Последние две строки стихотворения – о рябине, об уколе воспоминания – никак все же не перевешивают тех прозрений, которые содержатся в этом произведении. Цветаева угадала по советским изданиям, которыми завален был ее дом, и ложь безудержно-подобострастных прославлений Сталина, и ужас насильственного «коллективизма». Но конечно, даже она, поэтесса, не могла представить себе всю степень страха, в котором жили тогдашние русские, не смогла ни понять, ни почувствовать, до какой степени был запуган присланный в Париж Пастернак, когда в компании стукачей и провокаторов был вынужден унизительно восхвалять «колхозы», когда его вывозили в той же компании на «экскурсии». И даже когда он, бедняга, уединялся у себя в номере гостиницы, в ногах у него неотступно сидела молодая энергичная «разведчица» (так она себя называет в более позднем, вполне интимном письме в КГБ, где об отце сообщает, что он «использовался как групповод и наводчик-вербовщик») Ариадна Эфрон. 1936–1937 годы были для «наводчика-вербовщика» Эфрона особенно хлопотными: охота за сыном Троцкого Седовым, потом за перебежчиком Рейсом, вербовка агентов для истребления троцкистов в Испании, а может, и охота за генералом Миллером из Общевоинского союза. И если благожелательная критика считает, что С. Эфрон никого не убил своими руками, то все будущие шпионы и террористы, толпившиеся у него дома и в конторе на рю Бюси, были все же завербованы им. Сбежав через год в Россию, Эфрон сдал жену на попечение своих кураторов из органов. Она была обречена на гибель, но пока, в июле 1936 года, не террористические планы Иностранного отдела НКВД, так «весомо, грубо, зримо» утвердившегося в ее семье, терзали душу молодой (ей было только 44 года), заброшенной, темпераментной женщины – сердце ее томилось без любви, она была никому не нужна, ей некого было любить. Но вот в самом разгаре ее пребывания на романтических берегах Луэна эта любовь пришла: Марина Ивановна получила жалобное письмо из швейцарского туберкулезного санатория, где маялся брошенный другом-любовником молодой чахоточный поэт-аристократ (он был барон) Анатолий Штейгер. И душа тоскующей женщины рванулась навстречу молодому страдальцу-собрату.
Наконец-то встретила
Надобного – мне:
У кого-то смертная
Надоба – во мне.
Что для ока – радуга,
Злаку – чернозем —
Человеку – надоба
Человека – в нем.
Она готова «в огонь» за эту новую любовь, но, увы, эта новая любовь была обречена на провал, хотя бы потому, что Анатолий Штейгер (как и многие другие объекты платонической, пылкой любви Марины Ивановны до и после Штейгера – и Волконский, и Иваск, и, вероятно, Бахрах, и даже ее враг Адамович) не мог любить женщину, а любил только мужчин…
А что же обойденный любовью поэтессы и даже досрочно ею покинутый городок Море́-сюр-Луэн? Ничего страшного. Он не пропал в безвестности. Он по-прежнему окружен любовью французов и иностранцев…
От дома, где жила Цветаева, новые странники спускаются к реке, чтобы, пройдя мимо былых домов кожевников и причала прачек, выйти к Приречным (или Бургундским) воротам, построенным в XII веке. Здесь можно увидеть деревянную клетку, в которой держали преступников, но еще лучше обратить взгляд к зеркалу вод, к лебедям, скользящим по его поверхности, старинным мельницам… Конечно, эрудиты уже видели эти мирные пейзажи на картинах влюбленного в этот городок художника Альфреда Сислея. Он родился в Париже в 1839 году, и его отец-англичанин (мистер Сизли) послал его восемнадцати лет от роду в Лондон изучать благородный английский язык и благородное торговое дело. А юный Альфред увидел там полотна Констебла и Тернера и решил, что будет заниматься только живописью. Вернувшись в Париж, он начал учиться, подружился с Моне и Ренуаром и вообще с целым светом – в деньгах ему отец тогда не отказывал, и дом его был всегда открыт для гостей. В 1877 году Сислей участвовал в выставке импрессионистов. Тем временем отец его разорился, а годам к сорока Сислей поселился уединенно в Море́-сюр-Луэн и писал без устали здешние пейзажи. Как и его друга Моне, его волновали отблески на воде, кувшинки, прозрачность речной струи. Поклонники Сислея высоко ценят гармонию, композицию его полотен… В Море́-сюр-Луэн эти поклонники непременно навещают дом на Башенной улице, где жил и умер мастер.
