Из ниоткуда возник мальчик. Он был в черном, с черными волосами, и кожу тоже покрывала черная краска. В темноте Луций не замечал его, пока тот вдруг не шагнул вперед, словно воплотившийся ночной кошмар.
– Господин, сегодня я буду твоим виночерпием, – произнес мальчик, забирая у Луция одеяние. – Позволь мне помочь тебе одеться, господин.
Ошеломленный Луций разрешил облачить себя в черное платье. Затем мальчик взял его за руку и подтолкнул к мраморной стене. Невидимая дверь отворилась, как по волшебству, и провожатый увлек его за порог.
Луций очутился в помещении без единого проблеска цвета. Все было черным. Пол и стены – из цельного черного мрамора. Расставленные всюду столики – из темного металла, как и едва мерцающие светильники. Четыре обеденных ложа, составленных в квадрат, – из черного дерева и с черными подушками. Одна кушетка была больше и роскошнее остальных.
Краем глаза Луций уловил движение. Ему показалось, что в черной мраморной стене отворилась дверь, но, поскольку в проем не проникло ни лучика света, он сомневался, пока не разглядел человека, также одетого в черное и ведомого черным мальчиком. Это был Катулл. Ни слова не говоря, он остановился перед обеденным ложем напротив наибольшего. Жестом приказал Луцию подойти к другому ложу, стоящему справа.
В дверях появилась новая фигура, сопровождаемая очередным отроком. Луций ахнул, и в тесном пространстве звук вышел резким.
Корнелия.
Она была одета в полотняное платье и суффибул, очень похожие на ее обычное облачение, но только угольно-черные.
Их взгляды встретились. Страх на лице возлюбленной зеркально отразил чувства Луция. Она потянулась к нему, пальцы у нее дрожали. Жест выразил мольбу о помощи. Никто из них не заговорил, сознавая присутствие слепого Катулла, который кивком велел Корнелии встать у левого ложа.
Луций различил в полумраке каменную мемориальную дос ку, прислоненную к стене за ложем Корнелии. Там были выбиты буквы, но он не сумел прочесть. Оглянувшись, он обнаружил такую же доску позади своей кушетки. По форме и узорной резьбе плита напоминала надгробную. В камне было вырезано его имя.
Все поплыло перед глазами у Луция. Зал заходил ходуном. Он решил, что сейчас упадет, и огляделся в поисках опоры. Виночерпий почувствовал его состояние и взял за руку. Луций привалился к мальчику, испытывая головокружение и слабость.
Он пребывал в таком отчаянии, что даже не заметил, как вошел Домициан, пока не увидел императора полулежащим на почетном месте. На первый взгляд казалось, что тот, как и все, одет в черное, но, присмотревшись, Луций открыл, что облачение императора имеет пурпурный цвет – настолько темный, что он почти сливался с черным, и вышивка тоже была густейшего кровавого оттенка. На голове красовался черный лавровый венок. Лампы отбрасывали свет под таким углом, что глаза Домициана скрывались в густой тени.
Ему прислуживало то самое существо с маленькой головой, что сопровождало правителя на играх. Создание отличалось причудливым сморщенным лицом. Даже при близком рассмотрении Луций не смог определить, дитя перед ним или карлик. Как и другие виночерпии, существо было в черном.
Луций осознал, что и Катулл, и Корнелия уже полулежат и все присутствующие смотрят на него. Не лишился ли он на миг сознания? Виночерпий Луция шикнул на него и дернул за руку, понуждая сесть.
Луций опустился на ложе. Виночерпий устроил целое представление, взбивая подушки и укладывая их поудобнее. Подали первое блюдо: черные оливки с черными хлебцами, усыпанными черными маковыми зернами. Луцию налили вина. В чаше оно выглядело тоже непроглядно темным.
По ходу трапезы на площадке между четырьмя ложами выступили юные танцоры, почти обнаженные и раскрашенные в черный цвет, как и отроки-слуги. Звучала похоронная музыка – трещотки и пронзительные свирели. Луций не понимал, где играют: музыкантов не было видно.
Танец казался нескончаемым. Луций видел, как ест Катулл, но ему самому кусок в горло не лез, Корнелия тоже есть не могла. Лицо весталки реяло бледным пятном в окружении сплошной черноты. Не ел и Домициан. Он наблюдал за танцорами.
Наконец, под дикие трели дудок и заключительный взрывной треск трещоток представление завершилось и танцоры исчезли, будто растворясь в стенах.
