– Черт подери! Хватит нести чушь! – завопил Жерсон, сжав кулаки.
– А ну-ка не смей со мной так разговаривать! – заорал в ответ Рэй, тыкая в него пальцем.
– Эй, парни! – вмешался Лансенни. – Мы что, из-за девки будем ссориться, в конце-то концов?
– Вопрос серьезный, – взвился Жерсон. – Пресмыкайся сколько хочешь, если тебе это нравится. А с меня хватит, я выхожу из игры.
Он взял свою долю, положил в куртку, встал и вышел изо стола, не попрощавшись.
– Что за хрень, Рэй! – взмолился Лансенни. – Ну сделай же что-нибудь!
– Да оставь его в покое, перебесится и опять вернется клевать у меня с руки.
– Не уверен, он и правда всерьез распсиховался. Хочешь еще пива?
– У него нет выбора. Он не сможет жить без тех бабок, которые я даю ему.
– Но он их зарабатывает! Ты забываешь, Рэй, он еще зарабатывает бабки. Они не просто падают ему в руки.
– Да вернется, говорю тебе.
– Ты его сильно унизил…
– Да я хуже делал, и все равно они возвращались, поджав хвост! Ты хочешь научить меня обращаться с людьми? Я их знаю как облупленных. Деньги, деньги и еще раз деньги.
Он ударил себя кулаками в мускулистый живот.
– Ты видел, в какой я форме? Полчаса пресс качаю каждое утро. Тебе бы тоже такое явно не помешало.
Он встал, легонько щелкнул Лансенни по макушке. Подошел к двери, обернулся и сказал:
– И хватит уже паштетиков!
Стелла разбиралась в вещах матери. Собирала грязное белье, вешала чистое в шкаф. Наполнила графин водой. Выставила диски в ряд. Положила черешни из сада в маленькую мисочку. Приход Тома пошел на пользу Леони. Она непрерывно щебетала, рассказывая, какой он милый, славный, заботливый.
– Какой же чудесный мальчик!
– Но, кстати, он при этом меня ослушался, я просила его дождаться Амину при входе…
– Он хотел, чтобы мы побыли с ним наедине. Это ведь первый раз, когда мы по-настоящему увиделись. Я его понимаю.
– Как ты, однако, ринулась на его защиту! – засмеялась Стелла.
– Да. Мне очень понравилась наша небольшая прогулка. А если бы все происходило в присутствии Амины, она могла бы и не состояться.
Леони взяла черешенку из миски, съела ее.
– Как все прекрасно, когда возвращается жизнь… – сказала она. А потом спросила:
– Так Жозефина Кортес в итоге тебе позвонила?
– Нет. Ей надо подумать. Она медлительная, взвешивает каждое слово. Она попросила у меня доказательств, а у меня их и не было. Ну, кроме Половинки Черешенки. И это не такое уж безоговорочное доказательство.
Леони выплюнула косточку в ладонь. Протянула ее Стелле, та выбросила косточку в ведро.
– Я бы, конечно, хотела с ней увидеться… – сказала Леони.
– И тебе совсем не страшно?
– Нет. Столько всего произошло за эти последние месяцы… Мне наконец не страшно… не страшно основную часть времени. Иногда, конечно, накатывает, причем без всяких оснований. Я вдруг чувствую себя опустошенной, испытываю ужас. Я все плохо сделала, не так сказала, вот я дура… съеживаюсь, жду удара. И потом это проходит. Но в любом случае мне гораздо лучше. Мне хочется жить, это главное.
– Но это же замечательно, мама!
– Когда приходил Том, мы выходили, гуляли с ним, ходили, я сидела на парапете. Все было хорошо, и вдруг совершенно неожиданно мне в голову пришла какая-то мысль, и я испугалась. Я не могла больше дышать, чувствовала, что тону. И потом эта волна ушла. Я вновь обрела почву под ногами. И мне больше не было страшно.
«А я, – подумала Стелла, – когда появляется страх, сразу становлюсь в боевую позицию».
«Вот странно, – подумала Леони, – я часами следила глазами за метрономом и чувствовала себя вычищенной и вымытой изнутри. Совсем свеженькой, обновленной. Ну или почти».
Одно только воспоминание не стиралось. Прилипло к памяти намертво. Его невозможно принять. За него стыдно. Из-за него она не решается глядеть в глаза Стелле.
Стелла – прекрасная дочь. Преданная, заботливая. Она бестрепетно выполняет свой долг. Разговаривает с медсестрами, с врачом, занимается ее бельем, подрезает ей волосы, массирует ей руки и ноги, приносит ей домашние компоты и морковное пюре, книги и компакт-диски.
Она безупречна.
Но вот только…
Есть одна тонкость, которую замечает Леони.
Незаметная дистанция, которую Стелла удерживает между матерью и собой, словно…
Словно между ними возведено какое-то препятствие.
И разрушить его сможет только Леони.
Она одна.
И Леони это знает.
