По поводу того первого дела я уже перестал обижаться, но теперь я прямо-таки негодовал из-за того, что мой партнер мне не доверяет. Прямо я ему, конечно же, ничего не сказал, но это чувство с каждым днем захватывало меня все больше, особенно в течение той недели, что минула после ужина с Розенталем. Когда я встретился с Раффлзом в клубе, он уклонился от разговора; когда я отправился к нему на квартиру, его не оказалось дома. А может быть, он просто не ответил на мой стук и сделал вид, что отсутствует.
Как-то раз он сказал, что дело продвигается нормально, но несколько медленными темпами: задачу себе он поставил очень трудную, почти невыполнимую. Все оказалось гораздо сложнее, чем он предполагал. Однако, когда я начал задавать вопросы, он тотчас же замолчал. Вот именно тогда, будучи донельзя раздраженным, я принял собственное решение. Поскольку Раффлз мне ничего не рассказывал о результатах своих «рекогносцировок», я решил предпринять свою собственную разведывательную вылазку и в тот же вечер отправился к дому миллионера.
Особняк, который тот занимал, был, по-моему, самым большим в районе Сент-Джеймс-Вуд. Стоял он на углу двух широких улиц, по которым, однако, почему-то не ходили омнибусы. Как, впрочем, и любой другой транспорт. Я счел, что едва ли можно найти более тихое место в радиусе пяти километров. Огромный дом, имевший квадратную форму, окруженный садом с лужайками и живыми изгородями, казался почти вымершим: лишь несколько окон были освещены тусклым светом, из чего я заключил, что магнат с друзьями проводит вечер где-то в городе. Окружавшие сад стены были высотой лишь в метр с небольшим. В одной из стен я обнаружил калитку, ведущую в какую-то отделанную стеклом галерею, в другой – двое настежь открытых ворот, каждые о пяти покрашенных темным лаком железных брусьях. Они располагались по обе стороны полукруглой подъездной аллеи к дому. В тот вечер вокруг стояла такая тишина, что я почти решился открыто войти и осмотреть сад и дом, как вдруг услышал за спиной быстрые шаркающие шаги. Я обернулся и увидел злобную гримасу и грязные кулаки одетого в лохмотья бродяги.
– Вот дурак! – прошипел он. – Ну просто полный идиот!
– Раффлз!
– Да я это, я, – яростно прошептал он. – Давай ори, растрезвонь обо мне на всю округу!
С этими словами он отвернулся и поплелся по тротуару, то и дело пожимая плечами и бормоча что-то себе под нос, как будто я отказал ему в подаянии. Несколько секунд я стоял словно громом пораженный, то ли в возмущении, то ли в недоумении, после чего последовал за ним. Мнимый бродяга шел, шаркая подошвами, еле переставляя ноги и согнувшись в три погибели, все время тряся головой. Казалось, что передо мной глубокий старик. Чуть позже он остановился между двумя столбами, поджидая меня. Когда я подошел, он набивал короткую глиняную трубку каким-то вонючим табаком, и в свете зажженной спички, испускавшей сильный запах серы, мелькнула его лукавая улыбка.
– Прости, что наорал на тебя, Зайчонок, но ты вел себя совершенно по-дурацки. Я тут из кожи вон лезу – то милостыню у двери прошу, то всю ночь в кустах прячусь – лишь бы не засветиться, а ты стоишь и пялишься на дом во все глаза. Это же костюмированное представление, а ты лезешь сюда в своей цивильной одежде. Я тебе вот что скажу: они тоже ребята не промах и все время высматривают нас. Да уж, крепкий мне попался орешек!
– Однако, – возразил я, – если бы ты рассказал мне все раньше, я бы здесь не появился. Но ты молчал как рыба.
Он одарил меня тяжелым взглядом из-под рваных полей грязной шляпы-котелка.
– Ты прав, – наконец согласился он. – Я слишком многое от тебя скрывал. Это прочно вошло у меня в привычку, в случаях если я задумываю что-то серьезное. Но с этим покончено, Зайчонок, коль скоро это касается тебя. Сейчас я иду домой и хочу, чтобы ты шел следом. Только, ради бога, соблюдай дистанцию и не произноси ни слова, пока я сам с тобой не заговорю. Да, и дай мне фору метров десять.
Он снова заковылял по тротуару – дряхлый бродяга с засунутыми в карманы руками и оттопыренными локтями. Полы его замызганного, обтрепанного пальто развевались в разные стороны. Я следовал за ним до Финчли-Роуд. Там он сел в омнибус, а я расположился наверху чуть позади него, но не очень далеко, поскольку меня преследовал удушливый запах его табака. Я поневоле восхищался тем, как он вошел в образ, – это Раффлз-то, признававший один-единственный сорт сигарет! Этот последний изящный штрих одаренного артиста заставил меня забыть остатки прежних обид. В который раз я признал, что мой товарищ вновь и вновь поражает меня доселе неведомыми мне гранями своего характера.
