Я смотрю на телефон. Джорджи исчезла. Я звонил ей, посылал сообщения, но она не отвечает. Она была в зале суда, когда Эдвард признался в том, что отец ей изменял, – теперь ее там нет. Я, если честно, изо всех сил пытаюсь убедить себя, что она не настолько расстроилась из-за того, что узнала о бывшем муже, чтобы прятаться от всех. Я изо всех сил пытаюсь верить в то, что со мною она счастлива и сможет отмахнуться от этого неприятного открытия. Одно хорошо – ее не было в зале суда, когда Эдвард сделал свое последнее, настоящее признание.
Я сажусь и ослабляю галстук.
– Ну?
Эдвард поднимает на меня глаза.
– Когда я вечером застал его с помощницей в вагончике, он сам на себя не был похож. Вел себя необычно. Боялся, что я расскажу маме. Клялся, что это ошибка. Что подобное случилось всего один раз, под влиянием момента, и больше никогда не повторится. Не знаю, почему я решил ему поверить. Но когда я вернулся домой, мама сразу поняла, что со мною что-то происходит. Решила: все дело в том, что я признался отцу, что я гей. Так было проще, и я не стал ее разубеждать. Но через день я, как обычно, просматривал счета и обнаружил счет за аборт из клиники в Конкорде. Я знал об этой клинике, потому что одна старшеклассница в том году забеременела и ее отправили в Конкорд, чтобы все уладить. Кроме того, к счету прилагалась записка. В ней говорилось: «Благодарим за то, что вы полностью оплатили процедуру во время визита. Примите наши извинения за неполадки с компьютером. Пожалуйста, получите копию квитанции для страховки». Я очень удивился полученному счету и был уверен, что на почте что-то перепутали, пока не прочел имя пациентки: Рэн Макгроу. Студентка колледжа, которую нанял мой отец, чтобы ухаживать за волками. Та, с которой я его застукал в постели. – Он откусывает слова, как будто это цепочка между зубами. – Та, насчет которой он клялся, что никогда раньше не спал с ней. – Эдвард натужно смеется. – Наверное, это укладывается в тот образ бога, который создали отцу окружающие, раз он, как видим, способен на непорочное зачатие.
– И тогда ты уехал, – резюмирую я.
Эдвард кивает.
– Всю жизнь я чувствовал, что не оправдываю его ожиданий. Не о таком сыне он мечтал. Но оказалось, что я тоже мечтал не о таком отце. Как только человек о чем-то узнает, от этого знания уже не избавиться, и я понимал: постоянно встречаясь с ним, я не смогу себя сдерживать. Но я не смог бы объяснить, почему так себя веду, не ранив маму и Кару. Поэтому я отправился в Редмонд и прилепил к зеркалу в ванной квитанцию за аборт. А потом уехал.
– Ты не подумал, что своим побегом причиняешь боль матери?
– Мне было восемнадцать лет, – оправдывается Эдвард. – Я вообще ни о чем не думал.
– Зачем ты сейчас об этом сказал, Эдвард? Это некий последний предсмертный пинок отцу?
Он качает головой.
– Если честно, мне кажется, что он все равно будет смеяться последним. Если бы я не знал, как все произошло на самом деле, то подумал бы, что он это заранее спланировал. После шести лет разлуки мы снова вместе. И нам приходится вместе принимать решения. Только представьте, – усмехается Эдвард, – мой отец наконец-то научил нас поступать, как стая.
Хорошая новость: когда мы возвращаемся в зал суда, Джорджи уже там и выглядит не слишком расстроенной, а просто получившей подтверждение своим догадкам. Плохая новость – я должен провести перекрестный допрос собственной падчерице.
У Кары такой вид, как будто она готовится встретиться лицом к лицу с инквизицией. Я подхожу ближе и наклоняюсь к ней.
– Ты слышала о парне, который упал со здоровенного дерева?
Она хмурится.
– Так вот, он полностью выздоровел.
У нее вырывается смешок. Я подмигиваю ей.
– Кара, правда ли, что один из волков в вольере твоего отца потерял лапу?
– Да, он угодил в капкан, – отвечает она, – и отгрыз себе лапу, чтобы освободиться. Отец его выходил, хотя все говорили, что он не жилец.
