Сердитые лица поворачиваются к ним, и тут Грейс начинает плакать. Услышав это, Сильвия отрывается от толпы и устремляется к ребенку, но ноги еле двигаются. Она падает на колени перед коляской, обвивает руками дочурку, что-то шепчет ей на ухо. Теперь плачет только Грейс. Сама Сильвия уже давно выплакала все слезы.
– Где она была? – Перед миссис Мортон вырастает Дерек, он по-прежнему держится руками за голову. Миссис Мортон улавливает намек на недоверие в его глазах, но все кругом испытывают такое облегчение, что значения это теперь не имеет.
Она смотрит на лица других людей. Пальцы крепко впиваются в ручки коляски.
– Я ее нашла, – говорит миссис Мортон.
Сильвия поднимает Грейс на руки, дитя прижимается к матери – теперь они точно составные части пазла, не разорвать. И коляска сразу становится легкой, почти невесомой. Точно может мгновенно уплыть куда-то и исчезнуть, и утянуть за собой миссис Мортон.
– Где? – спрашивает Дерек. – Где ты ее нашла?
Она чувствует, как вызревает главное решение, пока оно еще прячется среди других, более мелких решений, в надежде, что никто не заметит и не придаст этому значения. Но оно все же пробивается наружу перед толпой, понимая, что именно такого ответа люди от нее и ждут.
– Где она была, Беатрис? – теперь спрашивает уже Эрик Лэмб, но люди готовы слушать только ее. Все смотрят на нее. Все ждут ответа.
Миссис Мортон смотрит через дорогу на дом одиннадцать. Шторы все еще задернуты, плотно прилегают к стеклу, но ей кажется, что в одном из окошек наверху маячит чья-то фигура.
– Эстрада для оркестра, – говорит она, не отрывая глаз от окошка. – Я нашла ее там, на эстраде для оркестра.
– Черт, так и знал! – Тощий Брайан выскакивает из толпы и устремляется через дорогу к дому номер одиннадцать. Останавливается у дома Гарольда и Дороти и подбирает с каменной горки большой йоркширский камень.
– Это не ответ, – кричит Эрик Лэмб, но слова его не останавливают Брайана. Он весь так и кипит от негодования и мчится в дому Уолтера Бишопа с перекошенным лицом и с камнем в поднятой руке.
Миссис Мортон оглядывает лица вокруг. Ее подогревает всеобщий гнев, она чувствует: на эти действия люди смотрят с одобрением. Одобрение читается в учащенном дыхании и широко раскрытых глазах. Она видит его в увлажненных губах Шейлы Дейкин, в сжатом кулаке Дерека, в той искре, что проскакивает между всеми ними и превращается в мощный заряд. Она понимает: эта искра существовала и прежде, но только теперь нашла выход. Вырвалась на свободу.
Звон разбитого камнем стекла, кажется, заполняет всю улицу. Окно разнесено вдребезги, кругом разлетаются сверкающие осколки. Какое-то время одна рама еще держится на петле, затем с грохотом обрушивается вниз. От шума звенит в ушах, а сердце начинает колотиться как бешеное. Но дело не столько в шуме, а в наступившей вслед за ним угрожающей тишине.
– Извращенец! – кричит Брайан осколкам стекла. – Чертов ублюдок и извращенец!
Ветер вздымает занавески. Они выскальзывают из оконного проема и начинают биться о кирпичную кладку, точно пытаются вырваться, улететь отсюда куда подальше.
Все они застывают и смотрят, ошеломленные мыслью о том, что то, чему только что стали свидетелями, может остаться безнаказанным.
Эрик подходит к Тощему Брайану, останавливается в паре футов.
– Пошли отсюда, парень. Оставим это дело. Есть и другие пути.
Миссис Мортон зябко запахивает на себе кардиган. Близится вечер, краски тускнеют, на улицу спускаются пурпурно-синие сумерки, небо над головами темнеет. Дерек забирает у нее прогулочную коляску. Делая это, коротко кивает. Кивок сопровождается слабым намеком на улыбку, но все равно – это всего лишь кивок.
В руках у нее возникает ощущение пустоты.
Сильвия все еще держит Грейс на руках, прижимает головку ребенка к груди.
– Как мы можем отблагодарить вас? – спрашивает она.
Миссис Мортон изо всех старается сохранить в памяти этот запах.
