8
В газете «Правда» в номере за 20 января 1989 года впервые появилось прижизненное признание Г.К. Жукова. В какой-то степени оно стало оправдательным за то поражение наших войск в январе 1944 года, где он был представителем Ставки ВГК.
Вот его слова: «Начиная с Курской дуги, враг уже не мог противостоять ударам наших войск. Конев, как никто из командующих, усердно лебезил перед Сталиным, хвастаясь перед ним своими “героическими” делами при проведении операции, одновременно компрометируя дословно своих соседей.
Я вспоминаю Корсунь-Шевченковскую операцию, которая проводилась силами 1-го Украинского фронта под командованием Н.Ф. Ватутина и 2-го Украинского фронта, которым командовал И.С. Конев. Координацию действий фронтов осуществлял я.
Операция шла успешно. Лучше действовали войска Ватутина. Но под конец операции, пользуясь метелью, остатки окруженного противника прорвались через боевые порядки войск Ватутина.
Сталин тут же позвонил мне и в возбужденном тоне спросил: “Известно ли вам, что противник прорвал фронт Ватутина и выходит из окружения в районе Корсунь-Шевченковской?”
Я ответил: “Нет, не известно. Думаю, что это не соответствует действительности”.
Тогда Сталин выругал меня и сказал, что ему только что звонил Конев и доложил о прорыве, а затем сказал: “Я думаю передать завершение операции в руки Конева, а вам и Ватутину лучше сосредоточить внимание на внешнем фронте и подготовке Проскуровско-Черновицкой операции”.
Я тогда ответил Сталину, что до завершения операции осталось не больше трех дней. Главную роль в Корсунь-Шевченковской операции сыграл 1-й Украинский фронт, и Ватутину и возглавляемым им войскам будет обидно не быть отмеченными за их ратные труды.
Сталин положил трубку, прекратив со мной разговор, а через 2 часа была получена его директива о передаче завершающих действий по ликвидации окруженного противника.
Нужно ли было это делать в интересах дела?
Нет, не нужно. Это нужно было Сталину для того, чтобы вбить еще глубже клин между Коневым, Ватутиным и мною. Конев в этом вопросе сыграл неблаговидную роль.
Зная мою щепетильность, Сталин при проведении и последующих операций пытался неоднократно натравить меня на Конева, Рокоссовского и других, а их, в свою очередь, на меня. А.М. Василевскому он наговаривал на меня, а мне на Василевского, но Василевский, весьма порядочный человек, не шел на провокации Сталина. Зачем это нужно было Сталину?» (Салтыков Д.И. Последний поиск).
К середине января наступательные возможности 1-го и 2-го Украинских фронтов были в значительной мере исчерпаны и их усилия сосредоточены на отражении сильных контрударов немецких войск. Для продолжения наступления фронты получили пополнение, на 1-м Украинском фронте была создана новая 6-я танковая армия (командующий генерал-лейтенант А.Г. Кравченко). Вместе с 27-й, частью сил 40-й и при авиационной поддержке 2-й воздушной армии они составили ударную группировку 1-го Украинского фронта. Ударную группировку 2-го Украинского фронта составили 4-я гвардейская армия, 53-я армия, 5-я гвардейская танковая армия при авиационной поддержке 5-й воздушной армии.
В результате обращения Конева к Сталину внутренний фронт окружения был полностью передан под командование Конева. Именно это обстоятельство осложнило отношения маршалов Жукова и Конева.
После смерти Ватутина именно Жуков возглавил 1-й Украинский фронт, а 10 апреля 1944 года Г.К. Жуков был удостоен высшей военной награды — ордена «Победа» № 1.
Генерал армии Г.И. Обатуров в январе 1944-го воевал на Никопольском плацдарме. В одной из глав мемуаров под названием «Дороги ратные крутые» он объясняет если не все, то очень многое, о чем говорилось выше:
«Опасность гитлеровского плацдарма для главной группировки войск 4-го Украинского фронта была бесспорной, что подтвердила попытка перейти с него в контрнаступление. Поэтому стремление нашего командования быстро ликвидировать его можно считать оправданным. (…)
Со стороны Ставки ВГК преуменьшались силы противника, оборонявшего плацдарм, и это преуменьшение затянулось вплоть до начала января 1944 года. Хотя ноябрьские бои показали, что группировка сильнее, чем предполагалось, это игнорировалось. Ставка настойчиво требовала наступать и наступать. Против плацдарма фронт сосредоточил до 10 различных корпусов, включавших десятки дивизий и бригад, но те и другие из-за низкой укомплектованности были небоеспособными или ограниченно боеспособными. Ощущалась постоянная нехватка боеприпасов. Словом, номеров было много, а сил и средств — мало. Фронт нуждался в значительном пополнении, но Ставка не могла его дать: главным в то время было киевское направление, куда и были переданы крупные резервы. Фашистское командование, в свою очередь, не имело возможности нарастить силы на плацдарме для контрнаступления, так как терпело поражение на киевском и кировоградском направлениях.
