После неудавшегося нашего наступления на Харьков там, на юге — от среднего течения Дона и по всему Донбассу, — немцы снова полезли вперед: все лето не затихают тяжелые бои на Керченском, Харьковском, Лисичанском, Ворошиловградском направлениях.
3 июляНаши войска по приказу Верховного командования оставили Севастополь. 250 суток бились в осажденном городе бойцы и моряки, защищая его с невиданным мужеством и героизмом, отвлекая на себя значительные силы противника. Севастопольцам нечего стыдиться: они сделали все, что было в их силах, и даже гораздо больше, чем снискали себе вечную славу и приумножили славу русских воинов, что защищали бастионы Севастополя во время Крымской войны 1853–1855 годов.
Вслед за сдачей Севастополя появились в сводках одно за другим Ростовское, затем Батайское, Краснодарское направления. Фронт с упорнейшими боями отодвигается все дальше за Дон — на юго-восток и юг.
Первый наряд вне очереди в нашем отделении, несмотря на мою, как мне казалось, сознательность, отхватил все-таки я. Виновницей была симпатичная спиралеобразная стружечка, неведомо как затаившаяся в ящике верстака. Мы занимались в столярном цехе. Минут за пять до окончания работы всегда подается команда, по которой курсанты начинают тщательно убирать свои рабочие места. Отделение уже построилось в две шеренги фронтом к цеху, ожидая своего командира, проверяющего приборку. Вскоре командир отделения четким шагом вышел из широких дверей. Скомандовал: «Смирно!» — и вызвал меня из строя:
— Товарищ курсант! За оставленную в верстаке стружку объявляю вам наряд вне очереди!
— Есть наряд вне очереди! — автоматически подтвердил я и тут же вспомнил, что не могло ни одной стружки остаться ни на верстаке, ни в ящике под верстаком, перед которым я даже присел на корточки, старательно выковыривая и выметая мелкий пыльный сор, понабивавшийся в темные уголки. О полах и говорить нечего. «Так какого же черта…» — с досадой размышляю я, всматриваясь в красивое лицо нашего отделенного Иванова, но взгляд его непроницаем. У моего непосредственного начальника резко очерченные губы, энергичный подбородок и не остриженная, как у всех, а выбритая до блеска голова. В голубых петлицах его алеет по два новеньких красных треугольничка: недавно Иванову присвоено звание младшего сержанта. Отделенный очень гордится этим, держит себя с большим достоинством и посматривает на товарищей свысока.
— Становитесь в строй! — заметя краску стыда и возмущения на моем лице, поспешно приказал Иванов, отработанным движением вскинув руку к пилотке. — Отделение! Напра-во! Шаго-ом арш!
Первую учебную тревогу нам сыграли неожиданно среди ночи. Я сплю на верхней койке. Дотянувшись до своих брюк, аккуратно сложенных на тумбочке, встряхнул их, расправляя, и торопливо спрыгнул вниз. Привычно попал ногами сразу в обе штанины, но, к своему изумлению, не почувствовал под босыми ступнями холодного цементного пола, так как оказался верхом на пружинящей спине своего нижнего соседа, который в этот момент как раз наклонился, нащупывая под койкой ботинки. Чертыхнувшись, он пригнулся к самому полу. А я сполз ему на шею и, наконец, стал на ноги. Дальше все шло как по маслу. Лихорадочно обвернув ноги портянками, быстро натягиваю ботинки, затем двумя движениями затягиваю шнурки из сыромятной кожи, влезаю в просторную гимнастерку, нахлобучиваю пилотку и наспех подпоясываюсь. Уже в разных концах казармы начали нервно покрикивать на нерасторопных отделенные командиры и помкомвзводы, а я еще только закончил «крутить спирали» (так в шутку называют здесь процесс накручивания обмоток) вокруг правой ноги.
Сосед, одевшийся раньше, ринулся как угорелый из прохода между койками к пирамиде с винтовками и выбил у меня из рук скрученную в тугой цилиндр вторую обмотку — она покатилась к дверям, распластываясь длинной лентой по полу. Возвратить «беглянку» не было никакой возможности: на нее то и дело наступали ноги курсантов, бегущих на выход. С проклятиями отчаянно дергаю обмотку обеими руками к себе и вдруг, потеряв равновесие, прикладываюсь затылком к железной спинке койки, а в дверях кто-то растягивается во весь рост, гремя винтовкой. Но медлить нельзя. С обмоткой в левой, с винтовкой в правой руке вылетаю все же не самый последний из казармы и становлюсь в строй. К счастью, мое место во второй шеренге, так что, пока подавались команды и шла перекличка, успеваю привести свой внешний вид в относительный порядок.
В общем-то наш батальон показал неплохое время и на плац, где было назначено общее построение, прибыл даже первым. Случаются же чудеса!
Нам сделали прививки против брюшного тифа и еще каких-то болезней. Так как эта процедура проводилась в этом году уже второй раз и притом с разрывом всего в два месяца, то уколы воспринимались очень тяжело. Двум-трем курсантам даже дурно сделалось. Думается, что больше от излишней впечатлительности, чем от боли. Но доза в шприце действительно плескалась лошадиная, и гораздо хуже самого вливания под кожу было состояние общее, которое начинаешь испытывать на следующий день. Поэтому иные из ребят тайком от эскулапов выдавливали друг другу по очереди «лишнюю» вакцину из здоровенного желвака, который уродливо вздувался на спине после укола и долго не рассасывался. Большинство же из нас молча терпели, потому что никакие ссылки на то, что прививка была сделана в школе, во внимание не принимались: соответствующей справки ни у кого из курсантов на руках не имелось. Однако раскисать нам не давали, а, вручив увесистые ломы, кирки-мотыги, лопаты и носилки, отправляли для разминки что-нибудь рыть. Это хорошо помогает.
АвгустФашисты, преодолев сопротивление наших войск, которые оборонялись на рубеже Дона, двинулись, вопреки предсказаниям наших ротных стратегов, не на север, к Москве, а к Волге. Завязались затяжные, упорные бои на Сталинградском направлении. Мы больше не поем лихой казачьей песни «Шли по степи полки со славой громкой…». Это звучит как насмешка. Грустно… Но все-таки, черт возьми, говоря словами той же песни, «твоих лугов и пашен, край родимый, мы никогда врагу не отдадим!».
Первый раз привели нас к моторному классу. Отделенный доложил по форме преподавателю. Старший техник-лейтенант оказался человеком требовательным и строгим. Поздоровавшись, он неторопливо прошелся перед строем, придирчиво проверяя внешний вид курсантов. В душе я с ним совершенно согласен: неряшливого, а следовательно, «разболтанного» человека к авиационному двигателю допускать опасно. Так повторялось перед каждым занятием.
Однажды, обойдя строй и сделав замечания по поводу незастегнутой пуговицы и неровно пришитого подворотничка, преподаватель возвратился к центру шеренги и кивнул в сторону коренастого саратовца, единственного среди нас «старика», которому едва перевалило за двадцать. На широкоскулом лице парня буйно пробивалась рыжая щетина, предательски сверкая в лучах утреннего солнца.
— Вы, товарищ курсант… — указал на него командир.
— Курсант В., товарищ старший техник-лейтенант!
— И вы тоже… — взглянул преподаватель на меня.
— Курсант П., товарищ старший техник-лейтенант!
— Извольте немедля привести себя в порядок.
— Да он еще не бреется! — нарушает дисциплину кто-то из ребят, заступившись за меня.
— Отставить разговоры в строю! А вам обоим даю сроку десять минут. Выполняйте.
— Есть!
И мы с рыжим помчались: он — в парикмахерскую при училище, я — в расположение своей роты. Дневальный выдал мне ножницы и маленькое круглое зеркальце, перед которым в течение минуты я состриг легкий темный пушок над верхней губой. Через пять минут докладываю о выполнении приказания.
— Поздравляю с пострижением в козаки, — незаметно пожав мне локоть, шепнул Дорошенко, когда я уселся на свободный стул рядом.
Много занимаемся строевой подготовкой начиная с самого карантина. Кроме специально отведенных на нее часов, все передвижения по территории училища и вне его — только в строю. Ежедневно перед отбоем — вечерняя прогулка с песнями.
Словом, ко дню принятия присяги большими стараниями взводных командиров-сержантов, обоих наших старшин и самого командира роты мы уже изрядно пообтесались, повыветрился из нас «гражданский дух» с его слабостями, то есть штатскими привычками, и мы почувствовали себя военными, с присущей этой категории людей подтянутостью и товарищеской сплоченностью. Правда, выправка наша оставляла еще желать лучшего, и выглядели мы со стороны, должно быть, комично в своем непригнанном обмундировании и в обмотках.
Каждый раз, когда вспоминаю наши первые строевые занятия на плацу, мне становится немного смешно. Как-то наше отделение отрабатывало приветствие на ходу. Курсанты после подводящих упражнений задвигались по кругу, на противоположных сторонах которого заняли позиции помкомвзвода и командир отделения. На подступах к начальству мы переходили на строевой шаг, затем четко бросали прямую пятерню правой руки к виску и, держа равнение направо, лихо «рубили» мимо, высекая подкованными башмаками искры из камешков, крепко втоптанных в песчаную почву предыдущими поколениями курсантов, с замиранием сердца ожидали оценки и критических замечаний командира взвода. Сержант наш — сама подтянутость и вышколенность — стоял, как картинка, в некотором отдалении, как будто совершенно равнодушный к нашему бесконечному кружению по облитому полуденным зноем плацу. Описав очередной круг и незаметно смахнув с бровей пот, провожаю взглядом вышагивающих впереди товарищей, старательно блюдущих заданную дистанцию в десять шагов. Ну в точности крупные цыплята зеленого цвета, не вполне еще оформившиеся в петухов. Вот Володя Стефанов, земляк, выставив из-под пилотки-гребешка нос, выпятив грудь и отставив зад, над которым задорно топорщатся, наподобие птичьего хвоста, складки просторной, туго стянутой ремнем гимнастерки, усердно топает запеленутыми в зеленые обмотки ногами, которые тоже смахивают на куриные лапы из-за большущих, неуклюжих ботинок.
