В компании спорящих мертвецов и вороны, которая удобно на нём устроилась, Кабал
направился к дому, но энтузиазм его поугас.
Тем не менее, даже несмотря на непрошеных попутчиков, он не мог не почувствовать
некоторое удовольствие, увидев свой дом, когда они наконец до него дошли. Высокий дом торчал из
склона холма, как будто всегда там был, хотя построен был всего лишь в средневикторианскую эпоху.
Тёсаные камни, из которых он был построен, закоптились, хотя ближайшая заводская труба
находилась более чем в тридцати милях отсюда. Принимая во внимание, что ближайший сосед жил в
трёх милях от дома Кабала, если пройти по тропинке назад, то садовая ограда и ворота казались
неуместными. В конце концов, весь склон холма можно считать садом. Кто-то бы так подумал и был
бы не прав; в саду у Кабала были вещи, которые у него не было желания выпускать за его пределы,
вот почему каждый карнизный камень на стене таил в себе охранные знаки, колдовские метки,
удерживающие то, что внутри, внутри, а то, что снаружи — снаружи.
Кабал остановился у воротного столба. Под ним лежали кости, которых точно не было здесь
год назад. На парочке ещё сохранились куски свежего мяса. Он сбросил их с холма — для вороны,
которая тут же полетела за ними, издавая радостные крики, каждый из которых был "Кар!". Он
покачал головой. Почтальонам и бродячим торговцам здесь рады — дешевле чем закупать мясо. Если
обитатели сада сыты, с ними меньше проблем.
Он открыл ворота и вошёл внутрь, Деннис с Дензилом — за ним. В клумбах начали шептаться
множество тонких голосков:
— Это Йоханнес Кабал! Йоханнес Кабал! Он вернулся!
Деннис с Дензилом, скрипя клоунскими лицами, в недоумении переглянулись. Кабал
остановился на углу дома и указал на тропинку, что огибала дом сбоку.
— Вы двое. Ничего личного, но я не позволю паре неуклюжих ходячих катастроф ронять куски
мяса на персидские ковры. Там вы найдёте себе укрытие. Ваш новый дом.
Глядя как они медленно пошаркали прочь, он подумал, что теперь (и уже не первый раз) у него
в сарае будет жить нечто отвратительное. Ворона шумно опустилась на стену и с живым интересом
посмотрела на клумбы. Она искала себе лёгкую закуску, и рассматривала шепчущихся существ как
конкурентов.
— Я бы на твоём месте не стал, — предупредил Кабал птицу, пока искал ключ на связке. —
Мой сад — это исправительная колония для малолетних склонных к преступлениям эльфов. Откуда,
по-твоему, те кости взялись у ворот?
Ворона посмотрела на него, вскинула голову и продемонстрировала ум, из-за которого её вид
занесён в списки вредителей по всему миру. Она захлопала крыльями и приземлилась на небольшой
портик над входной дверью, на безопасном расстоянии от эльфийских дротиков и рогаток. Вороны не
просто отличаются благоразумием. Это их единственная черта.
Входная дверь почти бесшумно отворилась. Внутри было темно; все шторы были задёрнуты,
все ставни закрыты. На коврике под ногами валялась какая-то почта, что было неудивительно; у него
был долгий разговор с садовым народцем насчёт посетителей, которых можно впускать, с
использованием дидактических карточек и "холодного железа". Удивительно было, что один
проспект, рекламирующий патио каким-то образом проник внутрь. Перевернув проспект, Кабал
обнаружил лихорадочно накарябанную надпись: "Они зажали меня в угол ради бога помогите". Он
смял его в комок и бросил в корзину для бумаг. На что ему сдалось патио?
Он поставил саквояж на стол в прихожей и втянул носом воздух. Затхлый и сыроватый, но он
думал, будет хуже. Дом он проветрит завтра, а сейчас нужно всё подготовить в ожидании гостя. С
чего бы начать? Огонь не помешает, ещё и начнёт разогревать помещение. Камин в гостиной был
чистый, правда, немного пыльный — такой же, как и до его ухода. В ящике он нашёл достаточно угля
и растопки. Дерево на ощупь было холодным и сырым, и Кабал сомневался, что оно займётся само по
себе. Взяв немного бумаги, что была под рукой, он подложил её под дерево и насыпал сверху угли,
зажёг спичку — типа "Люцифер" кстати — и поджёг бумагу. Сел, скрестив ноги на ковре, и стал
наблюдать, как пламя изгоняет из дерева сырость, как растопка начинает обугливаться и наконец,
гореть. Немного подуть, чтобы подбодрить зарождающийся огонь, и Кабал выпрямился, довольный
результатом. Он бы пожарил булочек или блинчиков, но ничего скоропортящегося в кладовой не
было; надо будет обновить заказ у бакалейщика. Он вытащил блокнот, открыл его, послюнявив
кончик тонкого карандаша. Может, чаю тогда? Он поди выдохся, но пить можно. Он начал писать.
