Мне, лично, удалось проверить в Самарканде две вещи, уличающие Вамбери в том, что он их не видел и, следовательно, в Самарканде не был: во-первых, он уверяет, будто в эмировском дворце роль трона играет большой синий камень, а на самом деле это великолепный монолит чистейшего белого цвета! Вамбери попался впросак, благодаря названию кук-таш, которое перевел: синим камнем, но по узбекски кук значит также небо и потому вернее было бы выражение «кук-таш» перевести: небесный камень, что и дает разгадку того почтения, с каким туземцы к нему относятся.
Рядом с этим троном, в стене, вделан был небольшой овальный черный камень с надписью. Вамбери уверял, будто это чугунная плитка, а надпись на ней куфическая. С первого же взгляда я убедился, что это почерк насх, но высеченный неискуссною рукою, и сверх того без точек, так что я мог разобрать только несколько слов. Это заставило меня срисовать надпись, которую без особого затруднения, прочли в Петербурге г. Поуфал — лектор арабского языка и барон Тизенгаузен, секретарь археологической коммиссии.
Как же мог Вамбери смешать насх с куфическими письменами? А еще профессор!
Кроме всего этого, на карте, приложенной к путешествию, нарисована между реками Сыром и Зеравшаном какая-то Кизил- Дарья. Всякий мальчик в Самарканде сказал бы Вамбери, что в степи есть «Кизил-кум», т. е. красный песок, и нет ни капли «Кизил-Дарьи», т. е. красной реки. Очевидно, что Вамбери лжет самым бессовестным образом. У всех участников Самаркандской экспедиции 1868 года явилась тогда страсть уличать Вамбери и каждый непременно что-нибудь находил. Я не привожу остальных улик, так как оне принадлежат не мне, и к тому же это вовсе не входит в программу моего труда.
И так воображаемый таджик, виденный профессором Вамбери во сне, презирает русских за их невежественность. Оба эти господина (и таджик и мадьяр) решили, что татарину не в чем поучиться у русского.
Против этого таджика — или все равно — против мадьяра Вамбери, который конечно не далеко ушел от своего таджика — мы выставим авторитет старого Али, султана дико-каменных киргиз.
Вот, что говорил он на одной аудиенции: «я правлю своим народом, как велит Падишах. Дерево, пока не попадет к столяру — остается простым чурбаном. Мы, с нашим народом — дерево, а русский пристав — столяр. Если бы не он, по воле Падишаха, то мы остались бы чурбанами.»
Авторитет этого султана имеет то преимущество, что наш киргиз есть лицо действительно существующее, а не вымышленное, как таджик Вамбери, и еще то, что киргиз Али никогда не был шарлатаном, как мадьяр Вамбери. Как только последняя надежда Австро-Венгерской империи пала под ударами объединенной Германии, австрийские газеты понизили тон но отношению к России, и Вамбери заговорил уже чуть не с подобострастием. Мы слышали даже, что он, стороною, — предлагал уже свои услуги той самой России, которую до сих пор ругал на чем свет стоит! На вопрос: зачем же он так бранится, если просится в русскую службу? он дал известный уже читателю ответ: «из за куска хлеба»...
Двуличный и вероломный гунн, готовый продать и свой голос, и всего себя тому, кто больше даст, — ненадежный слуга для России.
Для полноты картины нам остается теперь привести только мнения американцев.
По разным причинам мы были вправе ожидать от них сравнительно более спокойной и беспристрастной оценки нашей деятельности в Средней Азии. Но кто не знает, что кроме искренего желания быть справедливым — надобно еще и уменье делать правильные выводы из виденного и слышанного? — Турист, знакомящийся с краем, так сказать, на лету, мимоходом, должен, волей-неволей, отвести главное место в своих рассказах — не тому, что он видел, а тому, что слышал или вычитал. Для того же, чтобы из этого материала можно было извлечь какие-нибудь общие выводы, нужна, конечно, не одна только грамотность, но и некоторая подготовка, некоторое уменье обращаться с данными, группировав их и т. п. Без этого все рассуждения туриста будут только набором слов — и то важное преимущество, что он сам все видел, сводится к нулю.
