– Счастливые! – позавидовал он. – Ну, ничего, может, я опять буду с вами. Значит, Таню избрали?
– Таню. Она просила тебе передать, что твой билет подписала первым. И номер на билете поставила первый.
Артемка недовольно нахмурился:
– Вот уж это неправильно. Если кому ставить первый номер, так самой Тане Или тебе.
– Кроме того, она пирог для тебя испечет, – лукаво прищурился я. – С яблоками, не какой-нибудь.
– Да ты все врешь! – смутился Артемка.
– И платочек обещала вышить, – уж действительно соврал я.
– А я вот дам тебе под жабры, тогда узнаешь, как смеяться. Он глянул в сторону и задумчиво сказал:
– А может, и вправду не надо смеяться? Мне стало стыдно:
– Артемка, я ведь только про платочек соврал, а то все правда.
Надо было спешить, и мы расстались, притихшие и немного грустные.
Пароль
Я, конечно, понимал, что значила для, нас бумага, переданная мне Артемкой. Из предосторожности я возвращался такими окольными путями, так долго лежал в камышах или прятался в заросших орешником балках, что попал на хутор только к ночи. Оказалось, что здесь уже побывал дядя Иван, а Таня ушла в Припекино. И потом получалось все время так, что, когда я возвращался, Таня шла в Липовку, а когда она возвращалась, я шел в Крепточевку. Встретились мы лишь в день, когда разыгрались все главные события.
На этот раз мы в Крепточевку шли вместе. Я, как всегда, нес лоток с махоркой, в руках же у Тани было по ведру с нежными осенними розами: у каждого свой товар.
К ночи весь наш отряд должен был сосредоточиться на хуторе. Было решено, что впереди, под командой Ванюшки, двинется небольшой разъезд, переодетый в казачью форму. Он снимет все неприятельские дозоры. К тому времени к южной стороне города подойдет отряд дяди Ивана и расположится в камышах. Оба отряда войдут в город по возможности без выстрела. Чтоб облегчить эту задачу, Артемка узнает пароль.
Шли мы то полем, то лесом. Начиналась осень, сквозь поредевшую листву свободно просвечивало блеклое небо. Но утро выдалось солнечное, теплое, ласковое, под ногами шуршали желтые листья, и нам совсем не хотелось думать, каких жертв может потребовать сегодняшняя ночь.
Соловей кукушку
Долбанул в макушку…
затягивал я, отбивая такт кулаком по лотку.
Не плачь, кукушка,
Заживет макушка,
тоненько подхватывала Таня.
– Да!.. – вспомнил я. – Ты Джима видела?
– Видела. Он сказал, что Пепс умер, – беспечно ответила Таня и опять запела про ссору соловья с кукушкой.
Я остановился, пораженный ее словами. Пепс умер!.. Бедный Артемка! Какую горестную весть принесем мы ему!
– Что с тобой? – встревожилась Таня. – Ты его знал, да?
– Нет, я его не знал. Но Артемке он был как второй отец. Они искали друг друга много лет. Когда ж он умер?
Таня виновато заморгала:
– Я не спросила. Ведь я ничего этого не знала. Я спросила только, как ты велел: «Джим, вы когда-нибудь в жизни встречали негра Чемберса Пепса, циркового борца?» Наверно, он тоже был товарищем этому Пепсу, потому что весь так и вздрогнул.
– Как же он ответил?
– Он ответил: «Пепса больше нет, Пепс умер».
– А где, отчего – не говорил? – допытывался я.
– Нет, больше ничего не говорил. Мы условились, что, пока Артемка выполняет такое важное задание, не будем говорить ему ни слова.
Распродав на рынке махорку и розы, мы с большой осторожностью отправились в беседку. И опять началось мучительное ожидание. На этот вечер Потяжкин назначил спектакль. Значит, Артемка должен повидаться с нами до вечера. Но время шло, солнце опустилось так низко, что освещались только верхушки тополей, а Артемки все не было. Таня, бледная от волнения, то и дело выглядывала из беседки. Я успокаивал ее как мог, говоря, что пароль назначают обыкновенно перед самым вечером, что, может быть, его еще и не назначили. Но, откровенно признаться, и сам уже потерял надежду. И вот, когда угасли последние отблески солнца и в нашу беседку повеяло холодной сыростью, в саду послышались торопливые шаги.