Внезапно в комнате заметно похолодало, и он понял, что чай подождёт. Его гость пришёл чуть
раньше, чем ожидалось. Из темноты в углу выступил Старикашка. Он откашлялся, разбрасывая
столько слюны, что даже верблюды сочли бы это невежливым.
— Я всё думал, когда же ты объявишься, — сказал Кабал, не поднимая глаз от блокнота, в
котором составлял список дел.
— Его Всемогущество не в самом лучшем расположении духа, — с серьёзным видом сказал
Старикашка. — По правде говоря, он как обычно рвёт и мечет
— Отлично. Если он испытает хотя бы малую часть той боли и разочарований, что я испытал за
этот год, я буду счастлив.
— Он говорит, что ты его обманул.
— Ничего подобного я не делал. Скажи ему, что если он продолжит распространять подобную
клевету, то получит резкое письмо от моего адвоката.
— Но все адвокаты служат ему.
— Тогда пусть почитает в словаре про тех, кто роет другим ямы, и примет успокоительное.
Наши дела с ними окончены, и я его не обманывал.
— От тебя требовались те девяносто девять душ, что ты сумел собрать. Ты обсчитал его.
Говорю тебе, он не в лучшем расположении духа. Ты нажил себе врага.
— Он враг всему роду людскому. Это его работа.
— Ты понял, что я имею в виду. Личного врага. Слушай, Йоханнес, мы давно знакомы,
неужели у нас не получится разделаться с этой проблемой?
— Взять бы скальпель, да разделать тебя самого.
Старикашка угрожающе подступил к Кабалу, его притворное добродушие исчезло, как
снежинка на сковородке. Его лицо перекосило, как будто у него припадок; затем он издал рёв,
который не слышали со времён позднего Мезозоя, и начал раздуваться. Становясь всё больше в
трепещущем свете камина, он подошёл к Кабалу, который наконец соизволил на него посмотреть.
— Ага, — сказал Кабал, — вот он ты. Заметил-таки?
Теперь Старикашка принял куда более дьявольский вид.
Чудище, ещё секунду назад человекообразное и меньшее в размерах, лязгнуло когтями по полу
и прорычало:
— Где контракты, подписанные Уиншоу и Барроу? Они входили в сделку!
— Нет, — сказал Кабал, медленно поднялся и посмотрел чудищу в глаза. — Сделка касалась
только контрактов в коробке. Их ты и получил.
— Эти мне не нужны! Это мусор!
— Надо же, ты что, капризничаешь? Знаю, со временем ты и так бы получил эти души, но это
не повод не быть благодарным. Ну, вытащил пару контрактов из коробки перед тем, как прийти, да.
Но сделка касалась только тех, что остались внутри. Не больше, не меньше.
— Ниа Уиншоу! Леони Барроу! Вот кто мне нужен! Отдай их мне!
На широкой полке над камином лежала деревянная коробка шириной в фут. Крышки на ней не
было. Старикашка присмотрелся к ней.
— Кто-то мне однажды сказал, что о человеке судят по манерам. Тебе повезло, ты не
настоящий. В смысле, человек. Нет причин для всей этой враждебности. Давай, бери стул, — он
поднял бровь и многозначительно добавил, — погрейся у огня.
— У огня погреться? Да ты вообще имеешь представление, сколько у меня огня? Ума не
приложу, зачем...
Стариканище замолчало и посмотрело в камин.
— Ты ведь не посмел?
— Меня не было год. Дерево немного отсырело. К счастью, у меня была кое-какая ненужная
бумага, всё отлично разгорелось. Хотя, это скорее не бумага, а перга...
— Ты... ты...
Чудище, ничуть не похожее на Старикашку, казалось, не могло подобрать нужного
ругательства.
— Ты ведь не посмел?
— Посмел, — сказал Кабал, — И имел на это все права. Тебе некого винить кроме себя самого;
надо было, чтобы Трабшоу проследил за обменом. С его-то жалким, ничтожным, мелочным и
дотошным мозгом, он настоял бы, чтобы контракты пересчитали. Кстати говоря, как поживает
любезный Артур?
— Не можем его найти, — пробурлило чудище. — Проклятые его не выдают. Снова твоя
работа.
— О да, — как ни в чём ни бывало, сказал Кабал, — Снова моя работа.