– Известен занятный факт о похоронах, – произнес Домициан, глядя прямо перед собой. – В старые времена всех покойников, даже великих, хоронили ночью. Сейчас так поступают лишь с бедняками, которые не могут позволить себе погребальное шествие. На мой взгляд, подобные процессии переоценивают хотя бы потому, что все они одинаковы. Сначала идут музыканты, которые привлекают внимание к предстоящему событию; за ними – плакальщицы, обычно наемные; потом появляются актеры и шуты, изображающие сцены из жизни усопшего. Следом шагают рабы, которых тот освободил, – они выражают благодарность слезами и причитаниями по упокоившемуся хозяину; дальше идут люди в восковых масках его предков, как будто мертвые ожили, дабы приветствовать примкнувшего к ним потомка. А в завершение появляется сам покойник, которого несут ближайшие родственники, чтобы собравшиеся могли в последний раз посмотреть на него, перед тем как он возляжет на костер и сгорит. В огонь бросают все подряд: одежду покойного, его любимую еду и книги. Кто-нибудь произносит речь. Когда все заканчивается, пепел собирают и помещают в каменный саркофаг.
Другой интересный факт: наше предки не сжигали тела умерших, а хоронили как есть. Мне говорили, что христиане поступают так даже сейчас; они в какой-то мере ценят сам труп в надежде, что он оживет. Но кому захочется ожить, когда плоть уже загниет, а тем более обнаружить себя запертым в каменном коробе или зарытым в землю? Как и большинство надуманных христианских идей, эта кажется довольно убогой. Мы, римляне, больше не прибегаем к захоронению – за исключением особых случаев, когда весталка повинна в несоблюдении обета целомудрия. Но тогда погребают не труп, а тело, которое еще дышит.
– Такое наказание практиковали в древности, – кивнул Катулл. – Но я помню, как несколько лет назад Цезарь пошел в своей мудрости на менее суровую кару в отношении осужденных сестер Окулат и Варрониллы.
– Решение далось мне нелегко, – сказал Домициан. – Неразумно отрекаться от мудрости предков. Весталки появились в Риме по воле царя Нумы, преемника Ромула. Негодных жриц он повелел побивать камнями.
– Неужели? – Катулл разжевал оливку и сплюнул косточку в заранее подставленную горсть виночерпия. – Я не знал.
– Казнь через погребение учредил другой царь, Тарквиний Приск. Он опирался на религиозные соображения. «Да не убьет жрицу Весты смертный, – заявил он. – Пусть решение остается за Вестой». Поэтому, когда весталку помещают в тесный подземный склеп, она жива, а склеп запечатывают и вход засыпают землей. Жрицу никто не убивает, и у нее нет возможности покончить с собой. Она переходит во власть времени и суда Весты. И я думал тогда, что Тарквиний Приск проявил даже бо́льшую мудрость, чем Нума.
Подали очередное блюдо: грибы – тоже черные благодаря соусу. И снова наличие аппетита продемонстрировал один Катулл. Он ел жадно, обсасывая пальцы.
– Насколько я помню, – сказал советник, – Цезарь проявил великую милость и при осуждении мужчин, которые надругались над Варрониллой и Окулатами.
– Да, я сохранил им жизнь. Однако дальновидность своего решения тоже теперь пересмотрел. Мудрее было бы, по-моему, наложить традиционное наказание, предусмотренное за соблазнение весталки, – в назидание другим, искусись они повторить подобное преступление. Как великий понтифик, я обязан всячески оберегать святость тех, кто хранит огонь Весты. Ты не согласна со мной, вирго максима? – Домициан впервые обозначил присутствие Корнелии.
Та еле слышно ответила:
– Да, господин.
– Сегодня называй меня великим понтификом.
– Да, великий понтифик.
– Уже лучше. Разве ты не согласна, вирго максима, с тем, что традиционное наказание является сильнейшим средством устрашения? С прелюбодея срывают одежду, его распинают на кресте и прилюдно бьют палками, а поруганные весталки взирают на его мучения, пока он не умрет. Мне говорили, что процесс может длиться весьма долго, в зависимости от общего здоровья казнимого. Люди со слабым сердцем испускают дух после первого же удара. Другие живут часами. Избиение постепенно надоедает исполнителю, не говоря уже о физической усталости. Бывает, ликторы так выдыхаются, что приходится звать новых.