По мере нашего приближения к Пикадилли меня все больше охватывало недоумение, что же он станет делать дальше. Не отправится же он в «Олбани» в таком виде? Нет, Раффлз снова сел в омнибус, направлявшийся на этот раз к Слоун-стрит, а я устроился позади него, как и прежде. На Слоун-стрит мы снова пересели и вскоре оказались на длинной и прямой улице Кингс-Роуд. Теперь я уже просто сгорал от любопытства, куда же все-таки мы направляемся, и мне пришлось провести в ожидании немало неприятных минут. Наконец Раффлз сошел. Я за ним. Он пересек улицу и скрылся в темном проулке. Я поспешил следом и едва увидел развевавшиеся полы его пальто, как он резко свернул вправо на еще более темную, мощенную булыжником аллею. Он выпрямился и снова шел, как молодой человек, выглядя уже не так дряхло и убого, как всего пару часов назад. Но эти его метаморфозы наблюдал лишь один я, поскольку аллея была совершенно пуста, а вокруг царила мгла. В самом конце этой узенькой улочки он остановился у какого-то дома и отпер дверь ключом. Внутри было еще темнее, чем снаружи.
Я инстинктивно подался назад и в полной темноте услышал его смешок.
– Все в порядке, Зайчонок! На сей раз никаких фокусов. Это квартиры-студии, друг мой, а я всего лишь законопослушный наниматель.
И вправду, через мгновение мы оказались в комнате с высоким потолком, оборудованной верхним светом, где присутствовали мольберты, шкаф с реквизитом, помост и прочие атрибуты, необходимые художнику для работы; не было там только живописных полотен. Когда Раффлз зажег газовый светильник, первым предметом, который я увидел, оказался щегольской шелковый цилиндр, примостившийся на вешалке рядом с обычной одеждой моего друга.
– Ищешь шедевры? – осведомился он, закуривая сигарету и освобождаясь от лохмотьев. – Боюсь, что здесь ты их не найдешь, хотя на мольберте стоит подготовленный холст, за который я все хочу взяться, да никак руки не доходят. Я говорю, что постоянно ищу идеальную натуру. Дважды в неделю я растапливаю печь, оставляю старые газеты и окурки. Как же приятно выкурить хорошую сигарету после этой дряни! Я регулярно вношу арендную плату и считаюсь жильцом, хорошим во всех отношениях. Это очень удобное местечко, не говоря уже о том, что оно здорово выручает в критических ситуациях. Так вот, я вхожу в рваном котелке, а выхожу в новеньком цилиндре, и никому нет до этого никакого дела. Скажу больше – сейчас, скорее всего, в доме нет ни одной живой души, кроме нас с тобой.
– Ты мне никогда не рассказывал, что меняешь облик, – заметил я, наблюдая за тем, как он смывает бутафорскую грязь с лица и рук.
– Нет, Зайчонок. Прости, что я к тебе так дурно относился. Теперь я совершенно не вижу причин, по которым не мог показать тебе эту берлогу месяц назад. С другой стороны, не было смысла тебя сюда приводить, к тому же обстоятельства сложились таким образом, что для нас обоих было хорошо, что ты даже не представлял, где я нахожусь. Сам понимаешь, мне в случае чего надо где-то приютиться, и на Кингс-Роуд я отнюдь не Раффлз. Когда-нибудь ты поймешь, что надо учиться довольствоваться тем, что имеешь.
– А пока ты используешь это место как своего рода костюмерную?
– Это мое тайное прибежище, нечто вроде берлоги, – ответил Раффлз. – Что же до реквизита, то в некоторых случаях переодевание решает полдела, если не больше. К тому же в самом худшем случае, если все-таки попадешься, всегда приятно сознавать, что тебя осудят не под твоим настоящим именем. Менять облик совершенно необходимо, когда имеешь дело со скупщиками краденого. Для них я одеваюсь и говорю, как списанный на берег матрос. Если этого не делать, от шантажистов не станет никакого спасения. В шкафу полным-полно всяких костюмов. Женщине, которая здесь прибирает, я говорю, что это для моих натурщиков и натурщиц. Кстати, надо подобрать что-нибудь на тебя, тебе ведь понадобится «реквизит» для завтрашнего вечера.
– Завтрашнего вечера?! – воскликнул я. – Ну и что же ты задумал?
– Хитроумную комбинацию, – загадочно произнес Раффлз. – Я хотел тебя известить, как только вернусь, чтобы ты завтра днем разыскал меня. Тогда я изложил бы тебе полный план всей операции, и мы сразу принялись бы за работу. Нет ничего хуже, чем загодя посвящать партнеров в свои планы: они начинают нервничать и в конце концов могут завалить все дело. Это одна из причин, почему я вел себя так скрытно и замкнуто. Постарайся понять и простить меня, Зайчонок. Я до сих пор не могу забыть, как здорово ты держался в ту ночь, когда у тебя просто не было времени испугаться или дать слабину. Я бы хотел, чтобы завтра ты вел себя так же стойко и хладнокровно, как тогда. Хотя, с другой стороны, эти два дела не идут ни в какое сравнение друг с другом! И вот почему…
