обращаются к ней. Лариса подошла к мальчику и погладила его по голове, поцеловала лоб, чтобы проверить температуру.
– Я никогда раньше не ел мороженое, мама, – тихо сказал Митя.
Он часто защищал Ларису от отца. Миша всё больше отдалялся от них, уходил в комнату, хлопнув дверью, зарывался в свои дела, важные и большие. Совсем не такие, какие были у Мити с мамой.
Папа писал научную работу, а они гуляли по лесу и смотрели на муравьёв. Лариса однажды поймала ему большого жука-бронзовку, и тот целую неделю жил в коробочке! Митя старался не болеть, чтобы не подводить маму, и сильно волновался, если всё-таки заболевал. Если папа приходил, а он лежал в постели, Митя первым делом старался убедить его: «Я сам! Я прыгал по лужам, и сапоги протекли».
– А я давно говорил тебе купить ему новые сапоги, – замечал муж Ларисе.
* * *
Теперь она гуляла с Антошкой, Митиным сыном, но то и дело останавливалась, потому что у неё кололо в боку. Она шла с трудом и присаживалась отдохнуть каждые пять минут. Антошка ждал любимую «бабу».
– Расскажи ещё про муравьёв! – умолял он.
И Лариса придумывала невероятные истории о муравьиных царствах, о колониях-захватчиках и муравьиных принцессах. Она вспоминала, что когда-то хорошо писала и преподавательница по русской литературе просила её не бросать учёбу, но Лариса думала об этом без сожаления. Эти события казались ей такими же невероятными и далёкими, как муравьиные войны, о которых ей приходилось рассказывать Антошке.
В тот вечер они вернулись позже обычного. Ольга уже разогревала ужин, который Лариса приготовила перед прогулкой. Они сели за стол, Митя рассеянно потрепал по голове сына, Антошка принялся болтать о том, как много интересного они с бабой видели в лесу.
– Ничего, скоро у тебя будет ещё больше интересного. Мы переедем в большой город. Ты хочешь жить в большом городе? Где есть зоопарк и огромные машины?
– Да, да! – обрадовался Антошка.
– Митю приглашают работать в Петербург, – Ольга повернулась к Мише. – Пока вот думаем, нам с Антоном ехать сейчас или с осени – ему в следующем году в детский сад.
– Езжайте сейчас, – сказал Митя. – Что я там буду делать один? Да и мать летом отдохнёт немного, освободится.
– Антошка уезжает? – переспросила Лариса.
Глаза у неё наполнились слезами. Ещё сильнее закололо в боку.
– А баба поедет с нами? – заволновался Антошка.
– Нет, баба останется тут, но мы будем её навещать, и она приедет к нам в гости.
Переговоры шли долго, Лариса унесла Антошку спать. Она особенно крепко прижимала его к себе в тот вечер и баюкала даже после того, как услышала, что дверь в спальню Ольги и Мити хлопнула, а Миша щёлкнул в своей комнате выключателем. Она держала внука, пока перебиралась на тахту и, тревожно оглядываясь, что кто-то заметит, положила рядом с собой, чтобы встать рано утром и перенести обратно в кровать. Ныла левая рука, но Лариса боялась, что Антошка проснётся, и не вытаскивала её из-под него. Перед тем как крепко заснуть, Антошка, как и Митя, смешно дёргал ногой, словно пытался оттолкнуться и выпрыгнуть из сна, но не мог.
Лариса подумала, что утром надо записаться к Алексею Евгеньевичу, потому что ныл сустав. Она вспоминала, как бродила по лесу с маленьким Митей, но уже во сне он почему-то превратился во взрослого Антошку.
– Баба… Баба! – кричал он, как будто заблудился, хотя стоял совсем рядом.
– Ты что, опять спала с Антошкой? Его надо приучать к своей кровати! – нависал над ней во сне Миша.
– Она его и так разбаловала, – возмущалась Ольга.
Митя молчал. Лариса не понимала, как они оказались в лесу, и удивлялась, что не успела переложить Антошку, хотя вставала раньше всех взрослых в доме.
«Надо бы купить новый халат, – подумала она, проваливаясь обратно в сон, – а то поеду в гости к Антошке, а там и ходить не в чем. И поскорее поехать. Может, напроситься на первое время с ними, помогать?»
* * *
Переложить Антошку Лариса действительно не успела. Из комнаты вышли все одновременно – Миша, допоздна работавший над книгой, Ольга и Митя. Рядом с тахтой стоял испуганный Антошка.
– Баба замёрзла, – сказал он и заплакал.
Отцом Валерки был скучноватый, неторопливый человек с соответствующей облику профессией – учитель математики. Его статичная деятельность, в нашем детском понимании, едва ли походила на разумный и созидательный труд, приносящий видимые результаты. С вялой подвижностью, неохотно погружаясь в очередной день, он отправлялся на работу. Слава богу, не в ту школу, где учился Валерка. По вечерам, когда он возвращался с тренировки или от друзей, отец со смиренным достоинством на лице проверял тетради. Озабоченно-отвлечённым взглядом он сопровождал следующего в свою комнату отпрыска и снова погружался в унылую работу. Валерку раздражала профессия отца. Улица, где мальчишка проводил большую часть своего времени, – не то место, чтобы гордиться папой-учителем. Отцы его друзей ходили на футбол, частенько выпивали, после чего иногда дрались в пивной за углом, ездили на рыбалку, а то и просто, сидя за столиком в беседке, играли в домино или шахматы, обсуждали важные мужские темы. У его же отца не было подобных увлечений, и в разговорах он участия не принимал, ибо не знал того, что знать было необходимо: кто стал последним чемпионом мира по боксу в тяжёлом весе, какой размер бюста у Памелы Андерсон и где живёт Люська-самогонщица.
Кроме того, у отца было странное хобби – он коллекционировал жуков. Папа называл себя энтомологом-любителем и очень этим гордился. Поздней весной, когда заканчивались занятия в школе, он исследовал окрестные пролески, поля, животноводческие фермы, ставя нехитрые ловушки на «жесткокрылых», как по-научному называл жуков. Вечером, уставший и грязный, но невероятно довольный, он извлекал из спичечных коробков различных по размеру и окрасу насекомых: изумрудно-золотистых бронзовок, бархатно-чёрных скарабеев, тёмно-коричневых носорогов. В самые жаркие летние месяцы отец на несколько дней уезжал к Чёрному морю, где лазал по скалам и кустарникам в поисках дубовых усачей и голубоватых, омерзительно пахнущих гигантских жужелиц. Осторожно и бережно, словно сокровище, он извлекал из картонного плена свою добычу и помещал её в банку. Затем бросал в неё смоченную эфиром ватку. Непритворно жалел «жесткокрылых», приговаривая: «Уж простите меня, бедненькие». Виновато смотрел на Валерку, и тому казалось, что в отцовских глазах стояли слёзы. Навеки «уснувших» жуков он нанизывал на булавки и помещал в специальные дощатые коробки,
