Дежурная медсестра подошла и спросила:
— Что случилось?
— Ко мне приехали, — сказал Костя. — Мать и кот Рыбалкин.
Сестра посмотрела в окно и удивилась.
— Правда, кот. Кота привезли на свидание.
Подошла санитарка, кто-то из больных поднялся; разглядывали кота.
Рыбалкин, словно чуя взгляды, спрыгнул на дорожку и стал важно разгуливать, распуская пушистый хвост.
— Это наш кот, рыбацкий… — стал рассказывать Костя. — Бригадный кот. С нами всю путину проводит. Рыбу ест только живую, к снулой не подойдет.
— Котя-ара… — протяжно сказала санитарка.
А Косте вдруг иное пришло на ум: как мать везла сюда Рыбалкина и зачем?
Старая женщина сидела на скамейке, внизу, согбенная, маленькая, словно усохшая за эти несколько месяцев. Голова втянута в плечи, а за плечами — горб. Рядом — большая сумка с харчами. Она возила много: молоко кислое и пресное, каймак, яички, рыбу, свежие и малосольные огурчики, помидоры, зелень, яблоки, абрикосы — словом, все, что было в саду и огороде и чего не было. Сумка с харчами да еще этот кот Рыбалкин в добрый пуд весом. Как она тащила?..
Жалость и горькое чувство вины обжигали сердце. Подступали слезы. Костя чуял, что сейчас он заплачет, а потом ему станет хуже, и свиданья не будет. И он не сможет сказать матери тех слов, что на душе у него. А матери они так нужны, пусть только слова.
И вдруг в этот последний миг перед темным и тяжким, на много дней в слезах, забытьем, приподнявшись со стула, он увидел девушку в белом платье, с длинными косами за спиной. Это была его дочь.
Как она изменилась за эти месяцы!.. Выросла, расправилась и из угловатой девчонки превратилась в юную прекрасную женщину. Это она, конечно, она надумала привезти в больницу кота Рыбалкина, старого друга. Спасибо ей…
— Это моя дочь! — крикнул Костя, поднимаясь из-за стола.
Ко многому привыкшая, столовая лечебницы продолжала неспешный обед.
— Это моя дочь… — повторил Костя. — Ко мне приехала.
— К вам, к вам, Константин Иванович… Обедайте, обедайте…
Врачиху, наверное, медсестра позвала. А может, случай привел ко времени. Она присела за Костин стол и Костю усадила и, глядя внимательно ему в глаза, стала говорить и спрашивать:
— Ну, хорошо… Только успокойтесь. Вот они приехали, видите, даже с котом. Просят свидания. Придет мать, придет дочь. И что вы им скажете? Будете плакать, прощения просить. И они будут плакать. Или по-другому? Вот что бы вы хотели им сказать, давайте подумаем.
Слезы и боль — все это отступило в Костиной душе, и пришло воспоминанье об очень далеком. Костя улыбнулся и задумчиво, вспоминая, стал говорить. И казалось ему, что дочь и мать уже рядом…
— Как выросла… Впору замуж… А чего же… Скоро и выйдет… Жизнь идет. Дедом буду. А как сейчас, помню, восемь месяцев ей было, первый зубок прорезался. В кроватке стоит… Страшненькая… — он засмеялся. — Щечки висят, вот так… — показал он, оттянув щеку. — По-суслачиному щеки висят, нос курносый, волосенки редкие, прядками… — он помнил ее лицо, по-младенчески безобразное, но дорогое. — Первый зубик прорезался… Угукает, толкует чего-то. За палец ухватила и тянет. А вот глаза сразу такие были, серые глазищи, большие.
Слушала врачиха, слушала медсестра.
А за окном, во дворе, на крашеной зеленой скамейке сидела старая женщина с седою, трясущейся головой, а рядом — юная девушка звонко смеялась, балуясь с рыжим котом Рыбалкиным. Она смеялась и говорила:
… — Бабаня, ты погляди, что он делает…
Смотрели на них из многих окон трехэтажной просторной лечебницы, огражденное кирпичным забором и высокими тополями.
