— Что случилось?
— Не твое собачье дело! — огрызнулся Касум.
— С кем ругаешься–то?
— С тобой! — окончательно взвился Касум.
— Да что я тебе сделал?
— Лезешь, куда не просят — вот что! Наджаф пожал плечами:
— Все ненормальные стали, честное слово! Покуда они ссорились, подошел кузнец Меси, которого в селе все звали Мудрецом. Он тоже остановился, спросил:
— Дети мои, чего вы ругаетесь? Наджаф сказал сокрушенно:
— Мир испортился. Баллах, биллах, мир совершенно испортился!
Меси давно уже не работал в кузне, был он старенький, согбенный, ходил с посохом. Вот и теперь — хотел разогнуться, не смог, ткнул, не разгибаясь, посохом в небо.
— Дети мои, откуда солнце всходит?
Наджаф ответил мрачно, лишь из уважения к возрасту Меси, хотя подумал при этом, что тот выживает, видно, из ума:
— Откуда же ему всходить. Вот оттуда, с востока, из–за вершины горы Кероглы!
— Молодец, знаешь! — похвалил Меси. — А садится вон там, за Курой, правда? Что же в мире изменилось? Зачем ты его ругаешь?
И Меси, усмехнувшись, отправился по своим делам, поднимая посохом облачка пыли на дороге. У всех были свои дела, даже у старого мудреца Меси. Мир действительно не изменился…
Вышел из дома и учитель Гасан. Касум считал, что он куда больше обременен делами и заботами, чем его соседи. Гасан тоже так считал с той лишь разницей, что имел при этом в виду себя. Даже сейчас, летом, когда занятия в школе закончились, когда учителю положено отдыхать, он крутился, как заведенный. Во–первых, надо отвезти жену с детишками к теще в соседнее село, где она жила; последнее время теща стала прихварывать, ухаживать было некому, и Хатын Арвад ездила к ней каждый. день, прихватив с собой ребятишек, за которыми тоже надо было присматривать. Можно было бы, конечно, взять тещу, к себе, но Гасан решил, что лучше каждый день отвозить и привозить жену, чем жить вместе с тещей. Вряд ли он принял бы такое решение, если бы не любил так возиться со своим «Запорожцем». Каждая поездка для него становилась праздником. «Кто это едет?» — спрашивали раньше, завидев машину Гасана. «Гасан–учитель, сын Керима». — «О, о, сын Керима имеет машину!» Теперь уже не спрашивали, а просто говорили: «Едет учитель Гасан!» Жаль, что не дожили его старики до этих дней.
Во–вторых, надо было запастись сеном. Гасану полагалось сено на одну корову, а держал он две, значит, надо было что–то придумать. В-третьих, сено, которое выделят в колхозе, он и даром не возьмет — одни будылья, жесткие, как проволока, да колючки. Достать бы сено с лугов Пиркалем — душистое, мягкое, жирное на ощупь, как то масло, в которое оно превратится. Есть и в-четвертых, и в-пятых, и в-шестых… Разве можно сравнить его заботы с заботами соседей? У Солтана — ни кола ни двора, всей живности — один приблудный кобель, у Касума — дети взрослые, сами помогают.
Гасан выкатил из гаража «Запорожец» и занялся осмотром машины. На днях что–то заскрипело под ней. Гасан не поленился, съездил в город к знакомому механику. Нестоящий человек оказался. «Газуй, говорит, дальше. Если что серьезное — оно себя покажет, а если несерьезное — само перестанет». — «Нельзя мне ждать, — возразил ему Гасан. — Погляди, прошу тебя, не дай бог откажет чего–нибудь на ходу, дети сиротами останутся». — «Не откажет! Рессоры скрипят — всех делов!» — улыбнулся механик. «Ну ладно, правду скажу, — решился Гасан. — Продавать собираюсь этого ишака. Скрип мне дорого обойдется. Такая чепуха, а пару сотен за него снимут наверняка». — «Так бы сразу и сказал! — ухмыльнулся механик. — «Жигули» хочешь?» — «Там видно будет», — осторожно ответил Гасан. Механик загнал смазку в рессоры, скрип исчез, а через день вновь возник. Совсем человек совесть потерял.
Стараясь не наступать в грязь, окружавшую колонку, Гасан принес ведро воды, вымыл машину и отогнал ее чуть в сторонку, на травку, чтобы не угодить в лужицы, образовавшиеся после мытья. Но именно здесь его ожидала неприятность. Едва он зашел сзади и нагнулся, пытаясь определить причину неприятного скрипа, как тотчас грязная, жижа брызнула из–под травы, намочив туфли. Это было так неожиданно, что Гасан застыл на месте. Такая славная зеленая травка, а под ней настоящее болото! Не иначе как натекла из колонки. Проклятая! Видно, придется все же ему заняться ею, привезти мастера, если соседи — бессовестные…
Пока Гасан вытирал туфли тряпкой, его ребятишки выскочили из дома с сумками в руках и направились к отцу. Гасан крикнул, чтобы предупредить их, но было уже поздно: все трое влезли в грязь. Испугавшись крика, одна из дочерей выронила сумку, нагнулась, чтобы поднять ее, и. шлепнулась. Поспешавшая вслед за детьми Хатын Арвад схватила дочерей за уши,
— Слепые вы! Не видите, куда лезете! Дочери завизжали от боли.