В 1873 году Туркестанский край посетил, между прочими, и секретарь американского посольства в Петербурге г. Скайлер. Ужь одно то, что американец, да еще так-и-сяк научившийся по русски — одно это служило ему лучшею рекомендацией в русских кружках, и он мог бы собрать весьма разнообразные сведения. Но г. Скайлер не оценил своих преимуществ и счел наше русское гостеприимство — данью его официальному положению! — С этого, по крайней мере, начинается его знаменитая депеша от 7 марта 1874 года к маршалу Джуэль. Вот перевод, заимствованный мною из газеты Русский Мир: «Сэр! Я посетил центральную Азию, не имея в виду никакой политической цели; но по причине занимаемого мною официального положения, меня всюду встречало радушное гостеприимство, и я имел возможность собрать некоторые, небезинтересные для правительства данные, относительно положения русских в Туркестане и в ханствах, еще сохранивших независимость».
Что касается собранных им данных, касательно положения нашего в Туркестане, его оне скорее могли бы быть подведены под рубрику: «злоупотребления русских чиновников». Пока г. Скайлер передает то, что он слышал — до тех пор дело идет еще сносно, так как никто, конечно, не заподозрит его в сочинении указанных им фактов; но чуть дело коснулось до выводов — и наш американский друг начинает толковать вкривь и вкось. — Ряд противоречивых выводов производит, наконец, такую путаницу, что не знаешь: какое же именно мнение разделяет сам автор? Для образца приведу здесь ряд выписок, которые и предоставляю согласить самому автору, если ему попадутся, когда-нибудь, на глаза эти строки.
«Не смотря на плохую администрацию края, население в сущности довольно русским владычеством, находя его гораздо лучшим, сравнительно с тем, что было до сих пор, неудовольствие же его относится преимущественно к личностям, к официальным чиновникам, которые притесняют и грабят его; но очевидно, что дальнейшее повторение подобных злоупотреблений не может не возбудить, со временем, общего недоверия относительно администрации».
«Успехи русского оружия в центральной Азии заранее радовали туземцев частию потому, что они были недовольны коканским правительством, недовольны денежными поборами, которые вошли в обычную практику, как и частыми смертными казнями; туземцы желали какой бы то ни было перемены, лишь бы она привела к порядку и спокойствию. Когда русские вступили в край, населением овладела беспредельная радость, при мысли о том, что теперь жизнь каждого станет считаться неотъемлемою его собственностью, а имущество ограждено будет от всякого произвольного побора и захвата. Кроме того, громадный наплыв непроизводящего населения усилил своим прибытием спрос на труд, для удовлетворения как насущных потребностей, так и излишеств своей жизни; и вот, местные цены поднялись, выгоды, доставляемые пришельцами, вскоре ощутили и землевладелец и торговец?.
«В начале, перемена эта не коснулась беднейшего класса населения, теперь же, цены в сущности удвоились и рабочему, как он мало ни потребляет, вдвое труднее содержать себя, чем это было до занятия края русскими; но едва ли простой народ приписывает повышение цен факту русской эмиграции. Торговый класс имеет большие выгоды от заключения контрактов на продовольствие армии. Но все это сгладится временем, и со стороны правительства требуется много такта; для устранения общего чувства неудовольствия. Положение было точь-в-точь такое же, когда англичане заняли Кабул, но события быстро следовали тогда одно за другим, и англичане были вынуждены на отступление. Население Средней Азии далеко не похоже на авганцев: оно гораздо апатичнее и гораздо менее имеет патриотизма; не видя ни в чем перемены к лучшему, оно естественно предпочитает магометанское владычество; оно и теперь уже начинает забывать все, что терпело от ханов, помышляя лишь о бедах, какие выносит от русских чиновников. К тому же, как ни произвольно действовали их туземные правители, они действовали лишь в пределах, ограничиваемых шариатом, или мусульманским законом, и население было уверено в существовании известных принципов, которых не осмелился бы нарушить даже самый самовольный из тиранов-беков».
Читатель видит, что туземцы заранее радовались нашему приходу, а когда мы наконец заняли край, то населением овладела беспредельная радость, потом оказывается, что не видя перемены в лучшему, туземцы предпочитают мусульманское владычество и питают общее чувство неудовольствия. За всем тем, и не смотря на плохую администрацию края, население в сущности довольно русским владычеством, находя его гораздо лучшим; сравнительно с тем, что было до сих пор.
