Конечно же, она проявила бездну выдумки и ловкости. Конечно же, она была мифоманка и актриса. Но она сумела завоевать своего главного зрителя, своего поклонника и раба, и его окружение, и, можно сказать, целую Францию – поразительная история!
В ДОЛИНЕ РЕКИ ЮР СТОИТ ОДИН ИЗ ЗНАМЕНИТЕЙШИХ ЗАМКОВ – ЗАМОК АНЕ, ПОСТРОЕННЫЙ ДЕЛОРМОМ
А начиналось все почти тривиально. Пятнадцати лет от роду ее выдали замуж за сенешаля Нормандии Луи де Брезе, который был намного ее старше, и уже в 1531 году он, как человек, не лишенный совести и чувства меры, оставил ее вдовой, и она, вполне еще моложавая (ее долговечную моложавость нынешние авторы объясняют холодными ваннами и диетой, то-то удивились бы Джейн Фонда или мастера эстетической хирургии столь сокрушительным успехам столь простых рецептов), вела пристойно-малозаметную жизнь фрейлины королевы Элеоноры Австрийской, второй жены короля Франциска I, рядом с которой блистала зазывною красой и свежестью возлюбленная короля герцогиня Этампская. В 1538 году Диана была замечена мрачноватым юношей-наследником, будущим Генрихом II, и тут началась ее новая, главная роль. Она играла небесную даму из трубадурской поэзии, чистую, девственную богиню-охотницу, во всем противостоящую распутной Венере, приближенной к королю и уже оттого неприятной сыну-наследнику, мечтавшему о возвышенной, платонической любви. Эту любовь он получил в избытке. Она была старше его на двадцать лет. Еще со времен погребения почтенного сенешаля искусница Диана носила лишь черное и белое – цвета траура (даже поводки собак на охоте и поводья лошадей, даже обрамления дымоходов на крыше замка сочетали эти два цвета). Теперь уж ее фантазии не было удержу. Одописцы, близкие к дофину, воспевали предстоящее явление нравственной Дианы на смену распутной Венере, грядущее блаженство народов. Эта Венера-фаворитка, эта герцогиня Этампская прогнала со двора их друга коннетабля Монморанси – вообще, все в мире беды шли от нее. Ее чувственности поэты противопоставляли платоническую, чистую любовь иной женщины. Нет, конечно, все девять лет ожидания торжества дофина не могли пройти в одних только платонических воздыханиях, но молва была именно такова. К счастью, для измученных любознательностью историков остались стихи Дианы о том, как в великолепном Экуане, в замке их друга Монморанси
Одним прекрасным утром сам Амур
Поднес цветок ей нежный. Мальчик милый…
В общем, случилось и такое тоже, и то сказать, даме уже подходило к пятидесяти, да и давно женатый на Екатерине Медичи дофин созрел для более ощутимых, чем вздохи, знаков женского внимания. Однако неземной паре удавалось на людях разыгрывать все тот же спектакль платонической дружбы и обманывать даже таких прожженных мошенников и шпионов, как, скажем, венецианский посол, который романтически сообщал своему начальству на брега лагуны:
«Принцу двадцать восемь лет… И он нисколько не интересуется женщинами, жены ему хватает: для бесед состоит при нем вдова сенешаля Нормандии, которой уже сорок восемь. Он проявляет по отношению к ней искреннюю нежность; но, как полагают, между ними нет никакого сладострастия, это скорее отношения сына и матери; передают, что эта дама учит его, исправляет его ошибки, дает ему советы, побуждая к достойным поступкам; и роль свою она играет, на удивленье, успешно».
Ах, как печальна роль потомков, которым достается так много старых бумаг, откровений, разоблачений. Жили бы в райском мире венецианского посла. Или даже в еще более возвышенном: иные говорили в ту пору, что законная жена Генриха II научилась, благодаря стараниям Дианы, кое-каким успешным приемам в умножении сексуальных радостей супруга…
Ах, мифы великая вещь, ведь еще и через сотни лет после смерти Дианы поэты все обыгрывали вечно привлекательную для них тему ее девственности (думаю, она и подсказала ее сама своевременно, то есть при жизни). Рассказывали, что однажды отцу Дианы, замешанному в заговоре, грозила смерть и жертвенная дочь отдалась королю, спасая жизнь отца. Так рассказывает Брантом. Романтическому Гюго эта байка Брантома показалась недостаточно трогательной, и он даже сделал жертвенную дочь в этой акции девственницей, – тоже красиво, кто понимает (читай «Король забавляется»). Если верить Брантому, спасенный отец весело воскликнул: «Да хранит Господь добрые ляжки моей доченьки, которые меня так славно уберегли». Романтический Гюго, и сам влюбленный в некогда кем-то лишенную девства страдалицу-актрису, предпочел забыть, что «добрые ляжки» девы Дианы еще и до этого сомнительного испытания довольно долго пользовал старый опытный сенешаль (который, кстати, сам и выручил нашкодившего папеньку), так что ни о какой девственности просто не могло быть речи. Впрочем, комментарии тут излишни, ибо историй об утраченной девственности наслушался, вероятно, за свою жизнь не один современный мужчина – по их убедительности и можно определить дарованье актрисы.
