С. Хромченко - Художественный музей Адати Япония

Согласно представлениям традиционной японской религии Синто, все явления и объекты природы одушевлены и обожествлены. В каждом живет свой дух, божество — ками. Это относится и к горам, и к источникам, и к камням, к животным, и к птицам. Природные образы по сей день играют большую роль в японских литературе и мировосприятии, но используются в качестве символов для передачи определенных чувств, мыслей, настроений.

Олени в синтоизме считаются посланниками богов и являются священными животными. Они были связаны с культом плодородия, о чем свидетельствует миф о богине Тамацухимэ, которая распорола брюхо оленю и на его крови посеяла рис, давший ростки на следующее же утро. В поэзии это животное устойчиво ассоциируется с осенью, когда мягкие, бархатные рога самцов — панты — костенеют. Олени вступают в поединки за право стать вожаком стада, громким криком вызывая достойных соперников на турнир. С приходом сумерек, когда природа затихает, эти трубные крики слышны то тут, то там, равно как и скрежет рогов дерущихся в жестокой схватке животных. Зная это, понимаешь смысл хайку поэта Бусона:

или стихов другого автора, Сарумару Даю:

Удостоенный многих наград за свои произведения, Гото Сумио — сын главного священника буддийского храма в Чиба — начал рисовать с самого раннего возраста. Его выразительные, масштабные композиции, посвященные временам года, находящиеся в персональном музее художника на острове Хоккайдо, пронизаны не просто любовью к природе, а особой религиозной торжественностью.

Эта пышная, эффектная весенняя композиция восхищает своей необычностью, почти сказочностью, возникающей от сочетания золотого фона с ночным синим и бархатистым черным. Пространство словно построено из отдельных планов, наслаивающихся друг на друга, подобно театральным кулисам, но каждая деталь, каждый элемент пейзажа — горы, вода ручья, камни, деревья — при всей цветовой условности поразительно достоверны. Хотя художник создает композицию из четырех частей, он мыслит ее как европейскую картину, имеющую постоянное место на стене, а не как ширму, которую можно перемещать в интерьере, создавая торжественные акценты или выделяя камерные пространства.

Некоторые свои произведения, выполненные в более традиционной форме раздвижных дверей — фусума, он пожертвовал японским храмам.

Кажется, к образу цветущей сливы, к которому художники обращались не одно столетие и чье воплощение зритель уже неоднократно видел даже на страницах этого альбома, трудно что-нибудь добавить и найти какие-то новые варианты данной темы. Однако Маэхара Мицуо нашел, не придумал, а именно увидел в горах, в префектуре Сидзуоки, маленькое отважное деревце, раздвинувшее сухую спутанную траву. Мастер, по его словам, остро ощутил живучесть белых цветков сливы, пережившей суровую зиму в горах, цветущей несмотря ни на что, и в своей работе честно и любовно запечатлел этот увиденный в действительности, неизменно волнующий момент — ослепительное чудо пробуждающейся природы.

В изображенной на этой картине бытовой сценке художник стремится увидеть философский смысл, выразить категорию времени. Работа кажется скрупулезно прописанной декорацией фильма, в котором могут случаться чудеса и превращения.

Погруженное в сумрак пространство старинного дома «заряжено» таинственностью. Оно похоже на волшебный ящик фокусника: зеркальные стекла дверей множат какие-то неведомые архитектурные пространства. Зелень леса осколками отражается в мраморных плитах пола. При всей реальности и, казалось бы, жизненности сцены, изображающей играющих детей, произведение наполнено аллегориями, метафорами, символами, смыслами и знаками. Через секунду тяжелые двери закроются, впуская или выпуская ребят, чтобы еще раз предложить зрителю подумать о неуловимости настоящего, которое есть миг встречи будущего с прошлым.

Любознательность, внимание и интерес к другим культурам отличают японцев. Это произведение суммирует впечатления от Индонезии, где Иде Ясито удалось побывать и поработать.

Буддизм на Бали — живая традиция. В стране сохранились уникальные памятники, а красочные религиозные ритуалы не могут не восхищать.

Изящно скомпонованные и условно, но с виртуозной убедительностью прописанные рельефы помещены за спиной юной жительницы острова. Сонм буддийских божеств возникает, как облако, как золотисто-янтарный мираж. Их коснулась неумолимая рука времени. Юная красавица, будто парящая над землей, одета в нарядный, яркий костюм для ритуального танца и головной убор, украшенный белыми цветами. В ее руках — коробочка для подношений, а у ног — не лотосовый трон, как у буддийского божества, а белые цветы лотоса.

Способность японцев видеть красоту, поэтический смысл повсюду, а не только в образах, прочно вошедших в репертуар дальневосточного искусства, но и в мотивах, на первый взгляд, не способных вызвать художественных или эмоциональных ассоциаций, поражает.

Унылый урбанистический сюжет — старые троллейбусы в автопарке, на голой, неуютной площадке… И только кружевные тени деревьев, наброшенные на них, и асфальт напоминают о связи с природой, которой так не хватает человеку в современном мире. А может быть, это тени исчезнувших деревьев? Во всяком случае, щемящая нота одиночества, потерянности здесь выражена необычайно остро, с присущей японским художникам тщательностью деталей, не исключающей цельности видения и поэтичности мировосприятия.

Не только в Китае, Корее или позже в Европе японцы находили интересные темы, образы, художественные идеи для своих произведений. Путешествуя по всему миру, современные мастера по-своему видят историю и реальность разных стран, стараясь не ограничиваться сюжетами туристических открыток.

Сознание японцев в любом мотиве, явлении природы ищет некую закономерность, логику или художественную «сверхзадачу». В выборе мотива, в том, к каким средствам прибегает автор — использует ли панорамную точку зрения или крупный план, многокрасочное или монохромное решение, — сказываются внимательный анализ впечатлений и наблюдательность.

Крепкая, коренастая фигура женщины, ведущей стадо яков, на одном из которых сидит ребенок, сразу дает представление о специфических и трудных условиях жизни людей в этом суровом, но прекрасном краю, о чем свидетельствуют и золотистые краски заката, и мерцающее марево воздуха, и белесая земля под ногами, и благородные обликом животные с побелевшими от инея мордами.

Художник выбрал сложную живописную задачу, изображая фигуры против света, но он виртуозно справился с тонкими тональными отношениями.

Тонкий эстетизм и великолепное мастерство Миякита Сиори, его интерес к импрессионистической живописи, избегающей черного, очевидны в представленной работе. Разноцветные подушки, ткани с внимательно нарисованными орнаментами, белое кружево на спинке дивана — все перечисленное, пронизанное солнечным светом, создает переливающееся цветами радуги «облако» вокруг женской фигурки. Ее художник окутывает этими слоями, по сути, скрывая реальные очертания, но не так, как было принято в средневековой японской живописи, изображающей знатных дам в многослойной одежде, сидящих в дворцовых покоях, а уже на современный лад.

Китай и в древности, и сейчас — кладезь сюжетов для японских художников. Путешествие по «китайской глубинке» — Синьцзян-Уйгурскому автономному району, по сути, по центру Азии, где сложились особые традиции и культура, где в древности проходил Великий шелковый путь, побудило Курасиму Сигетомо к созданию этой картины, посвященной сбору урожая. Ясная композиция напоминает крестьянские сюжеты европейских живописцев XIX века, в частности Жана Франсуа Милле. Она пронизана ощущением здоровья, бодрости, удовольствия земледельцев от своей работы и ее результата — щедрого урожая.