– Но тому волку хватило трех ног, чтобы убежать, верно?
– Наверное.
– И три ноги не мешают ему есть?
– Нет.
– Он может бегать со стаей?
– Да.
– И может общаться с остальными членами стаи?
– Конечно.
– Но с твоим отцом все по-другому, не так ли? Травма не позволит ему делать все эти вещи, которые для него означают «полноценно жить»? – задаю я вопрос.
– Я уже говорила, – упрямо говорит Кара. – Для отца любая жизнь – значима.
Она старается не смотреть на Эдварда, произнося эти слова.
– Врачи твоего отца утверждают, что у него практически нет шансов на выздоровление, разве нет?
– Нельзя все видеть в черно-белом цвете, как они это делают, – настаивает она. – Мой отец – настоящий борец. Если кто и справится с трудностями, так это он. Он все время совершает поступки, которые остальным не по плечу.
Я делаю глубокий вдох, потому что намерен приступить к той части перекрестного допроса, которая будет не такой сдержанной и вежливой. Я закрываю глаза, надеясь, что Кара (и Джорджи) простят меня за то, что я собираюсь сделать. В настоящий момент я прежде всего отвечаю за Эдварда.
– Кара, ты употребляешь спиртное?
Она вспыхивает.
– Нет.
– Ты когда-нибудь пила спиртное?
– Да, – признается она.
– Если откровенно, в ночь, когда произошла авария, ты пила, верно?
– Одну бутылку пива…
– Но ты солгала полиции, сказав, что не пила вообще, не так ли?
– Я думала, что мне влетит, – говорит Кара.
– Ты позвонила отцу, чтобы он забрал тебя, потому что не хотела ехать домой с друзьями, которые тоже напились на вечеринке, правильно?
Она кивает.
– Мы с папой договорились: если я окажусь в подобной ситуации, он не станет упрекать меня за плохой поступок, если я ему позвоню. Он будет знать, что сам привезет меня домой живой и здоровой.
– Что сказал тебе отец, когда вы ехали в машине?
Кара чуть плотнее прижимает руку к туловищу.
– Не помню, – отвечает она, опустив глаза. – Какие-то воспоминания об аварии просто… стерлись. Я знаю, что уехала с вечеринки, а следующее, что помню, – я лежу в машине скорой помощи.
– Где ты в настоящий момент живешь? – задаю я следующий вопрос.
Смена темы разговора застает ее врасплох.
– Я? С вами. И моей мамой. Но только потому, что мне после операции пока нужна помощь.
– До аварии ты жила с отцом?
– Да.
– За те шесть лет, что твои родители в разводе, ты жила у каждого из них, я прав?
– Да, – отвечает она.
– Правда ли, что когда мама тебе стала надоедать, ты сбежала из ее дома и переехала жить к отцу?
– Нет, – возражает Кара, – мама меня не доставала, я просто почувствовала…
Она замолкает, понимая, что вот-вот собиралась произнести.
– Продолжай, – мягко подталкиваю я.
– Я почувствовала, что мне здесь не место. Она вышла за вас замуж, родились близнецы… – бормочет Кара.
– Поэтому ты покинула ее дом и переехала к отцу?
– Но он же мой папа! Не надо делать из мухи слона.
– А когда вы ругались с отцом, ты приходила в наш дом, правда?
Кара кусает нижнюю губу.
– Такое было всего дважды. Но я всегда возвращалась к нему.
– Если произойдет чудо и твой отец поправится, где ты собираешься жить, Кара?
– С отцом.
– Но еще несколько месяцев тебе нужно заботиться о собственном плече. Он тебе в этом не помощник – не говоря уже о том, что ты сама не в состоянии оказать ему помощь в реабилитации…
– Я что-нибудь придумаю.
– Чем ты будешь оплачивать ипотеку? А коммунальные платежи?
Она на минуту задумывается и ликующе отвечает:
– Из его страховки.
– Какая страховка, если он жив? – уточняю я. – Отсюда вытекает следующий вопрос: ты утверждаешь, что Эдвард пытался убить вашего отца?
– Так оно и было.
– Он отключил аппарат от розетки. В этом случае разве ваш отец не умер бы от естественных причин?
Она качает головой.