Как и его друзья-импрессионисты, Сислей любил бродить по берегу Луэна, удил здесь рыбу, плавал в лодке. Отправимся же и мы по берегу прославленной речки. Первым на дороге, ведущей вдоль реки от Море́-сюр-Луэн к югу, нам попадется идиллический Монтиньи-сюр-Луэн (Montigny-sur-Loing). Встав здесь на мосту через Луэн, мы можем полюбоваться старинной церковью, островками, зелеными берегами, представить себе, что там, в прибрежной тени, все еще трудятся Ренуар, Моне, Писсарро, Сислей, так любившие район Гатинэ… Кстати, о Гатинэ. Это еще и сегодня бытующее старинное название края довольно смутно знакомо французам, ибо даже нет согласия в том, что́ ныне считать районом Гатинэ и на какие части его делить – на парижскую (к востоку от Луэна) и орлеанскую (к западу от Луэна) или на лесную (к востоку от реки) и босскую (принадлежащую провинции Бос) – к западу от реки Луэн. Или, может, вообще называть Гатинэ лишь плато, что уходит к западу от города Монтрёя. Куда легче было определить границы Гатинэ в X веке (точнее, в 993 году), когда возникло графство Гатинэ, но оно, увы, уже в 1069 году перешло к Парижу. Одно очевидно – то, что Луэн протекает по Гатинэ и Гатинэ является южной оконечностью Французского Острова, и то, что край этот занимает особое место в произведениях французской живописи и литературы. До середины 40-х годов XX века Гатинэ оставался тихим сельскохозяйственным районом (в частности, славился своим медом) и сохранял свое особое лицо. Потом жители здешних деревень разъехались по городам, на их место приехали парижане, деревенские дома стали дачами и виллами.
Южнее Монтиньи лежат неподалеку от берега реки Луэн былые Бурон (Bourron) и Марлот (Marlotte): нынче это одна коммуна Бурон-Марлот. Во второй половине XIX века всякий уважающий себя художник считал своим долгом пожить и поработать в этом местечке, которое называли «маленьким Барбизоном». Камиль Коро прожил тут чуть не сорок лет. Огюст Ренуар увековечил эти места на картине «Трактир мамаши Антони» (1866 год). Его сын Жан, ставший (под влиянием русско-французского кино 20-х годов) кинорежиссером, снимал на этих живописных улочках и возле замка времен Людовика XIII свою первую картину. Здесь жили и Сезанн, и Сислей, и многие другие славные живописцы. Не обошли эти места своим вниманием и знаменитые писатели – Жорж Занд, Альфред де Мюссе, Эмиль Золя, Мореас и Клодель. Что до великого Бальзака, то у него эти места оживают во многих книгах. Именно в Бурон отправляется пешком из Фонтенбло герой его романа «Блеск и нищета куртизанок» (исторические картины и возвышенные мысли приводят ему на память – кого? Угадали – Наполеона).
Неподалеку от Бурон-Марлота расположен не менее знаменитый Гре-сюр-Луэн (Grez-sur-Loing), где среди руин замка XII века высится башня Ганн, в которой, если верить легенде, умерла Луиза Савойская, мать короля Франциска I. Башню эту называют также Башней королевы Бланш. Согласно преданию, в этом замке королева Бланш Кастильская ждала возвращения сына из крестового похода.
Близ Гре-сюр-Луэн в замке Булоньер (что лежит на Немурской дороге) прожила больше семи лет (с 1828 года) возлюбленная, вдохновительница и покровительница молодого Бальзака мадам де Берни. Они познакомились в 1821 году, когда Бальзаку было 22 года. Мадам де Берни была в два раза его старше. В последние годы жизни она болела, и Бальзак не раз навещал свою благодетельницу в замке Булоньер. С ужасом глядя на эту седую и дряхлую женщину, еще так недавно бывшую его возлюбленной, Бальзак писал:
«Даже если бы она выздоровела – а я надеюсь на это, – мне все-таки было бы больно смотреть на печальную перемену, произошедшую в ней с годами. Так, словно жизнь сразу, одним ударом, отомстила за длительное неповиновение, которое эта женщина оказывала законам природы и времени».
Бальзак поспешил в замок Булоньер и после свидания с Евой Ганской в Женеве, чтобы после очередной измены засвидетельствовать свою верность постаревшей возлюбленной. А в 1836 году, вернувшись из Италии, куда ему посоветовала поехать (спасая от парижских кредиторов) его новая самоотверженная возлюбленная Сара Гвидобони-Висконти, Бальзак с грустью узнал, что его «Дилекта» уже умерла и похоронена на старом (ныне не существующем) кладбище Гре-сюр-Луэн.
Действие бальзаковской повести «Урсула Мируэ» разворачивается в городке, что лежит к югу от Гре, на берегу того же Луэна, на южной окраине леса Фонтенбло. Городок этот называется Немур (Nemours), и самое его название идет от латинского «немора», что значит «леса». Уже во времена Бальзака в этом некогда тихом лесном городке наблюдался бурный приток населения. Теперь эту столицу Гатинэ вряд ли можно назвать тихой (хотя путеводители еще настаивают на этой былой идиллии). Впрочем, старая часть города, зажатая между двумя каналами, мало меняется, и ощущение близости леса, которое появляется у бальзаковского рассказчика при въезде в город, здесь все еще можно испытать:
