Причины долгого отсутствия Ломакина заключались в следующем. Когда к нему прибыло орудие, он находился еще в Джангельды, а сотня была отправлена, на перерез кочевникам, к заливу Кара-кичу. С прибытием орудия, он пошел по тому направлению, по которому двинулись казаки. На одном спуске встретилось затруднение к дальнейшему следованию орудия. Прождав здесь казаков около часа, Ломакин вернулся назад, к тому месту, где сотня оставила свои переметные сумы под прикрытием небольшой команды. Забрав казачьи вещи на четырех верблюдах он с этою командою и с орудием направился к Аузурпа, за темнотою ночи едва не заблудившись.
В этот день казаки сотника Сущевского-Ракусы имели с киргизами дело. С привала у Джангельды они посланы были к заливу Кара-кичу, чтобы поворотить киргиз, стремившихся на Устюрт. Сущевский-Ракуса настигнул кочевья подле горы Кара-тюбе. На встречу ему выехало до 300 вооруженных всадников. Исполняя приказание Ломакина — не употреблять оружия до последней крайности, Сущевский-Ракуса остановил сотню и, захватив одного киргиза, послал его к толпе, объявить ей, что русские пришли не драться с жителями, не разорять их, но уговорить их спокойно возвратиться на свои кочевки и не верить ложно распускаемым слухам. Едва посланный передал эти слова, как из толпы отделился один всадник, быстро подъехал к сотне и выстрелил из винтовки. Вслед за тем вся толпа бросилась на казаков. Произошла рукопашная схватка; казаки пустили в ход кинжалы, так как шашки их не могли пробивать шубы и ватные ха латы противника. Схватка продолжалась не более пяти минут; киргизы бросились бежать в рассыпную, потеряв одними убитыми, оставленными на месте, 22 человека. С нашей стороны ранены два офицера (Сущевский-Ракуса и Кособрюхов), 14 казаков и 3 лошади, — все холодным оружием, большею частью пиками; из казаков двое ранены весьма тяжело. По рассеянии неприятеля, Сущевский-Ракуса ударил отбой и собрал свою сотню, а между тем разбитая шайка, отойдя с версту от места стычки, стала опять собираться. Видя это, Сущевский Ракуса на рысях двинулся против нее; но не успел он пройти и сотни шагов, как киргизы бросились бежать в рассыпную. Между тем наступила ночь; пошел большой снег; преследовать бежавших было невозможно; сотня находилась довольно далеко от Ломакина; поэтому командир ее решил повернуть назад, к колодцам Аузурпа. Оставленные киргизами большие стада сотня не тронула, потому что они затруднили бы ее движение, но взяла только около сотни лошадей и десятка два рогатого скота. Сделав в этот день около 90 верст, сотня присоединилась к отряду часа через два после прибытия Ломакина к колодцам. От одного пленного, захваченного в деле 28 числа, узнали, что партией киргиз предводительствовал Самалык Томпиев, что сотня Квинитадзе окружена киргизами и что у нее отбиты все лошади, а проводники и верблюдовожатые разбежались.
На рассвете 29 числа Ломакин выступил к колодцам Мастек. Пред самым выступлением, с аванпостов привели к начальнику отряда трех киргиз, приехавших с этих колодцев. Они подтвердили, что у сотни дагестанского конно-иррегулярного полка действительно отбиты все лошади и что Ермамбет Туров держит ее в блокаде уже другой день, поджидая подкрепления, чтобы уничтожить ее. Трое нарочных, посланных к Мастеку еще из Каты-кую, не возвращались: их перехватили; и потому положение дагестанской сотни в высшей степени тревожило начальника отряда. Всю дорогу шел снег; густой туман заслонял окрестности; при невозможности ориентироваться по местным предметам, пришлось идти по компасу. Все были в сильном напряжении ежеминутно ожидая нападения; тишина в отряде была мертвая; изредка только слышался плачь киргизских детей, да покрикиванье верблюдовожатых. Около полудня явилась было надежда скорой встречи с Квинитадзе: две ротные собаки побежали в соседний овраг с такой радостью как бы к своему хозяину. За ними послали трех всадников, которые проехали по дну оврага на довольно значительное расстояние, но никаких следов не нашли. Не доходя до колодцев Мастек, отряд остановился на том месте, где было вдоволь корму и топлива, и люди начали варить обед, употребляя снеговую воду. Отсюда послано было несколько всадников к колодцам. Посланные возвратились с известием, что дагестанской сотни у колодцев нет, но есть признаки, по которым можно судить, что она была там весьма недавно; что еще не замело снегом те места, где стояли кибитки, и что на кошме у одного колодца лежит убитая женщина, а в другом месте труп лошади. Ломакин предположил, что освобожденная, с приближением отряда, от блокады, сотня направилась к заливу Кочак, по дороге к форту Александровскому. Замеченные следы пеших и конных по направлению к заливу Кочак давали много вероятия этому предположение. Приказано было скорее оканчивать варку пищи и приготовляться к выступлению по следам сотни, а чтобы легче было идти, сделаны следующая распоряжения: 20 четвертей овса розданы киргизам для их лошадей, 50 четвертей овса рассыпаны по полю, 20 четвертей овса, 4 четверти сухарей и 6 мешков муки брошены, 8 четвертей овса потравлены казачьими лошадьми, стадо баранов в 500 штук распущено, а захваченные женщины и дети освобождены и им же дано 7 верблюдов. Кроме того, Ломакин хотел сжечь все тяжести, но его уговорили не делать этого, так как сжечь тяжести можно было всегда успеть.
