На самом деле это первый раз, когда они по-настоящему увидятся. Он много раз ее целовал мельком, когда вскарабкивался на балкон, но это было так быстро, что он ее и не узнал бы, если бы встретил в другом месте. Она была очень худая. Еле держалась на ногах. Он обнимал ее за талию и боялся случайно уронить. Это был единственный раз в жизни, когда он почувствовал себя сильнее, чем взрослый человек. Она была словно старенькая младшая сестричка.
«Как же мне ее называть?» – спрашивал он себя, шагая к входу к больницу. Джимми Ган предлагал ему варианты «бабушка», «бабуля», просто «ба». Но все это ей как-то не подходило. Она слишком хрупкая, чтобы быть бабушкой. «Нет-нет, я буду называть ее Леони. Это мне как-то больше подходит».
Он шагал вперед, прижимая мяч к бедру. Прошел отделение «Скорой помощи», санитарскую, увидел, как везли ужасно искалеченную даму на каталке. У нее были трубочки в носу, и она постанывала от боли.
Он отошел к стене, пропустил санитаров с каталкой, прижал к себе мяч покрепче.
Толкнул дверь в отделение, вошел. Огляделся, обнаружил лестницу и множество стрелок, на которых были номера палат. Поискал глазами Амину. Ее нигде не было видно. «Ну что ж, тем лучше», – подумал он.
Вышел на лестницу. Сердце его колотилось изо всех сил. Он почувствовал очень странный запах. Так пахло из аптечки у Сюзон, когда она открывала ее, чтобы обработать ему рану или перебинтовать коленку. На него нахлынули неприятные воспоминания. Захотелось заткнуть нос, но это было бы невежливо.
Он сморщился, поднялся по лестнице на первый этаж.
Стал смотреть на номера палат на дверях. Заметил вытянутые белые силуэты, которые поворачивали к нему головы. Да, невеселая штука больница.
Он шел, опустив голову. Искоса взглядывал на двери, определяя номера. Шел по стеночке, чтобы не привлекать внимания, встречал медсестер, каталки с пациентами, которые толкали санитары, скользил незаметно, боялся, что его спросят: «А почему ты один, где твоя мама, а зачем здесь этот мячик, что ты собираешься с ним делать?»
Он пытался проскользнуть незамеченным, и вот последний раз поднял на мгновение голову, прочитал надпись… 143.
«Мне нужна следующая дверь».
И вдруг он столкнулся с ним лицом к лицу.
Рыжий дядька, обмякший, весь в поту, который, отдуваясь, катил свою инвалидную коляску. Ноги его были забинтованы все целиком. С носа свисала капля пота.
Тюрке!
Рука Тома вцепилась в мяч.
Он пошел на него. Встал перед коляской. Взглянул ему прямо в глаза.
– Сукин сын! – прошипел Тюрке сквозь зубы.
Том обернулся, проверяя, не видит ли его кто, набрал в грудь воздуха и стукнул изо всех сил ногой по забинтованному колену.
Тюрке согнулся пополам от боли, издавая какой-то сухой треск, словно расползался по всем швам.
Он так и сидел, скрючившись, и пытался отдышаться.
– Это – за Леони, – сухо произнес Том.
– Маленький ублюдок! – закричал Тюрке перекошенным от боли ртом.
Том обернулся еще раз. По-прежнему в коридоре никого не было. Он сконцентрировался, наметил второе колено и, как Златан Ибрагимович[19], нанес удар.
– А это – за Медка.
Тюрке взвыл и окончательно обмяк.
Том ушел, скрылся. Прошел мимо палаты № 144.
Это не важно, он подождет, все рассеется, и он спокойно вернется. Как ни в чем не бывало.
Прежде всего ему показалось, что она стала какая-то вся белая. Белые волосы, белая кожа, голубые глаза тоже как-то побелели. Она была такого цвета, как майки, которые мама передерживала в отбеливателе. Сколько времени она уже не была на воздухе? В ее комнате пахло так, как дома, когда он болел и мама заставляла его принимать микстуры и натирала ему грудь виксом с ментолом и эвкалиптом.
Он встал возле кровати.
Она смотрела на него. И вот ее рука, сухая, как рука мумии, сделала ему знак приблизиться. Он немного заколебался из-за запаха. Его одноклассники в школе всегда говорили, что их бабушки плохо пахнут. Ему не очень-то хотелось проверять их слова.
– Ты ведь Том? – спросила она. – Том?
Он кивнул. Сел на край кровати.
– Я могу тут сесть? Тебе не будет от этого неудобно?
– Нет. Я не из сахара сделана, знаешь ли. Я могу двигать головой и руками. И даже могу ходить!
Она протянула к нему руку, погладила по волосам.
– Я намазал их гелем, – сказал он, – они немного липкие.
– У тебя прическа, как у Стеллы. Очень красиво.
Она провела рукой по его ушам, носу, ресницам, щекам. Он подумал: «Она что, слепая, почему она меня так трогает?»
