Сам Александр Иванович, как и положено капитану, покидал тендер последним, неся на себе больного матроса, о котором, кроме командира, все в сумятице забыли. Матрос не умел плавать, перетрусил и отказывался покидать судно. Тогда командир тендера схватил его за шиворот, вытащил на палубу, а затем, взвалив матроса себе на плечи, вынес на берег. В это время черкесы решили, что настал их звёздный час появилась прекрасная возможность расправиться с безоружными русскими, потерпевшими крушение. Сначала они пробовали их обстреливать, но ружья тогда были такие, что под проливным дождём с ураганным ветром удалось сделать лишь несколько выстрелов, не причинивших никому вреда Тогда горцы бросились на моряков с шашками. По команде Панфилова: «Ребята, бей их камнями!», матросы и офицеры стали отбиваться камнями, и тем, что попадало под руку. Началась рукопашная схватка Трудно сказать, чем бы она окончилась, но внимание нападавших отвлекли радостные вопли коллег, которые грабили оставленный командой и выброшенный на берег бриг «Фемистокл».
Панфилов обратил внимание на самообладание своего нового офицера, с каким тот держался во время урагана и в схватке, когда отбивались от горцев. Экипаж тендера, швыряя камни в самых настырных противников, дошёл до разлившейся от ливня реки. В обычное время реку Туапсе могла спокойно перейти вброд курица но во время бури и непрерывного ливня она превратилась в широченный бурлящий поток. Это явление знакомо любому путешественнику или туристу, кому «повезло» хоть раз оказаться в горах во время ливневых дождей. Спасли моряков армейцы. Они сначала перебросили выстрелом из мортирки тонкий линь (верёвку), за который матросы вытащили на свой берег трос и закрепили его. Затем солдаты и офицеры на лодках перебрались через реку, удерживаясь за трос
Когда экипаж тендера оказался в безопасности, командир проверил личный состав. Оказалось, что из 48 человек экипажа утонули при переправе с тендера на берег двое, одного матроса зарубили шашками черкесы, четыре человека, как пишут теперь в полицейских протоколах о происшествиях, имели ранения разной степени тяжести. У экипажей других судов потери были более значительными. Погода постепенно наладилась, и тогда войска из Вельяминовского укрепления отогнали горцев от судов. Тендер частично отремонтировали своими силами. С помощью пароходов его стащили на воду, а затем на буксире отвели в Николаев. Личные вещи экипажа, естественно, пропали, но судовое имущество удалось спасти. Докладывая по своей линии военному министру, генерал-майор Раевский писал: «Я не моряк, но следующие рассуждения принадлежат всякому: если бы из 13 судов, здесь стоявших, спаслось хотя бы одно, то можно было бы подумать, что другие не приняли должных мер для спасения — но они все погибли…» Раевский прекрасно знал, что министр немедленно поспешит с его рапортом к царю, и, как очевидец трагедии, поддержал адмирала Лазарева, которому предстояло держать ответ за гибель такого количества судов. Николай I был человеком суровым, мог и не посмотреть ни на какие заслуги. Потеря тринадцати судов — это не шутка. Поэтому Лазарев со своей стороны постарался как можно убедительнее и красочнее описать в рапорте причины случившегося несчастья. Позже он разберётся с тем, что следовало сделать командирам для уменьшения потерь от разбушевавшейся стихии, а пока докладывал своему начальству: «Бедствие, постигшее мелкие суда наши на рейде Туапсе, есть одно из тех происшествий, которые случаются чрезвычайно редко, и которые превосходят почти всякое вероятие По действию, которое буря имела на суда наши, снабжённые и управлявшиеся наилучшим образом, видно, что ураган свирепствовал с необыкновенной жестокостью, и что огромное волнение, отражавшееся от берегов, кипело, как в котле Оно, по-видимому, вливалось в таком количестве, что не успевало уходить в открытые порты и тяжестью своей подавляло суда вниз так, что они не могли с необыкновенной лёгкостью подыматься на волнении…» Описав фатальность трагедии, вице-адмирал подчеркнул, что командиры действовали правильно и во время гибели судов, и при спасении людей.
В этой части рапорта нам интересно, как он оценивал действия личного состава судна, на котором находился Григорий Бутаков: «Суда погибли, но действия и распоряжения командиров в опасностях, которые их окружали, заслуживают особого внимания, в особенности лейтенанта Панфилова, который в бурю, выплывя с командой на берег противу толпы вооружённых и стреляющих из ружей черкес, прочистил себе дорогу ничем другим, как отражая нападения их каменьями и обломками вёсел. Впрочем, воинственный дух всей этой горсти людей, составлявших команду тендера “Луч”, всегда был заметен, и трудно было найти военное судно в лучшем порядке». Получив информацию от военного министра и выслушав доклад начальника главного штаба адмирала Меншикова, царь согласился с тем, что моряки действовали правильно. Он распорядился выплатить офицерам и матросам компенсацию за погибшее личное имущество в размере полугодового жалованья и приказал Лазареву принять меры по восстановлению тех судов, которые можно было ещё спасти.
Позже моряков, переживших ту ужасную ночь, наградили. Бутакову за мужественное поведение вручили орден Св. Станислава 3-й степени, чему Григорий Иванович очень обрадовался. Но потом, когда выяснилось, что наградили «оптом» всех, кто имел несчастье оказаться во время бури на судах эскадры, его восторг угас Люди вели себя в критическую минуту по-разному, не все оказались героями. Григорий обиженно написал Алексею: «…если бы я во время бури прятался в кубрике, чтоб меня не смыло с палубы, или не задело пулей-дурою, то и тогда я получил бы его (орден)». Но, как бы там ни было, молодой офицер получил, почти одновременно, две боевые награды. Контр-адмиралу Бутакову было не стыдно за своего сына перед Лазаревым и сослуживцами. Командиры и сослуживцы пристально присматривались к мичману, но и он критически оценивал окружающих.
Нельзя сказать, чтобы все люди, с которыми он общался, вызывали у него восхищение. Когда Алексей спросил совета младшего брата, стоит ли ему просить перевода на Черноморский флот, Григорий ответил: «…как бы ни приятно было бы мне, чтоб ты служил в одном со мною флоте, не советую, если могу советовать, переходить сюда. Трудно, почти невозможно, ужиться почти со всеми командирами, через которых можно бы выбраться на ветер. Все они чудные моряки, каких от души желаю более, русскому флоту, но капризны, вздорны, дерзки до чрезвычайности, и, правду сказать, почти нельзя обращаться с “черноморами” иначе, как с матросом, потому что, как редки минуты истинного счастья для человека, так редки здесь образованные люди. Далее, зачем упустишь ты на ветер репутацию, которую ты заслужил в том флоте, и которая даром достаётся, да не нашему брату». Честолюбив был Григорий Иванович. Искал таких командиров, какие будут помогать ему двигаться вверх по служебной лестнице. Да и к товарищам по службе относился свысока, хотя и скрывал своё отношение. Он поздравил брата с успехами в литературных трудах, которыми тот мог спокойно заниматься зимой, и предупредил его, что такой вольготной жизни у черноморцев нет в связи с зимним крейсерством у абхазских берегов. Зимнее крейсерство парусников в районе нынешних курортов в те времена можно смело назвать каторжным.
На Чёрном море поздняя осень и зима — время сильных штормов. Паруса и снасти покрывались льдом, матросы срывали ногти, работая с мокрыми заледенелыми парусами, иногда, не удержавшись, падали с мачт на палубу или в море, и то и другое было верной смертью. Кормили на кораблях отвратительно. В штормовую погоду питались всухомятку, горячую пищу не могли приготовить из-за невозможности развести огонь в камбузе. Конечно, у офицеров еда была лучше, они покупали кое-что для себя дополнительно, да и в свободное от вахты время имелась возможность выпить горячего чая в кают-компании под аккомпанемент ледяных капель, падавших с отпотевающего потолка. Без водки опостылевшая солонина не лезла в горло. Правда, и водка, именовавшаяся остряками «трюм-вейн», была не лучше: желтоватая, с сильным и едким сивушным запахом. Питьевая вода хранилась в водяном трюме. Пресной воды всегда не хватало, портилась она очень быстро. Умывались забортной водой. Эту радость знают те, кто сам умывался, мылся и стирал матросскую робу в морской воде.
Офицерские каюты имели спартанскую обстановку, на их оборудовании экономили. Проветривались они плохо, несмотря на устанавливаемые виндзейли (специальные рукава из парусины, через которые шёл воздух с верхней палубы), зато простуда от них гарантировалась. Воздух в каютах был наполнен запахами сивушного масла, табака, плохо очищенных длинных чубуков курительных трубок, которые были тогда в моде, смолёных тросов и немытых тел. В матросских кубриках непривычный человек вообще мог потерять сознание от духоты и нестерпимого зловония. Морскую офицерскую форму того времени придумал какой-то человек, которому самому носить её не грозило, настолько она была неудобная, какая-то кургузая, с фалдочками сзади. По аналогии вспомнил приключения российской формы, когда министр обороны, получивший образование и опыт по мебельной части, пригласил модельера, создававшего фасоны для дам нашей элиты, и тот переключился на фасоны для военных. Хорошо хоть, что в плавании разрешали надевать фуражки вместо дурацких чёрных киверов с медными орлами.