* * *
Я позволила произойти ужасной гнусности. Я каждый день видела это в глазах Стеллы. Она пытается отвести глаза, возбуждается, что-то делает, не произносит вслух свой вопрос, но я слышу: «Как же ты могла, мама? Как ты могла?»
Я позволила ему войти в комнату моей маленькой дочки. Я заткнула уши.
Я ничего не знала. Я ничего больше не знала.
У меня больше не было тела, у меня больше не было мозга, я просто была мадам Чокнутая.
Рэй возвращался на улицу Ястребов. Она пыталась читать журнал, который оставила Фернанда. Он устремлялся к ней, оттаскивал ее за волосы и орал:
– Нет, ну ты… Ну подумай же немного, ты, убогая! Ты не можешь читать этот журнал, просто не можешь! Ты думаешь, что ты поймешь, что там написано? Ты, правда, в это веришь? Так я тебе все объясню. Ты не можешь читать этот журнал, потому что ты совершенно безмозглая. Ты, может, и читаешь, но ничего не понимаешь. Вот что означает этот заголовок, к примеру?
Он показывал заголовок: «1 ноября 1993 года: Европейское сообщество становится Евросоюзом с вступлением в силу Маастрикского договора». Она прочитывала заголовок вслух.
– Ты можешь мне объяснить, что ты из этого поняла?
Она ничего не поняла.
Она просто боялась, что он ее ударит.
– Ты видишь? Ты совершенно безмозглая. Но, может быть, ты сама этого еще не поняла. Привести тебе еще один пример? У меня такой найдется. Ну вот, к примеру…
Взгляд его стал хитрым, злым. Он дернул ее за волосы, заставляя смотреть прямо в глаза. И он сказал, тщательно проговаривая каждый слог:
– Ты за-бы-ла, что на-ро-чно су-ну-ла пальцы в дверь машины, чтобы не идти сдавать экзамен на факультет? Ты за-бы-ла?
Она смотрела на него, не понимая, словно застыв в оцепенении. Это было так давно. Действительно ли все происходило так, как он говорит?
Он продолжал тем же тоном:
– Ты ведь могла сказать, что это моя вина, что виноват жестокий Рэй. А я напоминаю тебе, что ты на-роч-но сунула пальцы в дверцу. Потому что знала, что про-ва-лишь-ся на экзамене. А все потому, что ты дура. Жуткая дура. Даже, я бы сказал, идиотка. Это называется невменяемая. Все опять о том же, о крыше мира, о Гималаях. Твой отец не всегда оказывался неправ.
Она не понимала, что он говорит, но в конце концов действительно поверила, что он прав: она на самом деле совершенно безмозглая.
Она не слышала того, что слушала, она не видела того, на что смотрела, она не понимала того, что вообще-то должна была понять.
И вот, когда он вставал ночью, чтобы пойти в комнату к Стелле…
В конце концов, она могла все выдумать, да, она все выдумала, это точно.
Она же чокнутая, мадам Чокнутая.
Голос Рэя затих в ее голове.
Вот то последнее воспоминание, которое она хочет вытеснить из своей памяти.
Скрип двери в их комнате, когда Рэй уходил, и крики дочки: «Нет, папа, нет! Мамочка! Мама!»
Леони кусала себе руки так сильно, что по утрам отпечаток зубов красным полукружьем горел на теле.
День подходил к концу. Стелла поднялась в раздевалку, чтобы повесить каску, рабочий комбинезон и перчатки. Жюли позаботилась, чтобы для Стеллы обустроили отдельную кабинку для переодевания за загородкой из клееной фанеры. Две душевые, одна для мужчин, другая для Стеллы, шкафы, большие корзины, куда они кидают свои рабочие комбинезоны, которые раз в неделю отправляют в прачечную. В соседней комнате – телевизор, микроволновая печь, походная кровать. Жюли умела заботиться о людях.
Мужчины выходят из душа. У них мокрые волосы. Они растираются полотенцами, балагурят, хлопают друг друга по плечам, прячут в шутку футболки и рубашки друг друга.
– Я сегодня проиграл в лотерею, – признался Бубу.
– Ну ты прямо как Сюзон, – отозвалась из-за перегородки Стелла, – она каждую неделю играет в лотерею и никогда не выигрывает! Пробует еще играть в «Так-о Так», но результат не лучше.
– Но мне должно привалить, это я нутром чую, просто обязательно!
Бубу зарезервировал столик на речном трамвайчике в Париже, чтобы отпраздновать тридцать лет со дня свадьбы.
– А потом мы пойдем гулять по самому красивому городу мира.
– Да, Париж – точно очень красивый город. Столько всяких интересных штук, есть на что посмотреть.
– Народу там полно и воняет! – проворчал Морис, застегивая рубашку. – А ко всяким памятникам архитектуры я равнодушен.
– Тебя только армия интересует. Я вот удивляюсь, почему ты не пошел на военную службу? Сделал бы умопомрачительную карьеру!
