поскорее уснуть.
Я не мог понять, что не так. Какое-то смутное беспокойство не позволяло мне расслабиться, будоражило нервы. Что-то…
Запах. Лёгкий, едва заметный, но вместе с тем навязчивый, яркий. Приторно-сладкий аромат ванили доносился из открытого окна.
«Просто показалось. Вот и нет уже ничего. Напридумывал!»
Запах усилился.
«Мне не страшно. Мне двадцать пять, я взрослый мужик, и мне ни капельки не страшно! Я не боюсь никакой мистической херни. Ничего такого не бывает».
Подбадривая себя, я встал с постели и посмотрел на окно.
«Давай, убедись, что там никого нет и ложись, наконец, спать».
Смотреть наружу – страшно. Я подошёл к окну, не смея поднять глаза. Не смотреть – ещё страшней. Резко вскинув голову, я выглянул во двор.
Он стоял точно напротив моего окна, возле фонаря, на границе светового пятна. Лицо его, приподнятое и обращённое в мою сторону, оставалось в тени. Но я знал, что он смотрит на меня, ощущал его взгляд. Стараясь побороть страх, я вгляделся в темноту.
– Вован? – вздрогнув от собственного шёпота, я прильнул к стеклу, не в силах отвести взгляд от его искажённого лица.
Кажется, это называется risus sardonicus: лицевая судорога, болезненный оскал, как при столбняке, напоминающий улыбку. Верхняя губа приподнята, обнажает зубы, брови вздёрнуты. То ли ему смешно, то ли больно.
Вован стоит неподвижно, навытяжку. Я не пытаюсь его окликнуть – он меня и так видит. Буравит холодным, безжизненным взглядом.
«Господи, пусть он просто уходит, пусть просто свалит отсюда нахрен!» – эта мантра помогает сохранить рассудок.
– Ты чего не ложишься? – сонный голос жены застал меня врасплох. Вздрогнув, я отпрянул от окна.
– Ложусь. Спи, малыш.
Супруга перевернулась на другой бок и снова засопела.
На часах без четверти пять. Я снова посмотрел в окно. Двор был пуст.
***
Утром, когда солнце развеяло ночные страхи, я попытался позвонить Вовану, но его телефон не отвечал. Дома его тоже не оказалось. У меня в голове бродили мрачные мысли.
Заявление о пропаже подавать ещё рано, не примут. Да и видок у меня ещё тот. Не спал всю ночь, глаза красные, перегар…
Я позвонил на работу. Сказал, что приболел, и отправился домой отсыпаться.
Проснулся уже за полночь, ещё более разбитый, чем лег.
Мне… Надо…
Самочувствие отвратительное. Голова раскалывается, во рту пересохло.
Мне надо… Идти.
Что за чёрт, никуда мне не…
Идти… Мне надо идти.
От ванильного смрада трудно дышать.
Против своей воли направляюсь прочь из квартиры.
Идти.
Чувствую, как рот расплывается в судорожной ухмылке, обнажая зубы.
Идти. Мне надо идти.
Надо. Идти. Идти. Идти. И…
Он так долго этого ждал. Теперь ещё немного, и он узнает, как можно записывать мудрость. Ведь она того стоила: для обретения мудрости ему пришлось отдать глаз. Он узнает великую тайну – тайну письменности. Ему нужны были руны, чтобы записывать будущее и прошлое.
Наконец он подошёл к Иггдрасилю. Мировое Древо поражало величием. Но он знал, что Древо не отдаёт знания просто так, – нужно принести себя в жертву.
Альфёдр не стал медлить – смерть была ему не страшна. Он забрался на дерево, обвязал ноги верёвкой и свесился вниз. Теперь оставалось только ждать.
Повесившийся Бог, Бог, приносящий себя в жертву, – как трогательно! Хотя это уже где-то было. И до него, и после. Альфёдр слышал, что какой-то представитель еврейского народа тоже принёс себя в жертву – в жертву людям. Подумать только! Ими нужно управлять, а не жалеть их. Как низко пали молодые боги и их последователи.
А теперь – ждать. Девять дней – и тайна рун ему покорится.
Альфёдр успокоился и, хоть это и было сложно в его положении вверх тормашками, заснул.
***
– Эй, Федя! Федя! Ты где?
Федя встрепенулся – мама. Она не должна увидеть его на дереве, она не любит, когда он на него залезает. Нужно быстрее слезть, но как?
Вот он увидел на горизонте одинокую женскую фигуру. Всё, поздно. Оставалось только покориться судьбе.
– Федя, сколько я тебе говорила – не лезь на это дерево! Упадёшь и разобьёшься! Ну вот, запутался в веревке ещё какой-то, давай я помогу.
С этими словами мама распутала узел, и Федя упал прямо ей на руки. Она опустила его и строго посмотрела на пятилетнего карапуза.
– Фёдор, – грозным голосом сказала она. – Ты никогда не научишься читать и писать, если всё время будешь сбегать с наших уроков. Откуда фингал под глазом?
– Подрался, – буркнул Федя. – С дачными ребятами.
– А рот почему грязный?
– Из лужи пил.
– Ладно, беги домой. Бабушка сделала домашний квас.
– Ура! Мёд поэзии ждёт меня! – радостно воскликнул мальчик и побежал по направлению к дому.
– И откуда в нём столько фантазии? Восхитительный мальчик, не правда ли? – спросила мать неизвестно у кого.
Иггдрасиль одобрительно покачал ветвями.
Пациента доставили поздно вечером. Доктор, протирая сонные глаза, вышел навстречу двум крепким молодым людям, сопровождающим больного. Облик его вызывал страх и отвращение: красные, широко раскрытые глаза, горевшие безумным пламенем, растрёпанные мокрые волосы, тощее измученное тело, облачённое в грязную майку, тонкие, но ловкие руки и ноги, покрытые шрамами и ранками; рот закрыт кляпом из чёрной ткани, приглушающей истошные вопли мученика.
– Новенький, – устало промолвил один из парней. – Куда его?
– За мной, – сухо ответил доктор и провёл их по коридору.
С больным не стали церемониться. Ему вкололи достаточную дозу веществ, чтобы он успокоился. Потом помыли, переодели и бросили в свободную одноместную палату. Но едва пациент оказался в мрачной тесной комнатке, как тут же безумие вновь овладело им, и он накинулся на сопровождавших его санитаров.
– Что же, удачи, – произнёс коллега со злорадной улыбкой, похлопав его по плечу.
– Ага… – буркнул доктор, раздражённо смотря на испортившего вечер больного. – А я думал, что хоть сегодня высплюсь…
***
Он закричал, словно раненый зверь. Опять голова заболела так сильно, будто её безжалостно сдавливали невидимые тиски, постепенно погружая больного в круговорот невыносимых страданий.
Заключённый спрыгнул с постели, куда его положили, когда тот потерял сознание, и осмотрелся. Это была зловещая безжизненная пещера, больше всего напоминавшая тесный гроб, освещаемая лишь тусклым, раздражающим белым огоньком наверху. Приглядевшись, страдалец с ужасом заметил несколько больших кровавых пятен на полу.
Стремясь как-то избавиться от боли, он бегал по пещере, молотя кулаками по угрюмой стене. Это был кошмар. Прямо посреди улицы его схватили два огромных и уродливых громилы, после чего