Следовательно, вопреки создавшейся обстановке, требовавшей перехода к обороне, для чего сил было достаточно, велось наступление, приведшее, на мой взгляд, к излишним потерям. Командование фронта и армией, в свою очередь, не внесло встречных предложений, касающихся изменения способа действий. Под воздействием часто повторяющихся упреков в неумении организовать боевые действия оно вновь пыталось прорвать оборону. В книге “Суровые годы” бывший начальник штаба фронта Маршал Советского Союза С.С. Бирюзов о тех боях написал: “Анализируя теперь эти неудачные для нас бои, можно с уверенностью сказать, что и во второй и в третий раз нами повторялась одна и та же ошибка: для ликвидации вражеского плацдарма выделялись явно недостаточные силы”.
Он, правда, не указал, что, во-первых, фронт и не располагал достаточными силами, а во-вторых, что это делалось по неоднократным требованиям Ставки ВГК.
Недостаточность сил являлась главной, но не единственной причиной неудач. Имелись крупные ошибки в подготовке и в ведении наступления. Необходимость без задержки переходить в наступление нами воспринималась как должное, но поспешность в подготовке к нему удивляла. Тогда мы это относили за счет командования армии, но, как следует из изложенного выше, в этом было повинно не только оно.
По вине прежде всего командования армии огневое поражение противника организовывалось не лучшим образом. Артиллерия излишне сосредотачивалась в руках командования армии, ею не усиливались бригады. А механизированные и танковые корпуса, понеся потери при прорыве, были неспособны развить успех.
Обидно было встречаться с теми же промахами, что и под Старой Руссой, спустя год, в течение которого кадрами был получен огромный опыт в крупнейших операциях.
Начало наступления на плацдарм показало бесперспективность лобового удара по нему, возложенного на четвертый Украинский фронт. Целесообразность переноса главного удара на левое крыло третьего Украинского фронта была ясна еще в начале декабря, но Ставка опоздала с ним почти на два месяца, что вызвало дополнительные потери.
Досадно, что в официальной военной исторической литературе бои южнее Никополя освещены еще меньше, чем в районе Демянска. Не осветили должным образом эту страницу войны в своих воспоминаниях и те начальники, которые командовали там войсками. Видимо, в первую очередь это должен был сделать генерал армии Д.Д. Лелюшенко. В 1986 году мне пришлось на эту тему беседовать с Дмитрием Даниловичем.
— Почему вы, Дмитрий Данилович, в своей книге ничтожно мало написали об ожесточенных боях 3-й гвардейской армии на Никопольском плацдарме? — спросил я.
Со свойственной ему категоричностью и безапелляционностью он ответил:
— А кому интересно писать о неудачных боях? Описывая неудачи, я должен был бы сказать, как расплачивался за грехи соседей и начальников повыше.
— Неудачи часто учат больше, чем удачи, что и нужно нашей офицерской молодежи, — упорствовал я.
— Если тебе, Обатуров, нравится копаться в дерьме, то ты и пиши, а я этим заниматься не намерен.
Жаль, что во многих воспоминаниях описания проигранных боев и операций не делаются».
Следствие над Андреем Даниловичем Коротковым длилось недолго, хотя, безусловно, рамки законности в этом случае были соблюдены. 15 января его арестовали, а 29-го уже был объявлен приговор Военного трибунала 1-го Украинского фронта. Затем комдива расстреляли. Однако в самой процедуре расстрела поражает два факта. Бывшего комдива привезли на суд с завязанными руками и повязкой, закрывающей рот, а после выполнения приговора расстрельную команду предупредил генерал: «Вы ничего не видели, ничего не знаете и забудьте это место». Такое складывается впечатление, что вместе с трупом Короткова в его могилу ушла какая-то огромная и неугодная тайна. По крайней мере до него так никого не расстреливали.
