посту председателя московского отделения Международного фонда истории науки.
Таким образом, и сама наука, ее прошлое, настоящее и будущее, и те, кто ее делает, делал или собирается делать, никогда не были мне безразличны. Как не оставляли меня попытки сделать мир науки понятным и любимым теми, кто науку не делает. Иными словами, популяризация науки — и моя профессия, и образ жизни.
Только на очень короткое время отклонился я от главной линии своей жизни, когда работал в благотворительном фонде «Культурная инициатива», учрежденном известным американским миллиардером Соросом. Общение с различными выдающимися во многих отношениях людьми, в первую очередь с такой неординарной личностью, как сам Джордж Сорос, позволило мне накопить некоторый опыт в том, как превращать планы и проекты в реальность, приобрести некий дух прагматизма, дотоле у меня вовсе отсутствовавший. И вот однажды очень простая и абсолютно естественная мысль пришла мне на ум. Как глупо и непрактично вел я себя всю свою жизнь, когда изучал все последние достижения науки, исследовал самые тонкие связи между ними, — а именно этим я, как научный журналист, и занимался, — и почему-то не использовал все это богатство в своей профессии, чтобы сделать свой труд базирующимся на науке и тем самым более эффективным. Мы стремимся познать законы Природы, но сама Природа постоянно ставит нас в положение морских свинок, делает объектами своих никогда не прекращающихся экспериментов: она подбрасывает людям некие намеки и смотрит, насколько они умны, насколько способны воспользоваться открывающейся возможность понять нечто новое. Ведь что, по сути дела, было нашептано мне в ухо? То, что знания из различных дисциплин, приобретенные во время моей научно-популяризаторской деятельности, суть мой капитал, а его надо пустить в дело, он должен работать. Разве не это есть главный урок, преподанный нам всеми не потерявшими разум из-за свалившегося на них тяжкого бремени богатства миллионерами и миллиардерами, а не только Джорджем Соросом?
Я позволил себе обратиться к фактам своей профессиональной биографии только для того, чтобы на примере показать, как некто сначала разделил себя на исследователя и научного журналиста, как впоследствии журналистская часть его эго росла и вытесняла исследователя, пока не стало казаться, что исследователь окончательно умер. И как потом выяснилось, что он всего лишь впал в летаргический сон и пробудился, чтобы запустить процесс в обратном направлении. То есть журналист осознал, что не только можно, но и необходимо использовать в своей профессии научные знания.
Гравюра Маурица Эшера «Рука с зеркальным шаром»
Прелюдия
Вдруг понимаешь, что время разбрасывать камни прошло. Наступил момент, когда надо успеть собрать хотя бы часть из них. Быстро промчавшиеся полвека попыток разобраться в смысле научного постижения мира и рассказать о понятом и оставшемся пока загадкой оставили неуничтожимый след в сознании, а вместе с ним неутоленное желание мысленно поделиться приобретенными знаниями и навыками с ушедшими товарищами по журналистскому цеху и передать их по эстафете дальше.
Но едва ли стоило бы браться за перо, не будучи убежденным, что опыт этот дает нечто важное и любому мыслящему человеку, даже если он в данный момент полагает, что научные знания скорее помешают, чем помогут ему обрести счастливое завтра, в котором он видит себя не иначе как экономистом, юристом или финансистом.
Сознаю, что слова мои звучат слегка агрессивно, словно я заранее в чем-то упрекаю или подозреваю своих возможных читателей. К тому, увы, есть причины, и, что совсем уж плохо, причины эти объективные. Научная журналистика, понимаемая как доступный широкой аудитории и интересный ей рассказ о достижениях науки, ее истории, нынешнем состоянии, перспективах развития и, быть может, проблемах, переживает сегодня не лучшие времена. Каких-то 20 лет назад тиражи научно-популярных книг не опускались ниже десятков тысяч экземпляров, а журналы и вообще выходили миллионными тиражами. Отдел науки обязательно был в любой уважающей себя газете или толстом, то есть самого широкого профиля, литературном журнале, был он на радио и на телевидении, и отделы эти считались ведущими, готовившими наиболее интересующие читателей, слушателей и зрителей материалы. Выходил мгновенно сметаемый с полок книжных магазинов альманах «Пути в незнаемое». Вдобавок работало не покладая рук несколько студий научно-популярных фильмов — в Москве, Ленинграде, Свердловске. Одним словом, профессия человека, пишущего о науке, была весьма почитаемой и очень востребованной. Сегодня тиражи изданий, касающихся научной тематики, упали в сотни раз, журналы и газеты уделяют науке так мало места на своих полосах, что научный журналист даже очень высокой квалификации рискует оказаться на бирже труда, и золотые перья потянулись в рекламу, паблик релэйшнз и прочие хлебные в настоящий момент края.
Тот безусловный сегодня факт, что маятник общественных предпочтений прошел точку минимума по отношению к науке и очень медленно, но столь же верно начал двигаться вверх, еще не стал руководством к действию для журналистской братии и для тех немногочисленных ученых, кто считает необходимым рассказывать о своей науке широкой аудитории. Это, “ надо честно сказать, не удивительно.
В своей всегдашней профессиональной погоне за сиюминутностью популяризаторы науки никогда не грешили слишком большими прогностическими способностями. Они не привыкли думать о том, что будет завтра.
В то же время, то есть одновременно с возвращением интереса к науке и параллельно ему, подняли голову паразитирующие на авторитете точных знаний и никогда окончательно не умирающей тяге к ним разного сорта оккультные науки и ремесла — хиромантия, астрология, ясновидение, гадание. Гороскоп стал частью обязательного джентльменского набора даже для серьезных изданий, не говоря уж о чисто развлекательных. Объявления о приворотах, снятии и наведении порчи, предсказании судьбы, чудесных исцелениях, мгновенных обучениях языкам, музыке и менеджменту, воинственные в своей бесстыдной антинаучности, стали столь же частыми и откровенными, как соседствующие с ними предложения досуга, массажа и саун, тоже не прикрытые даже фиговым листком благопристойности. Иными словами, возникла общественная потребность в отпоре, разъяснении истины, наведению порядка в умах и душах.
Общественное сознание, как известно, — тонкий и точный прибор, барометр грядущих перемен. Оно, состоящее из совокупного самоощущения и восприятия миллионов мыслящих и чувствующих индивидов, чутко реагирует на сегодняшнюю ситуацию в мире науки, скрытую, казалось бы, от этих миллионных толп и им вовсе безразличную. А ситуация эта более всего напоминает момент перед поднятием занавеса. Публика в зале слышит лишь доносящиеся из оркестровой ямы не связанные в единое целое звуки настраиваемых музыкальных инструментов, ей видны только вспышки разноцветных лучей — результат усиливающейся малопонятной суеты осветителей, но все понимают: еще миг, и люстры медленно уйдут в
