— Хозяйка идет, — сказал Андрей.
От мазанки торопливо шла пожилая женщина. Впереди девочка с палкой или цепельником. Нам стало неудобно. Андрей смущенно махнул рукой, разгоняя дым: мы успели начадить в чужой избе.
Первой вошла девочка и бросила цепельник в угол, где лежал веник. Она без удивления посмотрела сначала на Андрея, потом на меня и обернулась к двери. Вошла женщина. Увидев чужих людей, она тоже не удивилась.
— Какой дожжик иде–ет, — сказала она.
— Здорово, баушка! — громко воскликнул Андрей.
— Здорово, — ответила ему женщина и усмехнулась. — Это какая же я тебе бабушка?
— Н–на! — удивился он. — Аль не угадал? По годам‑то, кажись, быть тебе как раз.
— И года мои не такие.
Обратившись к девчонке, она строго сказала:
— Иди в ту избу.
— Навес не худой? — спросил Андрей.
— Аль зерно в возу?
— Валенки.
Женщина ничего на это не ответила.
— Девки бегут! — послышалось в той избе.
Мы посмотрели в окно. Народ бежал с гумен. Промчались три пустые подводы.
Поднялся вихрь, взметнул пыль на дороге, пепел и всякий мусор. В стекло ударили первые капли.
— Эх, силен будет, — сказал Андрей.
Запыхавшись, вбежали две девки. Первая похожа на мать — такая же длиннолицая. Глаза живые, озорные. Ей лет шестнадцать. Она быстро оглядела нас и, на ходу сняв платок, прошла во вторую избу. Второй девке лет восемнадцать. Ростом чуть повыше первой, а лицом совершенно на нее не похожа. Круглолица, белокура, глаза голубые, нос чуть вздернутый, хороший высокий лоб. Повязана платком, на висках волосы из‑под платка выбились, — как бы легкие кудри. Движения спокойные, плавные.
Взглянула она в нашу сторону чуть искоса и как бы не знала — тут ли ей стоять или тоже пройти в горницу. Посмотрела на руки, подошла к рукомойнику и принялась умываться, не торопясь, не брызгая водой, аккуратно. Так же не торопясь, взяла полотенце, вытерла лицо и каждый палец в отдельности.
Я наблюдал за ней. У меня с детства сложилась привычка всматриваться в людей, изучать их лица, движения, походку и, неизвестно для чего, по всем этим признакам догадываться о характере. Так смотрел я и на эту девку, имени которой не знал. Она уже сняла платок и, повернувшись, еще раз взглянув на нас, будто спросить хотела: «Хороша ли я?», ушла в другую комнату.
— Вы чьи будете? — спросила женщина.
— Дальние, — ответил Андрей и назвал наше село.
— Слыхала. Бывали у нас ваши, ночевали. У нас ведь много народу бывает, — добавила она устало.
— Вам постоялый двор надо открыть.
Женщина засмеялась.
Вдруг сверкнула молния, раскатываясь и все усиливаясь, загремел гром. Сразу хлынул дождь. И какой! Снова молния, снова гром и уже застлало всю улицу косыми сплошными прядями, и пыль на дороге прибило вмиг; Андрей молча смотрел в окно.
— Хотите, самовар поставлю? — предложила женщина.
— В город как бы не опоздать, — ответил Андрей.
Женщина взяла самовар, налила воды.
— Санька, Елька, чурок наколите! — крикнула она.
Я насторожился. Кто из них Санька, кто Елька? Вышла младшая. Нашла косарь, схватила чурбачок и ловко принялась колоть.
Но как ее зовут? Хорошо бы эту Елькой, а старшую Санькой.
Когда самовар загудел, Андрей, повеселев, спросил:
— Что же мужиков не видно?
Женщина вздохнула.
— Были. Муж и два сына. Теперьче один Костя. В лазарете, ранетый. А старшенький…
И женщина, не договорив, заплакала. Но поплакала она немного. Посмотрев на меня, вдруг спросила:
— Чего с рукой‑то?
Жар бросился мне в лицо от ее внезапного вопроса.
— Тоже… раненый.
Девка уставилась на меня, и в глазах ее была жалость. А женщина подробно расспрашивала — каково ранение, остались ли пальцы. Не хотелось мне отвечать ей, но ответил уже весело, с задором:
— Пустяки. Которых пальцев нет, весной вырастут.
Она горестно усмехнулась, усмехнулась и девка, бросив еще чурок в самовар, а бородатый, умом недалекий спутник мой залился хохотом.
— Ловко сказал, а? Он у нас молодец. Он парень бывалый. Не троньте его, укусит. Укусишь, Петя?
— Укушу, — обещался я.
— Ходок за всех ранетых, увечных и убитых! — воскликнул Андрей. — Пенсию да разные пособия вдовам хлопотать мастер. Мужьям от солдаток письма на фронт пишет. Заработок на этом имеет. Имеешь, Петя?
— Имею, — соврал я.