— Мы не виноваты… Сверху все сухо. Гасан тем временем ругал сына:
— Посмотри на свои туфли, на брюки. В твои годы я в калошах ходил, туфли берег. И калошибле–стели как новые даже через три года. А ты? Не успел во двер выйти — и уже всё в грязи!
Мальчишка невольно посмотрел на туфли и брюки отца; перепачканные еще больше, чем у него, по промолчал. Хатын Арвад кое–как почистила ребятишек, Гасан завел «Запорожец» — к своему удивлению, с первого раза, притихшие дети залезли в кабину. Машина тронулась, вздымая пыль и удаляясь все дальше и дальше. Сзади она казалась бегущей по дороге курицей, собравшей под свои крылья цыплят: из каждого окошка высовывалась детская головенка.
* * *
Сенокос в долине Пиркалем набирал силу, и Ка–сум мог бы перевести, наконец, дух: люди выходили на работу дружно, уходили лишь тогда, когда солнце скрывалось за Курой. Гасан вывел своих школьников на сенокос, ребята старались вовсю. Даже старый Гафароглы и тот не остался дома; кдк бы рано ни пришел бригадир в правление, старик уже сидел на крыльце, ждал других, чтобы отправиться вместе со всеми в долину Пиркалем.
Но такой уж был у Касума характер — он и сейчас продолжал беспокоиться и суетиться, справедливо считая, что начать дело — хорошо, а хорошо закончить его — еще лучше.
Долина Пиркалем, зажатая между гор, походила на русло широкой реки. Она тянулась до самой границы лесов; сильный ветер вдоль долины колыхал высокую, густую траву, и казалось, полноводная зеленая река несет свои волны в зеленое море леса.
Косилки стрекотали и словно бы покачивались на этих волнах, как неуклюжие суденышки. Возле скал косили вручную. Жара плыла над. долиной, вчера скошенную траву можно было уже убирать.
Гасан, снимая с потного лица прилипшие былинки, приставал к Касуму:
— Ну, теперь твоя душа довольна? А то одни упреки: упустим время, пропадет трава…
Касум, подбирая сено, пропущенное машинными граблями, ворчал:
— Смотри, что делается! Вон сколько оставили. Это же — золото, чистое золото!
— Я скажу своим школьникам, подберут, — успокоил его Гасан. — Ну, что бы ты делал без них, а?
— Это верно, — согласился Касум. — Вы нам здорово- помогаете. Нет, ты только взгляни, какая красота!
Зрелище и впрямь было прекрасным. Ветер чуть переменился, и теперь по всей долине вздымались разноцветные волны: зеленые, фиолетовые, серебристые.
— Машаллах, — продолжал Касум. — В этом году трава росла не по дням, а по часам. Даже на камнях! Наконец–то скотина голодать не будет зимой.
— Ты о людях больше думай, сосед, — сказал Гасан. — Трава — она и есть трава. Вот где настоящая–то красота! — Он показал на цепочку школьников, равномерно взмахивающих граблями возле скалы. — Смотри, как; работают. А ведь хотели их в другую бригаду отправить. Я не позволил.
— Спасибо тебе.
— Да. Все–таки соседи. Если соседя друг другу не помогут, кто позаботится?
Гасан явно куда–то клонил разговор. Касум на всякий случай возразил:
— Ты не мне —.колхозу помог. Коровы — колхозные. А я, веришь ли, даже вкуса их молока не знаю.
— Ну, ну, не прибедняйся. Ты в колхозе не последний человек, а в своей бригаде и вовсе первый. Получишь высокие надои — тебе благодарность. Да и не только благодарность, кое–что посущественнее, верно?
— Ох, жара! — сказал Касум, стараясь не дать возможности Гасану окончательно повернуть разговор в нужном ему направлении. — Попить бы… Губы пересохли. Да и перекусить пора.
И он быстро пошел прочь от Гасана к колхозникам, покрикивая на ходу:
— Перекур! Перекур!
Ему действительно очень хотелось пить. Идти до кустов колючки, где в тени стояла бочка с водой, было далеко, и Касум направился к одинокому карагачу, поднявшемуся среди камней. Здесь, вдали от людей, устраивался на отдых в эти дни Солтан, и бригадир решил, что у него наверняка припрятан где–нибудь под деревом кувшин с водой.
Горлышко кувшина торчало из травы возле карагача, Касум припал к нему, с жадностью глотая прохладную воду, и вдруг его словно кто–то толкнул под руку. Он даже поперхнулся. Рядом с ним стоял Солтан. Только сейчас Касум подумал, что не надо бы трогать кувшин; любой другой и внимания не обратил бы на такой пустяк, но от Солтана всего можно ожидать, лучше с ним не связываться даже по пустякам.
