Кого-то видели с тобой.
Ты не на ту, дружок, нарвался,
Реветь не буду в три ручья,
Верни часы, трусы и галстук,
Что подарила сдуру я!
Твой аморальный облик вскрою
Я на собранье заводском.
Физкульт-привет! Иду в метро я
И еду прямо в твой партком!
Уж так на свете водится,
Что испокон веков
На умного приходится
Десяток дураков.
Хоть боги нам с рождения
Дают все указания,
У умного сомнения,
У умного терзания,
В явлении любом он ищет суть,
Во тьме блуждая, верный ищет путь.
Ну а дурак, ну а дурак —
Он сразу знает, что и как.
Для мудрого не почести,
А истина — закон.
Но мудрый — в одиночестве,
А глупых — легион.
Не даст покоя умному
Печаль его отечества,
Он днем и ночью думает
О счастье человечества,
Как всех мечтой одной объединить,
Как мир на радость людям изменить,
Ну а дурак, ну а дурак
Доволен жизнью он и так.
Бесследно в веке каменном
Исчезли ледники,
Повымерли все мамонты,
Но живы дураки.
И не страшны их древнему
Бесчисленному племени
Ни проповеди гневные,
Ни гриппа эпидемии,
Ни лаву низвергающий вулкан,
Ни засуха, ни смерч, ни ураган.
Силен, как слон, живуч, как рак,
Не дуя в ус, живет дурак!
Идя навстречу требованьям масс,
В ответ на сотни писем и петиций,
Свой новый дом решил обком у нас
Отдать с ключами вместе под больницу.
Поскольку не был этот дом отнюдь
Для целей медицинских предназначен,
Пришлось проект пересмотреть чуть-чуть
И кое-что расположить иначе.
Там, где по плану Первый восседал,
Покой приемный и регистратура,
Рентгенокабинет, а также зал
Для водных процедур и физкультуры.
А там, где у Второго туалет,
Совсем иная, так сказать, начинка:
У главврача теперь там кабинет
И секретарша с пишущей машинкой.
Всем известный литератор,
Эмигрировавший в Штаты
Десять лет тому назад,
Выступал в программе «Взгляд»:
— Все, друзья, не так-то просто,
Если честно и всерьез!
И с жильем довольно остро
Там у них стоит вопрос.
Как в России, там не дружат,
В файф о клок — все по домам,
Никому ты там не нужен,
Всем до лампочки мы там.
Книг они читают мало,
Жизнь духовная бедна,
Очень много наркоманов,
Опустившихся до дна.
Вспоминаю ежечасно
Мой любимый Ленинград…
Что же, сказано прекрасно,
Но одно, увы, не ясно:
Если все там так ужасно,
Что ж не едет он назад?
Волк, медведь и два пингвина,
Покидая зоосад,
Заявили, что причина
В том, что кормят их мякиной
Вот уж пятый год подряд.
Но, пройдясь по магазинам,
Где лишь пачки с маргарином
Пожелтевшие лежат,
Тем же вечером с повинной
Волк, медведь и два пингвина
Возвратились в зоосад.
Наш сосед Иван Петрович Кузин,
Ветеран труда, пенсионер,
Вышел из семейного союза
На манер Литовской ССР.
Сам теперь постель он убирает,
Сам себе готовит он обед,
Ходит в магазин, белье стирает,
Сам распределяет свой бюджет.
Вслед за ним его супруга Катя
Созвала на брифинг всю семью:
«На себя теперь я буду тратить
До копейки пенсию свою!»
Л за ней и сын с женой Тамарой,
Начитавшись всяческих газет,
Вдруг однажды утром, как татары,
Объявили суверенитет.
Только внук не хочет жить отдельно
И семейный разрушать союз —
В том союзе лодырь и бездельник
Тридцать лет прожил, не дуя в ус.
И учтя ответственность момента,
Он протест сородичам вручил
Ну и по примеру Президента
Свет и воду в доме отключил…
Когда высокий гость столичный
Проведать ездил города,
Существовал один обычай
У нас в недавние года:
Что было спрятано на базах —
Шло вмиг в товарооборот,
Чтоб гость высокий понял сразу,
Как хорошо живет народ.
А если ехал Генеральный
В сопровождении гостей,
То все свозили моментально
Аж из соседних областей.
Лоснились туши на прилавках,
Сыры, сгущенка, ветчина…
Сегодня в лавках, как и в главках,
Совсем иные времена.
И нынче, если кто наскоком
В уездный город залетит,
То от начальственного ока
Подальше спрячут дефицит.
А вдруг, увидя «изобилье»,
Прикажет «сам», не ровен час,
Отдать туда, где позабыли
Сгущенки вкус и цвет колбас,
В тот городок провинциальный,
Где может только ненормальный
На сыр и масло выбить чек
