его коллеги реконструировали скелет «вельзевулища» из отдельных косточек, принадлежавших разным его экземплярам. Первый крупный фрагмент скелета он отыскал на Мадагаскаре в 1993 году, но лишь в 2007 году из этих «паззлов» удалось сложить нечто целое и даже внушающее страх.
Не менее сложно и найти «убывшему в запас» исполину место на генеалогическом древе лягушек. Похоже, ближайшим его современным родственником являются рогатые лягушки. Но что забыли предки этих южноамериканских амфибий на далеком Мадагаскаре? Ведь не могли же они переплывать моря-океаны! А даже с учетом дрейфа континентов остров Мадагаскар и Южная Америка 70 миллионов лет назад вроде бы не имели ничего общего.
… но даже эта лягушка выбирает звонкую монету
Вот только одна из гипотез геологов противоречит этому «вроде бы». Согласно ей, в позднем меловом периоде Южная Америка и Мадагаскар были связаны сухопутными перешейками с… Антарктидой. Так что рано или поздно даже лягушка могла бы добраться от побережья Африки до Америки. Некоторые другие находки палеонтологов тоже подтверждают эту гипотезу. Например, не раз замечалось сходство в облике зауроподов, тераподов, крокодилов и млекопитающих, которые населяли когда-то Мадагаскар и Южную Америку. Конечно, многое могли бы прояснить раскопки на территории самой Антарктиды, под ее ледовым щитом, но такое пока невозможно. Косвенные же подтверждения этой гипотезы множатся.
«В фауне Мадагаскара представлены в основном лягушки-эндемики, происхождение которых вызывает жаркие споры, только подогреваемые результатами новейших филогенетических исследований, а также почти полным отсутствием ископаемых находок, — отмечает Сьюзен Эванс. — Теперь же, когда мы открыли лягушку, которая разительно отличается от амфибий, населяющих сегодня Мадагаскар, спорная прежде палеобиологическая модель, согласно которой Мадагаскар, Южная Америка и Индийский субконтинент вплоть до позднего мелового периода были соединены друг с другом, находит новое подтверждение».
Ольга Балла
Андрей Лебедев, Кирилл Кобрин. Беспомощный: Книга об одной песне. — М.: Новое литературное обозрение, 2009. — 136 с.
Ну, положим, «лебединую песнь» — как выразились составители аннотации к «Беспомощному» — нашему поколению, родившемуся в середине шестидесятых, петь пока очень даже рано. Мы еще, знаете ли, полетаем. А вот отделить себя от собственного прошлого, понять, что оно составляло особую эпоху, устроенную чуть ли не на всех мыслимых уровнях совсем иначе, чем, скажем, то, что мы проживаем сейчас, — это да, этому самое время.
Дело, конечно, не в «Беспомощном». Ностальгическая песня совсем молодого тогда Нила Янга, в которой нынешний почтенный ветеран рок-музыки оплакивал разлуку с городом юности, впервые прозвучавшая в незапамятном 1970-м (некоторые еще только в детский сад ходили!) в альбоме американской группы «Кросби, Стилл, Нэш и Янг» и длившаяся три с половиной минуты, формально не имеет никакого отношения к тому, что пережили, взрослея, наши ровесники в сумеречные советские десятилетия.
«Есть городок в Северном Онтарио,
Полный снов, уюта, воспоминаний,
И мысленно я по-прежнему
нуждаюсь в месте, куда уехать,
Все перемены происходили со мною там».
Однако ж именно эта короткая англоязычная песенка задает всему, что собрано двумя сорокалетними соавторами в книгу, — а что в ней только не собрано! — хоть и неявную, но жесткую структуру. Без нее ничего бы и не было — а главное, без чувства беспомощности перед утратой собственного прошлого и обреченности собственной жизни, которое не разбирает ни стран, ни континентов, ни языков — всех касается. А особенно удивительно, когда вдруг обнаруживаешь, что оно касается и тебя. Вот тебя лично. И объединяет тебя тем самым с огромным количеством людей, с которыми тебя будто бы ничего и не связывает. Да все связывает, на самом деле. По той обескураживающей причине, что ничего чужого и нет.
Ничего чужого нет — поэтому мы можем делать единственное, неповторимое свое из любого материала. И оно им станет, будьте уверены. Поэтому так больно окажется спустя два-три десятилетия вспоминать «мятую пачку папирос «Беломорканал» Первой фабрики им. Урицкого <…> на мятой травке возле тонкой лодыжки», авто бусную остановку «Кладбище» по пути к дому, «очищение диска от скопившейся в бороздках пыли и грязи с помощью клея ПВА». «Остается сердечная боль, дрожь, пробегающая по пищеводу, чтобы завершиться комом в горле, набуханием слез». Каждая случайность, замученная своим, казалось бы, окраинным, безнадежновторостепенным существованием в Большом Бытии — пронзает нас с безукоризненной точностью. Господи боже, ведь нет не только ничего чужого, но и ничего случайного.
А значит, взяв «Беспомощного» за основу, можно писать о целой жизни. «О рок-музыке вообще, ставшей главной формой самовыражения рожденных в 1960-е», «о собственном детстве в провинции и столичном пригороде, юности и взрослении, романах и ссорах с историей, отъездах и возвращениях, перемене участи и мест». Словом — как заметила (и это стало эпиграфом к книге) Маргерит Юрсенар, — о фактах, «которые ничего не значат сами по себе, но которые уводят каждого из нас дальше личной истории и даже — дальше истории вообще».
История — большие проекты да великие идеи — исчезает точно так же, как и все эти личные вроде бы мелочи. «Революция превратилась в классику», «битлы — в постшубертианцев», «горячие вмятины на асфальте от ботинок хулиганствующих подростков — в дорогу славы». «И стало видно далеко-далеко, во все концы света». Разве что, может быть, от утраты Истории не так больно. Остается одно: «вы беспомощны потому, что ничего этого уже нет и уже не случится с вами никогда, но не в том дело. Важно, что этого никогда и не было».
Вот — корни истории, которые «дальше» и глубже всех ее событий.
А ну и пусть не было. Зато теперь можно это небывшее собрать, разбить на подглавки, расположить по полочкам, которые придумаешь на ходу и на которых ему точно будет уютно, куда уютнее, чем тогда, когда оно якобы происходило на самом деле. Пасмурные, зябкие, полувыдуманные окраины бытия (да, я тоже вспоминаю юность так, мне это очень понятно) обретают и смысл, и самое реальность уже потому, что о них можно говорить. Подкрепляя каждое высказывание глотком — реальным или воображаемым — чего-нибудь: для этого у Кобрина с Лебедевым заведен особый, как это зовется в интернет-блогах, тэг — «Винография». Чувственное сопровождение воспоминаний — от «»Джеймсона» из горла в темноте» и «мыслей о пинте