– Он! – шепнула Таня и стремглав выскочила из беседки.
Я бросился вслед за нею.
Нагибаясь, чтоб не задеть за ветки яблонь, к нам бежал Артемка.
– Наконец-то! – скорее выдохнула из себя, чем сказала Таня.
– Самара! – хрипло ответил ей Артемка. – Самара! – бросился он от Тани ко мне.
– Что – Самара? – оторопело спросили мы.
– Пароль. А отзыв – Саратов. – Артемка пошарил в кармане и вытащил листок бумажки. – Вот, возьми. Я выпросил у писаря контрамарку. Сам Потяжкин подписал. Ты сбегаешь к Ванюшке с паролем и как раз успеешь вернуться и посмотреть меня: я выхожу в третьем акте. Увидишь, как я им сыграю комиссара! Увидишь!..
В голосе его мне почудилась угроза, но я так был обрадован добытым паролем, что не придал этому значения. А вот Таня, наверно, что-то почуяла.
– Артемка, – вкрадчиво сказала она, – ты теперь ничего уже не делай против них. Только несколько часов тебе остается потерпеть. Ты и так много сделал… ты столько сделал, так рисковал!.. Теперь ты думай только, как выбраться отсюда.
Он смотрел на нее и молчал.
– Правда, Артемка, – в свою очередь сказал и я, – задание вы с Трубой выполнили, больше вам тут делать нечего. Сыграйте этим дьяволам и смывайтесь.
Но он и мне ничего не ответил, только вздохнул и отвел глаза.
Правда жизни
Бросив в беседке лоток и ведра, мы с Таней выбрались из города, и каждый направился в свою сторону: Таня – в камыши, к дяде Ивану, а я – к ближайшему оврагу, в орешник, где меня уже поджидал Безродный.
Не стану рассказывать о всех приключениях, с какими я возвращался в Крепточевку. Если б не желтенький листочек с подписью Потяжкина, не миновать бы мне беды.
В театр я пробрался перед самым началом третьего действия. Керосиновые лампы, прибитые к стенам казармы, уже были прикручены, свет падал от рампы и освещал только первые ряды. Там сверкали погонами офицеры и обмахивались платочками нарядные женщины. Между офицерами кое-где сидели мужчины, одетые в черные фраки и похожие на воронов. Остальная часть казармы была в полумраке и заполнялась простыми казаками и солдатами.
Занавес зашевелился, вышел длинноногий сутулый офицер. В первом ряду жидко захлопали. Захлопали и солдаты.
– Бон суар, медам! – с достоинством поклонился офицер первым рядам. Третье действие моей пьесы развертывается в обстановке… – Он не договорил и сердито крикнул солдатам, продолжавшим хлопать: – Отставить!
Конечно, это был Потяжкин.
– Медам, господа офицеры! – опять обратился он к первым рядам. – В третьем акте вы увидите большевистский митинг. Комиссар, роль которого исполняет актер Артемий Закарпеткин, призывает рабочих резать всем честным людям животы. Но тут доблестный генерал Забубенный, роль которого исполняет, как вы уже знаете, артист Тру… Трубодеров, налетает со своими бравыми казаками и крошит всех в капусту. Щадя нервы наших прекрасных дам, считаю долгом предупредить, что на сцене будет литься не настоящая кровь, а клюквенный сок.
Он поклонился, брезгливо потянул носом воздух и пошел за занавес, бормоча:
– Кушайте, кадеты, карамель-конфеты.
«Бедный Артемка! – думал я. – Каково ему будет кривляться перед этой сворой!»
Занавес, сшитый из серой мешковины, с треском раздвинулся и открыл сцену с закопченной фабричной трубой посредине. Из-за кулис послышался громкий шепот:
«Марш!» – и на сцену повалили «рабочие» в ватниках, сапогах, черных картузах, из-под которых высовывались чубы. Никогда в жизни я таких рабочих не видел. Окружив фабричную трубу, они начали размахивать кулаками и неистово ругаться. Но вдруг замолкли и уставились на правую кулису. И тут из-за кулисы появился «комиссар». Был он в кожаной фуражке, кожаной тужурке, кожаных галифе, кожаных сапогах – весь кожаный. Брови – толстые, как усы, а усы, наоборот, тонкие, как брови, рот перекошен, правый глаз прищурен, одно плечо выше другого.
