Ознакомительная версия.
Король понял и тут же остыл. Действительно прекрасные и достойные картины, в которых тут никто не разбирался и не придавал им значения, занимали верхнюю часть стен в двух первых залах. Король бы охотно более внимательно осмотрел и занялся ими, но карандаш капитана де Вилль его отпугнул.
Вели дальше. Молчащий князь Иероним давал мало объяснений, а воеводы не было, который иногда в сокровищнице о диковинках рассказывал под хорошее настроение и для воспоминаний добавлял истории, самим выдуманные, всё новые.
Сам он, может, зная эту свою слабость, отказался от сопровождения, хотя осмотр с его комментариями был несравнимо более забавным. Так например, египетской мумии, как князь выражался, египетского шляхтича, пане коханку знал целую историю, подобную повести из тысяча и одной ночи; рог единорога был добычей его собственной охоты, хвалился индейским оружием, что сам привёз от дикарей, у которых был принят с великими почестями.
Капитан де Вилль скромней объяснял всё это, хотя часто немного профессиональней; около драгоценностей, чудовищных жемчужин и рубинов, как воловьи глаза, король прошёл холодно, едва даря их взглядом.
Между иными фамильными памятниками отворили шкаф, посвящённый князю Николаю Сиротке, в котором сложены были платья, доспехи, рукописи, печати.
– Я очень счастлив, – сказал король капитану, – что к этому достойному собранию что-то смогу добавить. У меня есть янчарка с инициалами его и гербами, которую разрешите мне положить туда, где она лучше всего должна поместиться.
Князь Иероним поблагодарил.
От Собеского тут находились и памятки Жолкиевского, венская добыча и дары французские, когда Людовик XIV неловко пытался привлечь на свою сторону Яна III.
Однако поспешили, минуя много вещей, хотя де Вилль сокращал объяснения, несколько часов заняли виденные только на поверхности сокровища.
Огромную коллекцию венецианских рюмок, кубков, золотых роструханов, чаш и сосудов для питья, расставленных на полках, по шкафам, рассматривать совсем не было времени, ни статуэток из слоновой кости и дерева, также в значительном количестве, так как князь сам раньше забавлялся точением и резьбой.
Токарное дело – на саксонском дворе такая излюбленная игрушка, что Август II за деревом и костью специально в Африку посылал, было модой в то время и развлечением великих особ. Князь-воевода также имел токарню и от его работы выходили необычные табакерки и коробочки, обложенные золотом, которыми иногда одаривал дружественных особ.
Поблагодарив князя Иеронима и капитана, король вышел из сокровищницы, объявляя желание пройтись по валам замка, для того чтобы подышать свежим воздухом и поглядеть на старинные пушки, установленные на бастионах. Были это те огромные картаны, которые так громко объявляли миру его прибытие.
Шёл с королём князь Иероним, а капитан, зная, как любопытно будет князю узнать о впечатлении, какое произвела сокровищница, побежал с рапортом к нему. Воевода, заметив его, потянул в сторону.
– А что? А что? – спросил он.
– Поглядел всё с уважением, – сказал де Вилль, – удивлялся.
– Хвалил? – вставил князь.
– Не слишком. Кто-то его должен был предупредить, – сказал капитан. – Восхищался только несколькими картинами.
– Ты записывал?
– А как же!
– Отослать ему их.
– Король также в сокровищницу пожертвовал янчарку князя Сиротки, – произнёс капитан.
– Откуда же он её взял? – промурчал воевода и замолчал. – Я жалею, что не мог ему сам показать сокровищницы… а ваша милость с князем Иеронимом не сумели объяснить как следует.
И князь продолжал дальше сам себе:
– Рассказал бы я ему историю египетского шляхтича, который имеет на лбу шрамы от сабли. Князь Иероним, наверно, ни золотых слитков не показал, ни…
Он махнул рукой.
– Куда ты пошёл?
– На валы?
Тем временем в покои, занимаемые королём, вошли воеводства и поветы, которых хотел сопровождать князь, чтобы представить людей по отдельности. В этом его выручил князь Иероним.
Король, возвращаясь, нашёл уже покои наполенными, и сразу же подошёл с благодарностью к хозяину.
– Наияснейший пане… коханку, – вырвалось у воеводы, – прошу меня простить, так как я знаю, что мой брат и пан капитан не описали, не показали как следует наши диковинки.
Не дали им разговаривать долго, чему князь, может, был рад, потому что король старался быть к нему ближе, как-то у них друг с другом дело не шло быстро. Воевода говорил о том:
– Это так, пане коханку, как если бы кто запряг две клячи разной крови… один – шею, другой – бока должен намылить.