– У вас такая красивая девочка, – говорит миссис Мортон. – Как бы мне хотелось почаще видеться с ней.
Сильвия наклоняется вперед и целует миссис Мортон в щеку. Вот он, запах. Запах чистоты и невинности.
Она уходит, а все остальные продолжают толпиться у дома номер одиннадцать – наблюдают и ждут. У нее снова возникает чувство начала, только на этот раз оно пропитано сомнением и страхом. Такого начала она не хочет. Она плетется домой по пустым тротуарам, несет сумку с покупками, которая оттягивает руки, проходит мимо домов, где у других людей протекает жизнь. Всему виной эти маленькие незначительные решения – те, что проскальзывают незамеченными, и потому ты не придаешь им значения. Те решения, которые рано или поздно похоронят тебя.
Она вспоминает об игрушечном слоненке, он лежит под пакетами с помидорами и капустой. Грейс обо всем этом забудет. Вырастет, пойдет в школу, у нее появятся друзья. Она будет жить собственной жизнью, ну и, возможно, в один прекрасный день будет держать на руках своего ребенка, вдыхать тот самый запах чистоты и невинности, ощущать ту же приятную тяжесть и поймет все значение этого чувства начала. Нет, Грейс не будет помнить эту историю.
А вот слоненок, слоненок никогда не забудет.
Дренажная труба
21 августа 1976 года
Иисус уже совсем не походил на Иисуса, сколько я ни щурилась, ни отступала на несколько шагов, ни склоняла голову набок.
Я даже засомневалась: а был ли он здесь вообще? Гаражи вновь превратились в пустые оболочки, нефтяное пятно и сгнившая покрышка хранили молчание, презираемые всеми. Даже листья в укромных уголках больше не перешептывались.
Я поднесла лицо прямо к трубе.
– Это действительно был ты? – еле слышно прошептала я.
Потом присела на корточки, крепко прижала колени к груди и прислушалась.
И услышала! Правда, лишь через несколько минут, но точно услышала: сандалии Тилли шлепали по тропинке, хоть и ступала она медленнее и тише, чем обычно. Но я их услышала.
Появилась она несколько секунд спустя. Улыбалась во весь рот и держала в руке шапочку-непромокайку. Она выдернула из волос резинки, но пряди торчали так, точно она эти резинки и не снимала.
– Мама отпустила, но сказала, чтоб ненадолго, – выпалила она.
Я подвинулась, она уселась на траву рядом со мной.
– Посидишь здесь хотя бы минут десять? – спросила я.
– Нет, мне надо обратно. – Она полезла в карман. – Уже испугалась, что забыла захватить.
Я посмотрела на галаго.
– Просто не верится, что ты все время носишь эту игрушку с собой, – сказала я.
– Конечно, ношу. Это ведь ты мне ее подарила. Вот что важно. – Она вертела фигурку в руках. – Вроде бы ты говорила, что их нельзя разлучать. Сказала, что они пара.
– Так и есть, – ответила я. А потом решила: наверное, это все же правда. Необходимо, чтобы в одно и то же верили хотя бы два человека. Только тогда можно почувствовать сопричастность.
– Знаешь, я тут подумала… – Я откинулась на траву. – Не уверена, что это на самом деле был Иисус.
Тилли сощурилась, склонив голову.
– Может, и нет, – пробормотала она. – Но ведь это не так уж важно, правда?
– Как это понимать?
– Ну, – Тилли вытянула ноги, подставила их солнцу, – на самом деле особого значения не имеет, был то Иисус или Клаф Брайан, а может, просто пятно на стене гаража. На какое-то время он свел всех нас вместе, разве не так?
– На какое-то время, – повторила я.
– Это было просто шоу, – добавила она. – Я права?
– Наверное, – кивнула я.
– Ну, и потом, Иисус непременно присутствует на дренажной трубе. Как и в разных других местах. Всегда там был.
Я резко выпрямилась.
– Не поняла…
– Бог – он повсюду, Грейс, – ответила Тилли. – Это каждому известно.
Она широко раскинула руки, взмахнула ими, а я засмеялась и тоже раскинула руки.
Мы сидели и молчали. Все вокруг стало как-то по-другому. Поначалу я не понимала, в чем разница, но потом почувствовала: что-то резко изменилось и перевернулось, словно на нашей улице чего-то не хватало. И только посмотрев вверх, на небо, я поняла, в чем дело.
