— И об этом Василь пишет родным домой?! — притворно возмутился я.
— Что вы! Это письмо только мне, маме я даже не показывала, она бы разрыв сердца получила.
— Вы умница, Варя, — ласково сказал я; мне и в самом деле очень хотелось сказать ей что-нибудь хорошее.
Я остановился, раздвинул кусты, сквозь которые мы пробирались к берегу Дуная, и придержал, пока Варя пройдет, чтобы ни одна ветка не хлестнула ее, не поцарапала. И повторил с той же ласковостью:
— Умница вы и прекрасная девушка.
Она смутилась.
— А что же грустное? — допытывался я.
— А это, когда вы в горах, в разведке, в пургу отбились от партии, и Василь поломал ногу. Вы пять километров несли его на себе. Даже не верится… — Она окинула меня удивленным взглядом. — Не верится. Ведь он весит девяносто килограммов, а вы такой… Ну, не маленький, а…
— У меня всего шестьдесят три, — вздохнул я и тут же представил, как бы я нес того гиганта, ее брата, в горах, в метель… Представить подобное весьма трудно. И я, чтобы все выглядело правдивее, осторожно соврал. — Нас выручил вертолет.
— Правда? Василь об этом не писал. А какой же вертолет в пургу?
— Там такие ребята, что все могут!
— Да, геология — романтическая профессия, — с восхищением сказала Варя. — Расскажите что-нибудь о вашей работе.
— О ней уже столько написано, что, откровенно говоря, более интересно и не расскажешь. Лучше уж вы о своей…
— О чем, о нашем рыбозаводе? — прыснула смехом Варя.
— Расскажите о Вилкове. Интересный город.
— А вам разве Василь не рассказывал?
— Почему же, рассказывал. Но то было там, я просто плохо себе все представлял. А вот теперь, когда все перед нами…
— Ну, Василь и вправду не ахти какой рассказчик. Он все больше молчит. У нас в роду все такие молчуны, одна я, как сорока. Но рассказывать тоже не умею. — Она замолчала, задумалась, пожала плечами. — Ой, и не знаю, о чем рассказывать. Все здесь ведь и так видно, все — как на ладони. Может, только с колокольни лучше. Красиво, я один раз была, тайком Вадим провел…
— Борута? — невольно вырвалось у меня.
Варя бросила на меня быстрый, изумленный взгляд, отвернулась, глядя не на реку, а куда-то в сторону городка. Нехотя сказала:
— Нет, то был другой Вадим…
А после долгого молчания, когда я, идя с ней рядом по песчаной отмели берега, ругал себя за то, что так случайно вырвалась у меня эта фамилия, Варя спросила:
— Василь вам и о Боруте рассказывал?
— Да, немножко что-то говорил, так… вскользь, — с веселым равнодушием ответил я.
— А что же именно? — допытывалась она.
— Честно говоря, не помню. Просто мне почему-то запомнились эти имя и фамилия…
— А-а-а, — протянула она, как мне показалось, все еще неверяще, но уже веселее.
Мы уселись на скамейке у самой воды. Когда по Дунаю проходила мотофелюга, от берега — а он здесь казался даже ниже самой реки — как бы отрывалась широкая, низкая, едва стлавшаяся по песку волна и беззвучно подкатывалась к нашим ногам. Мы их тут же поджимали, и волна хлюпала о кусты где-то за нашими спинами. Это повторялось так часто, что стало своеобразной игрой, заменившей нам на некоторое время разговор.
Варя громко смеялась, и я тоже смеялся — оттого, что мне очень хотелось, чтобы смеялась Варя. А еще хотелось обнять ее, но почему-то я не мог сделать этого. Возможно, мешала моя роль «друга» ее брата или, скорее всего, робость во мне вызывала скрытая за внешней Вариной простотой и непосредственностью, но каким-то чувством угадываемая мною строгость, которая и охлаждала меня и вместе с тем усиливала мое любопытство к девушке.
Вечером мы пришли к Варе домой, где, окутанный теплом гостеприимства, я начинал все больше чувствовать неловкость и даже стыд за свой обман, за эту не очень-то приличную игру. Ведь все это гостеприимство предназначалось не для какого-то самозванца, а для друга ее брата. Я даже поймал себя на том, что при малейшем шорохе или стуке поглядываю на дверь, не идет ли тот бородатый богатырь, который был настолько силен, что мог тащить на себе в горах целых пять километров девяностокилограммового парня, что отдыхал сейчас в Одессе и вот-вот должен был заехать в Вилково проведать Скосыревых.
