Раффлз заглянул в свои бумаги.
– Должен тебя огорчить, Зайчонок, – с сожалением в голосе произнес он. – Астроном Птолемей приходился царю всего лишь дальним родственником. Так вот, эта династия владела лиловыми алмазами еще двести с лишним лет, до самой войны с Римом. Юлий Цезарь всегда мечтал завоевать Египет, но смог это сделать лишь после того, как покончил со своими соперниками – Помпеем и Марком Антонием. Так, где это у меня… Вот, нашел… Как говорит этот Пульман, есть все основания полагать, что Цезарь сцепился с Антонием еще и потому, что они оба добивались благосклонности прекрасной египетской царицы Клеопатры. Но фортуна благоволила Цезарю, который в марте 47 года до нашей эры наголову разбил египетское войско и с триумфом вошел в Александрию. Он пока еще оставался римским консулом, но сделался полновластным правителем Египта. Завладев сокровищницей фараонов, он отправился в Рим, прихватив с собой и лиловые алмазы.
– А разве он не женился на Клеопатре? – удивленно произнес я.
– Нет, дорогой мой Зайчонок, это еще одно из самых распространенных заблуждений, – возразил Раффлз. – Цезарь оставил Клеопатру и ее мужа Птолемея в живых, сохранив за ними формальный титул властителей Египта под римским… как его… доминатом. Ну, по-нашему, сделал Египет римским доминионом. Через три года Цезарь был убит, а алмазы признали одной из святынь и поместили на хранение в храме Юпитера. Продолжалось это до окончательного падения Западной Римской империи. В 476 году уже нашей эры вождь захвативших Рим германцев Одоакр заставил малолетнего императора Ромула Августула отречься от престола. После этого он намеревался сам править остатками Рима, поэтому не хотел портить отношения с властелином Восточной Римской империи, или Византии. Вот почему он переправил римские святыни, императорские регалии и священные книги в Константинополь. Тамошний владыка, византийский император Флавий Зенон, принял этот дар, а Одоакру пожаловал титул патриция, чтобы на престоле цезарей восседал не какой-то там варвар, а настоящий римлянин. Так «Соломоновы камни» обрели новое пристанище. Пробыли они в Константинополе больше пятисот лет.
Раффлз умолк, отхлебнул из бокала и закурил новую сигарету.
– А что было потом? Как же они все-таки оказались у Розенталя? – нетерпеливо спросил я.
Раффлз мечтательно смотрел в потолок, пуская вверх тонкие колечки дыма. Он вдруг мотнул головой, словно отгоняя какое-то видение, и посмотрел на часы.
– О, однако я увлекся! – воскликнул он и потянулся на стуле. – Что потом произошло, ты спрашиваешь? Потом много чего случилось… Время уже к полуночи, так что, если не возражаешь, я изложу тебе дальнейшую историю камней в более сжатом виде. Итак, – продолжил он, снова заглянув в свои записи, – алмазы, как полагают историки, находились в Константинополе до Первого крестового похода. Когда крестоносцы проходили через Византию, император Алексей Комнин втайне ото всех передал камни Готфриду Бульонскому, которого он считал самым праведным и бескорыстным из всего «воинства Христова». В 1097 году после долгой осады Иерусалим пал, и Готфрид исполнил свой обет вернуть святыни в храм Гроба Господня. Через три года после смерти Готфрида алмазы таинственным образом исчезают и всплывают только через триста лет в сокровищнице рыцарей Ордена тамплиеров. В конце 1307 года король Франции Филипп Красивый под пыткой вырвал признание у магистра Жака де Моле, что алмазы находятся у храмовников, но главное сокровище – чашу Грааля – ему отыскать так и не удалось. Алмазы перевезли в Париж, где они оставались до Великой французской революции, когда перешли к республиканцам. Историки считают, что последним владельцем «Соломоновых камней» был Наполеон, поскольку после его смерти в 1821 году следы лиловых алмазов теряются окончательно. Весьма вероятно, что их кто-то мог похитить после падения Парижа или после пленения Бонапарта после Ватерлоо.
– А как они могли попасть к Розенталю?
– Вполне возможно, что их мог присвоить или кто-то из приближенных Наполеона, или кто-то из многочисленной армии коалиции. Вспомни, Зайчонок, что после Наполеоновских войн в Южную Африку отправилось великое множество народу – англичане, голландцы, немцы, испанцы. Кто-то из переселенцев увез алмазы с собой, а после передал их потомкам, которые и понятия не имели, что за сокровище попало им в руки. Розенталь же, скорее всего, перекупил их просто на вес, ни секунды не догадываясь, чем на самом деле он обладает. То, что он выставляет их напоказ, а на это не следует никакой реакции, кроме восхищения, лишний раз свидетельствует, что все теории касательно происхождения этих камней основываются на легендах и домыслах. Доподлинно никто ничего не знает. Пусть так, но все, что рассказал профессор Пульман, кажется мне весьма и весьма убедительным. А вдруг это и вправду те самые «Соломоновы камни»? Чем черт не шутит, а, Зайчонок? Теперь-то ты наконец понимаешь, что наше с тобой приключение на Бонд-стрит – детская забава по сравнению с тем, что предстоит нам завтра?