В 6 часов вечера отряд тронулся далее, пройдя уже с весьма малыми отдыхами, накануне и в этот день, около 27 часов. Люди были сильно утомлены, но желание выручить товарищей заставило не думать об усталости. Солдаты ехали на верблюдах. Так как мороз стоял сильный, до 17° R., то сделано было распоряжение о том, чтобы несколько солдат по очереди шли пешком и будили тех, которые засыпали на верблюдах; почувствовавши озноб в ногах тот час же слезал и шел пешком, пока не согревался. Сначала следы дагестанской сотни были явственно видны; особенно хорошо отпечатлелся на снегу след кошмы, на которой вероятно что-нибудь тащили; но чрез час движения всякие следы пропали, их занесло снегом, и пришлось идти опять по компасу, потому что проводники совершенно сбились с толку, не видя местных предметов, занесенных снегом, по которым они могли бы ориентироваться. Пройдя 15 верст, один из отряда заметил в отдалении огонь. Надежда на скорую встречу с дагестанцами оживила всех. Поворотили на огонь и шли на него уже более двух часов; но оказалось, что это был не огонь, а звезда. Опять пошли по компасу по направлению к заливу Кочак.
В два часа утра 1 февраля дан был отдых на один час; затем шли до трех часов пополудни, когда опять сделали остановку на два часа. Едва остановились на привал, как все заснуло: и люди, и лошади, и верблюды. До того все были утомлены, что, как рассказывает очевидец, один офицер заснул с стаканом начатого им горячего бульона, а другой, подавая товарищу портсигар, не мог дождаться, пока тот пройдет 5 шагов до него, и заснул самым крепким сном. В 7 1/3 часов вечера отряд пришел к заливу Кочак, но дагестанской сотни и там не оказалось. Захваченные 31 января на пути два киргиза сообщили, что эта сотня вероятно пошла в горы Каратау, но где она теперь — они не знают. Идти далее без продолжительного отдыха было невозможно: люди находились в движении с небольшими остановками уже 43 часа, без горячей пищи; раненые не были перевязаны уже третьи сутки; у некоторых солдат и казаков оказались отмороженными руки и ноги. Разбили кибитки, поставили котлы и решили поджидать здесь дагестанскую сотню и постараться напасть на ее след.
В 9 часов вечера, когда в лагере уже спали, прибыл посланный от Квинитадзе с следующей запиской: «Я арестовал двух женщин, которых, как оне говорят, вы будто освободили в бытность вашу в Мастеке; это конечно самая отвратительная и наглая ложь, так как вы не могли и не должны были быть в это время в Мастеке; но оне показывают мне существенное доказательство того, что были у вас: сухари и мешок овса, будто бы по даренные вами в Мастеке 29 января. Оне говорят, что вы пошли в форт через кочак; если это справедливо, то пишите мне с этим верным нарочным, где мне нагнать вас. Если вы у залива Кочак, то завтра буду у вас, а не то иду по левой стороне Каратауских гор к заливу Киндерли. Удивляет меня, что вы, имея направление к Бузачи, не прислали ни одного нарочного и не отвечаете на мои записки[47]». Ломакин с этим же нарочным послал Квинитадзе приказание спешить в Кочак, чтобы потом вместе идти в форт Александровский, который должен быть в опасности.
В 9 часов утра от командира дагестанской сотни получено было новое известие, что он приказание начальника отряда получил и будет у залива Кочак к двум часам дня. В этот день мороз был свыше 19° R. и дул сильный северный ветер. В роте Бек-Узарова в этот день пять человек, сидя на месте, отморозили себе ноги, а один солдат едва совсем не замерз, задремав после выпитой им порции спирта. Вследствие этого сделано было распоряжение о том, чтобы люди все время ходили. В ожидании прихода дагестанской сотни, солдаты и казаки приготовили для нее топливо и сварили обед. Но было уже два часа, а сотня не показывалась. Приготовленный обед съели сами хозяева и принялись за новую варку. Наступал вечер; все в тревожном ожидании посматривали в ту сторону, откуда должен был появиться Квинитадзе. Только около 6 часов приехал от него нарочный и сообщил, что сотня будет часа через три. Уже поужинали, а сотня не появлялась; все думали, что она, по случаю большого перехода[48], ночует где нибудь на дороге и придет утром. Едва офицеры натопили свою кибитку так называемыми плошками[49], как из цепи дали знать, что сотня идет. Все вышли на встречу мусульманам, которые, не смотря на претерпленные ими бедствия, имели бодрый вид. Ломакин приветствовал сотню и благодарил ее за мужество, с которым она перенесла тяжелый поход пешком. На слова начальника отряда, всадник Абдул Кадыр, с дозволения его, сказал: «Лучше бы нам предстать пред тобою в половинном составе, чем лишиться таким образом лошадей». При этих словах вся сотня на клонила головы, избегая встречи глаз начальника, а у присутствующих на глазах появились слезы. Трогательно было потом слушать рассказ самого командира сотни: как, после отбития лошадей, люди дали ему клятву идти за ним, куда бы он ни повел ее, идти в Киндерли, за 350 верст, пешком, но снежной пустыне. И они сдержали бы свою клятву, они пришли бы в Киндерли!