Андрей мне нравится. Нехотя, шутя, а ведь он хвалит меня. И говорит громко. И мне хочется, чтобы его и мои слова были слышны во второй избе.
Самовар готов. Девка принялась собирать на стол, Андрей пошел посмотреть лошадь. Без него мне вдруг стало скучно.
— Мать с отцом есть? — спросила женщина.
— Есть, — ответил я.
— Сестры с братьями?
И на это ответил. Женщина удивилась нашей большой семье, позавидовала, что все живы.
— Чего теперь делать будешь? — кивнула на руку.
Я хотел опять ответить ей шуткой, но открылась дверь, и вошла старшая. Она в голубой кофте, на ней узкий черный сарафан.
— Есть хочется, мама.
Сказала тихим грудным голосом. Мне он показался музыкой. Теперь я ее хорошо рассмотрел. Хотел найти в ней какие‑нибудь недостатки, но не находил. Была надежда, что голос у нее какой‑нибудь… неприятный, и вот услышал ее голос.
Черт возьми, что же Андрей долго не идет?
— Выньте картошку из печки и ешьте, — сказала мать.
Младшая, которая теперь тоже показалась мне очень хорошей, поставила самовар на стол и чуть зарделась, неся его. Старшая хотела быстро открыть печь, мать отстранила ее, сняла заслон и полезла ухватом за черепушкой. Я догадался, что старшую мать очень бережет. Может быть, она больна? Нет, не хочу, чтобы она была больная. Теперь совсем не хочу видеть в ней какие‑нибудь недостатки, хотя бы они и были.
Наконец и Андрей заявился.
— Воз‑то пролило, — словно радуясь этому, произнес он.
— Подмоченные валенки дороже, — заметил я.
— Оно так, Петя.
Тут впервые я встретил на себе взгляд девушки. Она посмотрела на меня так, как посмотрела бы на любого проезжающего.
Сели чай пить. Девки ели картофель с маслом. Уселась и маленькая девчонка. Она успела поругаться со своей сестрой. Но поругалась беззлобно. Видно, они и все‑то незлобны.
— Что чай не пьешь, солдат? — обратился ко мне Андрей, усевшись под образами, как крестный отец на свадьбе.
Он уже успел выпить чашек шесть, а передо мной стояла нетронутая.
— Он и не ест ничего, — заметила женщина.
Все обернулись ко мне. И эта девка. Она сидит на скамейке, почти рядом со мной. Я начал пить чай. Кажется мне, что и пью я не так, и дышу не так, и сижу не как люди. Куда там есть! А мать в дорогу дала мне пирог с капустой да цыпленка вареного. Ну как я тут разложу все это добро и буду есть?
— Может, картошки хочешь? — участливо спросила мать. — Девки, дайте ему картошки.
— Нет, нет, — совсем смутившись и покраснев, отказался я. — Ничего не хочу.
Тогда женщина вышла из избы, принесла молока, налила в стакан и молча поставила передо мной.
— Спасибо, — сказал я, невольно взглянув на девку.
Она чуть–чуть улыбнулась. У нее на щеках ямочки! Маленькие такие! И ровные белые зубы!
Андрей, кивнув на женщину, сказал мне смеясь:
— Гляди, как за тобой теща‑то…
Черт бы его побрал! Я поперхнулся и, чтобы совсем не смутиться, храбро ответил:
— Значит, стоящий… зять.
Младшая прыснула и отвернулась. Засмеялась и женщина. Бородатый болтун очень был рад. Теперь указал женщине на меня:
— В карман за словом не лазит. Голова!
— И ты не одни валенки валяешь, — загадываю ему.
— Ну‑ка? Что ж еще? — насторожился Андрей и чуть заметно подмигнул женщине, словно говоря: «Слушай, скажет».
— Дурака… тоже… валяешь.
Словно ждал он этого слова, даже затылком о бревно ударился, чему особенно обрадовалась маленькая девочка.
Хозяйка подложила мне ломоть пирога, и пирог их показался мне таким вкусным, будто такого я и не ел никогда.
Девки пили чай. Младшая, шумно прихлебывая, дула на блюдце так, что брызги летели, старшая пила тихо, совсем неслышно. Мне хочется посмотреть на нее пристально, впиться в нее глазами, но не смею. И лишь когда она стала наливать чай себе, я украдкой покосился на ее руки, на пальцы. На безымянном — серебряное кольцо с камешком. Руки до локтя в загаре, чуть покрыты золотисто–русым пушком.
Она поставила перед собой чашку и вдруг обратилась ко мне:
— Налить?
Я взглянул в ее синие, чистые, особенные какие‑то глаза, каких никогда и не видел. Чуть–чуть сдвинутые брови придавали ей некую строгость.
— Да, — поспешно сказал я, подавая чашку.
Ее пальцы коснулись моих пальцев. Что тут такого! Вновь — который уже раз! — покраснел я и уже не помню, как взял из ее рук чашку… А чаю‑то мне совсем и не хотелось.