Долгие годы Диана сгущала атмосферу божественного мифа и вербовала сторонников среди всех врагов фаворитки старого короля (которая была, кстати, на десять лет моложе ее самой). Так что к моменту смерти Франциска I, к 1547 году, все было готово для захвата власти. Ни одна из бесчисленных королевских фавориток во Франции, пожалуй, не пользовалась такой полнотой власти и во внутренних делах страны, и в ее дипломатических сношениях, как божественная Диана. Сам Ватикан состоял в прямых эпистолярных сношениях с королевской любовницей (в обход и короля, и королевы), поощряя ее пыл в борьбе со злодеями-гугенотами и называя фаворитку «возлюбленной дочерью церкви». Для борьбы со злодеями у Дианы были свои, конечно, прикрытые разнообразными благочестивыми фразами, вполне веские причины. Земли, конфискованные у злодеев-гугенотов, она присоединяла к своим наделам (алчность же ее была ненасытима). Не забывая и о добродетели семейной жизни короля, она, если верить ей самой (впрочем, так же поступали и последующие фаворитки, радевшие о сохранении стабильности своего положения), побуждала короля зачать наследника с законной женой, ибо ее собственный возраст вряд ли благоприятствовал деторождению, несмотря на то что она еще и после трагической гибели вполне нестарого короля (в 1559 году, когда ей было уже шестьдесят лет), как свидетельствуют, оставалась такой же свежей и моложавой, так же мчалась по лесам, преследуя зверя (очень здоровый спорт!). Она и умерла шестидесяти семи лет от роду, упав с лошади на охоте. И видевший ее лишь за несколько месяцев до смерти Брантом писал, что «она была все еще так же прекрасна лицом, так же свежа и так же мила, какой была в тридцать; и так же была любима, и так же ей повиновался один из великих монархов мира. И могу по чести сказать, не останавливаясь более на красе, что когда дама так любима великим королем, значит, есть в ней то совершенство, которое делает ее столь любимой; и красоты ей отпущено столько, сколько дано бывает полубогам». Внимательные наблюдатели отметили здесь уже весь язык сакрализации и весь набор аллегорий, который должен был создать этот полуязыческий миф, ибо, сакрализуя любовницу короля, поэт возводит самого его в сан героя. Звезды и планеты на этом небосклоне апологетики становятся все крупнее, и образ «короля-солнца» уже вторгается в этот род поэзии еще во времена Карла V (сакральная эта символика обогащается до полного перевоплощения смертного в раскаленную планету во времена Людовика XIV).
Диана и ее замок Ане – воистину важный этап на этом пути обожествления монархов, и культурно-исторический вклад в него хозяйки замка для всех историков был несомненным…
После смерти короля она удалилась в свой замок Ане, который считают истинной жемчужиной Ренессанса. Поощрение поэзии, искусств и ремесел серьезные исследователи (и сами творцы) считают одной из главных заслуг королевских любовниц перед французским и мировым искусством. И тут можно понять душу творца. Творцу нужен устойчивый, кредитоспособный меценат и заказчик. А Диана довольно долго просидела у казенного денежного мешка. Она и на все главные посты назначила своих людей (кстати, слишком самостоятельному, или недостаточно подобострастному, другу Монморанси очень скоро она предпочла его врагов из Лотарингского дома). Так что Диана могла тратить деньги на украшение любимого старенького замка Ане без счета. К тому же и фантазия у нее была. Идея божественного союза языческой греко-римской богини (время-то на дворе – самый Ренессанс), сошедшей с небес, чтобы вести монарха по пути добродетели (уже не языческой, а христианской, но с сохранением всей дохристианской символики и элегантного сочетания всех знакомых и привычных архитектурных ордеров), выдержана безупречно.
Королевские архитекторы получили здесь средства и простор для своей фантазии, поддержанные великими скульпторами и художниками (Де ль’Орм, он же Делорм, Бенвенуто Челлини, Жан Гужон – что за имена!..).