Оба, однако, хозяин и гость, дальше бремя своё поднимали на вид охотно: король – с радостью, князь – с великой серьёзностью.
Горожан сменили горожанки, с воеводиной смоленской, окружающие наияснейшего пана. А тут маршалек объявил, что подали к столу. Князь-воевода вздохнул.
Столы, как вчера, были заставлены и приукрашены, только из сокровищницы выдали другие фигуры и орнаменты.
Обед с виватами протянулся достаточно долго, а кофе сопровождал концерт певцов, певиц и виртуозов, красующихся на всевозможных инструментах.
Генерал Комажевский, видя короля очень утомлённым, вытянул его на отдых в свои покои, под видом срочных корреспонденций, и пару часов дал ему отдохнуть.
До окончания дня оставалось выслушать оперу, посмотреть балет, который представлял историю Орфея и Эвридики. Можно себе представить, как выглядело танцевальное путешествие в ад.
Опера – стихи и музыка в стиле века, были работой князя Мацея Радзивилла. Как же было не осыпать аплодисментам этот шедевр, выполненный собственными силами артистов, выбранных из простонародья, выученных и демонстрирующих себя в необычных горках и прыжках, хотя судьба предназначила их для граблей и серпа. Эта метаморфоза хамского племени склоняла князя к чрезвычайной похвале. Девочки были очень красивые, юноши-батраки – сильные и ловкие; опытные учителя ходили около их спин и особенно балет, по мнению всех, был на удивление профессиональный.
В конце балета на сцене показался бюст короля, над которым крутящееся солнце из хрустальных пластин освещало его великим блеском, а балерины и артисты балета у его ног складывали венки и жгли благовонные жертвоприношения. Это солнце, очень искусно устроенное, и окончание зрелища вызвали аплодисменты и шумные крики. Было уже близко к полуночи, когда это всё закончилось, так как князь Мацей музыки, а Петинети и Лойко ног танцоров не жалели. Этот театр имел только тот изъян, что всех желающих поглядеть поместить не мог, и многие, оставшись за дверями, должны были утешаться рюмкой.
В полночь в двух замковых комнатах вздохнули одновременно воевода и король с радостью, что день закончился счастливо. На вопрос: «А что, пане коханку?» Жевуский горячо ответил:
– Чего же ты, князь, так беспокоишься? Всё идёт как по маслу. Монархично выступаешь! Король, должно быть, благодарен и удивлён…
– Но ведь ты, – прервал князь, – меня не понимаешь, пане коханку. Всё должно идти так гладко, мило, по-пански, а он… он… гм! Должен чувствовать себя униженным… вот что! Что же, я тому виной, что моя сила и богатство его уколят и заразят? Гм! А заболеть должен. Я о том, пане коханку, будто не знаю, но я этого хочу!
Жевуский рассмеялся.
– Ежели речь о том, князь, чтобы был унижен, – сказал он, – будь спокоен, он чувствует своё ничтожество. Он чувствовал его в радзивилловской сокровищнице, чувствует в замке, на каждом шагу… Бедненьким и малюсеньким тут кажется!
Князь несколько раз покачал головой, подтверждая, что именно этого он себе желал.
В эти самые минуты король шептал Комажевскому:
– Два дня мы уже счастливо проглотили, Комажес. Явная вещь, что этой роскошью князь хочет дать мне почувствовать своё могущество и мою королевскую слабость и бедность. Вся штука – этого не понять.
– Наияснейший пане, – прервал Комажевский, – не знаю, что там думает князь и планирует ли то, о чём мы думаем, но расчёт ошибочный, так как глаза шляхты и граждан не на него, а на ваше королевское величество обращены. Он тут исчезает, его тут не видит никто. Наш пан на вершине!
Понятовский молча обнял его.
– Что же там нас дальше ждёт? – отозвался он. Генерал подумал.
– А ну, охота и захват Гибралтара, – проговорил он, смеясь. – Гибралтар есть собственным изобретением его светлости князя; поэтому нужно наготовить великие похвалы за это смешное представление.
Пожали плечами.
– Не могу в том не видеть немного злого умысла, что меня то на коня хочет посадить, то на медведя вести, хотя с уверенностью знает, что одно и другое может менее всего меня развлечь.
Епископ Нарушевич, который сидел неподалёку с книгой, встал, призывая на отдых.
– Я слышал, что речь о медведях, – вставил он, – но мы отдадим же suum cuique: не одними нас медвежьими лапами кормить думает, всё-таки архив этого великого литовского княжества, огромные богатства, какие имеют Радзивиллы, открыть и показать нам обещают.
Ознакомительная версия.