– Ну тебе лучше уже?
– Да. Я скоро смогу выйти из больницы.
Он чуть не спросил: «А куда ты пойдешь?», но вовремя сдержался. Положил мячик на колени.
– Вчера я прошла несколько шагов по коридору, а сегодня утром дошла до выхода. Я даже оделась. Не хотела, чтобы меня видели в халате!
А она кокетка… Ему это показалось очень милым. И от нее совсем не пахло ничем противным. Если ей добавить немного красок, красного там, голубого, она будет даже очень красивая. Немного измученная, но красивая. Она выглядела какой-то крупной. Мяса на костях маловато, это точно. Но ей никогда и не давали возможности нарастить мясо на костях, вот в чем дело.
– Нужно быть внимательной, они могут тебя похитить!
– Меня хорошо стерегут, знаешь… И с тех пор, как это произошло с Тюрке… Он был из всех самым ужасным.
– Да, но Рэй…
– Рэй? Рей сюда не придет. Рэй только раздает приказания, а сам не осмеливается нарушать закон, она насмешливо улыбнулась.
– Вот забавно, – сказал Том, – похоже, ты больше не боишься.
– Я стала меньше бояться. И скоро у меня вообще не будет страха ни перед чем.
– Может быть, мы немного пройдемся? Я могу отвести тебя во двор, если хочешь.
Во взгляде Леони он прочитал: НЕ СЛАБО, написанное большими буквами. Она немного заколебалось, но «НЕ СЛАБО» победило.
– Только при одном условии…
– Да?
– Ты отвернешься, когда я встану, чтобы пойти помыться и одеться.
– Я не буду подсматривать. Обещаю.
– Тебе надо запастись терпением. Это может занять много времени.
– Нет проблем. Я никуда не тороплюсь.
Он услышал, как она пускает воду в ванной. Пригладил прядь, которая опять встала торчком. Завязал развязавшийся шнурок на ботинке. Подбросил мячик в воздух. Толкнул его коленом. Повторил.
– Я готова, – сказала она.
Она оделась в розовое. Это ей очень шло.
И вот они вышли из комнаты. Она немного волновалась. Он держался очень прямо и выглядел решительным. Он протянул ей руку, чтобы она на нее оперлась, и она положила на нее свою, как новобрачная, которую ведут к алтарю.
– У тебя было красивое белое платье, когда ты выходила замуж?
– Да. И я ходила в парикмахерскую.
– И ты ходила в церковь?
– Нет. Бракосочетание проходило только в мэрии.
– А! Значит, музыки не было.
– Да, но у меня было красивое белое платье и пластмассовые цветы в волосах.
Она засмеялась или, вернее, прыснула в кулачок. У нее были такие худые пальцы! Какая она забавная! И она немного подкрасила губы и щеки, кстати.
– Мне нравится, когда ты красишься, – сказал он.
Она сморгнула. Явно от избытка чувств.
Они прошли по коридору. Он должен был признать, что теперь не очень-то понимает, что делать с мячиком. Он как-то стал его стеснять.
Они дошли до выхода. Люди сновали туда-сюда, заходили и выходили, не обращая на них внимания. Он испугался вдруг, что она упадет. Она сказала:
– Боже мой! Вспоминаю день, когда я сюда приехала…
– Не нужно об этом думать.
– Ты прав, Том. Пойдем.
– Дойдем прямо до парковки?
Они вышли на солнышко, она подставила лицо солнцу, зажмурилась.
– Как хорошо, – вздохнула она.
Она сняла руку с его руки и пошла одна. Он старался держаться рядом, чтобы подхватить ее на лету, если она начнет падать.
– Может, удерем отсюда? – сказала она тоненьким хитрым голоском, обводя глазами парковку.
И потом как-то потухла, сгорбилась, словно вспомнила что-то очень неприятное, и произнесла, тихо роняя слова:
– Вот только куда?
И словно пораженная открытием, что идти-то ей некуда, она попросила присесть на парапет, чтобы отдохнуть.
И тогда…
Он внезапно почувствовал себя лишним.
Он ясно видел, что она погрузилась в свои мысли и пытается найти какое-то решение, которое чудесным образом изменило бы ее жизнь.
Он начал гонять мячик вокруг нее.
Повел дриблинг, финт, «сухой лист», удар головой.
И в конце концов ему удалось привлечь ее внимание.
– Ты хочешь стать футболистом, когда вырастешь?
– Уж точно нет. Они какие-то тупые.
– Ну, а что тогда ты собираешься делать?
Он сел рядом с ней.
– Не знаю.
– У тебя еще есть время подумать!
– А вот ты в моем возрасте что собиралась делать?
Она подумала хорошенько и наконец сказала:
– Думаю, я никогда толком не знала, что с собой делать. Идиотски звучит, правда?
Она опять насмешливо улыбнулась. Но на этот раз с какой-то нежностью: она смеялась над собой.