– Я полагал, что ты придешь именно к такому выводу.
– Ты прав. Все обстоит именно таким образом. Однако учти – я не говорил, что дельце предстоит очень уж рискованное. Скорее всего, внутрь мы проникнем безо всяких помех, самое главное – выбраться и ускользнуть незамеченными. Вот что значит нездоровый образ жизни! – вдруг воскликнул Раффлз, и в его голосе прозвучал праведный гнев. – Ты не поверишь, Зайчонок, в понедельник я всю ночь просидел в кустах в саду напротив, наблюдая за домом, и там до самого рассвета все время кто-то маячил! Аборигенов я в расчет не беру, по-моему, эти бедняги вообще не спят. Нет, это был сам Розенталь в компании этого мордастого детины Первиса. Они пьянствовали всю ночь напролет, уже совсем рассвело, когда они вышли из дома, и тут мне пришлось ретироваться. Даже утром они было достаточно трезвы, чтобы разругаться между собой. Кстати, в результате они чуть не подрались прямо в саду, в нескольких метрах от меня, и я услышал нечто такое, что может нам пригодиться и поможет сломить Розенталя в критический момент. Ты знаешь, что такое незаконная торговля алмазами?
– Контрабанда, что ли?
– Вот именно. Розенталь, похоже, в свое время очень активно этим занимался. А Первису он просто проболтался по пьяному делу. Я слышал, как Первис подначивал его по этому поводу и угрожал, что все расскажет про какой-то случай на волноломе в Кейптауне. Тут-то я понял, что эта наша парочка – заклятые друзья. Однако вернемся к завтрашнему вечеру. Ничего особо хитрого в моем плане нет. Нам нужно проникнуть внутрь, пока их нет, затаиться до их возвращения и еще немного выждать. Если удастся, нам надо будет подсыпать снотворное в виски, которое стоит в буфете. Хоть это и не спортивно, зато значительно упростит все дело. Не стоит забывать, что у Розенталя есть револьвер. Мы же не хотим, чтобы он выбил свои инициалы на наших телах. Однако, если учесть находящихся в доме туземцев, то шансы десять к одному, что нам удастся подсыпать снотворное. Если же мы напоремся на аборигенов, то нам конец. Кроме того, в доме находятся женщины…
– Да неужели? Этого нам только не хватало!
– Вот именно! И крик они поднимут такой, что хоть святых выноси. Вот чего я боюсь! Тогда вся подготовка пойдет насмарку. С другой стороны, если мы сумеем залезть в дом и где-нибудь спрятаться – считай, полдела сделано. Если Розенталь вернется домой пьяным – получим каждый по алмазу. Ну а если трезвым – то можно и пулю схлопотать. На всякий случай прихвати с собой револьвер. Однако будем надеяться, Зайчонок, что до стрельбы все-таки не дойдет. Отныне нам придется полагаться на волю богов.
Мы вместе дошли до Пикадилли и там расстались, пожав друг другу руку. К моему великому сожалению, Раффлз не пригласил меня к себе. Он сказал, что взял себе за правило хорошенько высыпаться, если на следующий день ему предстояло играть в крикет… или в какие-то другие игры. На прощание он сказал мне почти что по-отечески:
– И запомни, Зайчонок, сегодня на ночь – только один стаканчик. Ну, самое большее – два, если тебе дорога твоя жизнь… да и моя тоже!
Я в точности последовал его наказу. Всю долгую бессонную ночь я ворочался с боку на бок, пока крыши соседних домов наконец не озарил серовато-синий лондонский рассвет. Я с грустью подумал, суждено ли мне вновь увидеть его, и весь день корил себя за то, что по собственной воле ввязался в это темное и очень рискованное предприятие.
Между восемью и девятью часами вечера мы заняли позицию в саду рядом с особняком Розенталя. Дом у нас за спиной был совершенно пуст, поскольку этот буйный гуляка распугал всех соседей, которые разъехались кто куда, что еще более облегчало нашу задачу. С тыла мы не ждали никаких неожиданностей, так что могли наблюдать за домом Розенталя из-за невысокой стены. Кусты, росшие по обе ее стороны, обеспечивали нам дополнительную защиту. Устроившись в засаде, мы примерно в течение часа внимательно следили за двумя освещенными сводчатыми окнами. Шторы были задернуты, и за ними все время двигались едва различимые тени. Мы слышали хлопанье пробок, звон бокалов, хриплые голоса и взрывы хохота. Казалось, фортуна отвернулась от нас: хозяин лиловых бриллиантов ужинал дома, и трапеза его явно затягивалась. Я предположил, что у него гости. Раффлз со мной не согласился и в конечном счете оказался прав. Со стороны подъездной дорожки раздался скрип колес, и у парадного подъезда появился экипаж, запряженный парой лошадей. Из столовой послышался топот ног, голоса на мгновение смолкли, но их громкий гомон почти сразу же выплеснулся наружу.