Мы пили чай на крохотной открытой верандочке, оплетенной виноградом, пили из старинного медного самовара с какими-то уже порядком истершимися медалями, наверное века полтора тому назад отчеканенными на его надраенной до блеска груди. Варя, убрав большие, тяжелые чашки, вазочки с вареньем и тарелки с закусками, принесла альбом с фотографиями, показывала своих родичей и знакомых. Каждый раз, когда переворачивалась очередная страница, я думал, что вот-вот увижу портрет Боруты. Но его в альбоме не было. Брат же, Василь, был чуть ли не на каждой странице. Вначале Варя показала его еще совсем мальчишкой. «Узнаете?» — спросила с улыбкой. Догадавшись, что это Василь, я ответил: «Конечно же, это он». И потом уже безошибочно узнавал его. А затем я увидел и Аркадия вместе с Василием, в обнимку. «А эти вам знакомы?» Она засмеялась так, словно сделала открытие. А мне при виде этой фотографии вдруг стало жарко. Ничего похожего. Разве что такая же ковбойка, как у меня, да борода. Но Варя была уверена, что перед ней именно Аркадий, а не какой-то самозванец, поэтому лишь мельком взглянула на фото и на меня:
— Только вы здесь моложе выглядите.
Я согласно кивнул и перевернул страницу. Тут весь разворот был аккуратно оклеен более мелкими фотографиями: геологи за работой, в походе, у костра, на фоне гор, кедров и палатки, на берегу какой-то крохотной речушки. И все парни бородаты, а фотографии такие невыразительные, тусклые, что будь и я там, все равно себя не узнал бы.
А у меня, у оператора, считай у профессионального фотографа, вся холостяцкая комнатушка была оклеена — по сравнению с этими — настоящими шедеврами. Тысячами фотографий были забиты стеллажи, письменный стол, чемоданы, и некогда их было клеить в альбомы или просто систематизировать, отбирать. Часть из них я время от времени выбрасывал, как устаревшие и ненужные бумажки. И, может быть, именно сейчас, рассматривая этот провинциальный альбомчик, я вдруг ощутил еще смутное, но все же (должно же было оно когда-нибудь возникнуть) желание, чтобы в доме моем появилась вот такая Варя, которая привела бы в порядок не только эти дешевенькие фиксации ушедших мгновений, но и упорядочила бы как-то и мою жизнь, в общем-то хоть интересную, по цыганскую, ждала бы меня, любила… Может быть, я стал бы тогда серьезнее, больше и лучше работал бы? Возможно, это смутное желание возникло еще и оттого, что были мы на этой уютной верандочке одни, что волосы Вари, когда она наклонялась, рассматривая альбом, дразняще касались моего виска. Как бы отяжелев от нахлынувших на меня чувств, я поднял голову и пристально посмотрел на Варю. Она слегка отпрянула, будто поняв мои мысли, тихо сказала:
— Уже темнеет…
Я понял, что пора уходить, быстро поднялся. Она не удерживала, проводила до калитки, протянула руку:
— Приходите завтра, я буду дома.
Я пожал ее руку, затем взял в свои и другую. Она осторожно, как бы боясь обидеть меня, отняла их, с грустным укором посмотрела на меня, потом, будто обращаясь не ко мне, а к кому-то другому, спросила:
— Почему в меня все влюбляются?
— Потому, — взволнованно сказал я, — что вы необыкновенная, ни на кого не похожая…
Она печально покачала головой:
— Неправда, я — как и все, самая-самая обыкновенная.
Я ушел и еще долго бродил по городу, наполненный самым прекрасным из чувств — чувством мгновенной влюбленности. Мне даже не верилось, что за такое короткое время оно могло овладеть мною.
Вернулся домой чуть ли не в полночь. Ребята уже спали, только Ромки все еще не было.
5
Проснулся я поздно. Со двора, куда выходило окно моего номера, доносился негромкий разговор. Один голос — директора нашей группы, другой тоже мне показался немного знакомым. Выглянув в окно, я узнал Лилю, жену Боруты. Правда, ее трудно было сейчас узнать: все на ней новенькое, яркое, высокая прическа — так одеваются, когда хотят произвести впечатление. Лиля умоляла:
— Очень, очень вас прошу, не показывайте на него, что он все сделал нарочно. Дурачок он, пьяный был…
— Не беспокойтесь, ни я, ни мои ребята никаких показаний никому давать не собираются, нам сейчас не до этого, — нетерпеливо отвечал директор.
— Вот спасибо, вот благодарю вас, а за машину вашу мы полностью уплатим, за весь ремонт, он так и сказал мне… — закивала Лиля, протягивая директору руку. А уходя, увидела меня, узнала, заискивающе заулыбалась: — Вы извините меня, я была в таком настроении!
«А сейчас вы в лучшем?» — едва не вырвалось у меня, но я пожалел Лилю. Она, видимо, уже пришла в себя и решила действовать. Вероятно, уже с кем-то советовалась и у Боруты была.
