на утренних совещаниях посол. – Дутра перед американцами расшаркивается, министр иностранных дел откровенно лебезит. Нас тут просто терпят, ведь политически и идеологически мы с ними несовместимы. Так что в налаживании связей мы далеко не уедем. Я уверен, что бразильский посланник в Москве много чего наплёл о том, как его плохо приняли, что сказывается на отношении к нам бразильцев [121]. На лучшее рассчитываться не приходится, а худшее более чем вероятно».
Раздражение властей вызывала просоветская и антиамериканская пропаганда КПБ, которая велась по политическим «установкам» Карлоса Престеса. Его прежние высказывания о том, что в случае войны между Бразилией и СССР его сторонники будут воевать плечом к плечу с Советами, были растиражированы правительственной пропагандой, не раз цитировались на парламентских заседаниях. В марте 1946 года Престес повторил свои полемичные слова в ходе дебатов в Конституционной ассамблее. Пресса единым фронтом набросилась на него: «Престес обслуживает русские интересы!»
Конечно, эти заявления нанесли немалый вред попыткам Сурица выработать конструктивную линию по налаживанию диалога с правительством Дутры. Недоверие к советскому послу росло и крепло, поскольку он не мог публично дистанцироваться от Престеса и бразильских коммунистов. Молчание Сурица воспринималось как его тактический приём, как неявное поощрение коммунистической активности в стране и «секретных планов по захвату власти». К этим выдумкам бразильские СМИ добавили шпионский ингредиент. Специалисты из США [122] выявили, что с территории Восточной Германии, занятой советскими войсками, была якобы проведена серия пробных радиопередач для установления связи с «неустановленными» операторами в Бразилии. Выводы напрашивались очевидные: русские намерены развернуть в Бразилии разведывательную сеть, которая будет снабжать информацией посла Сурица.
Резидентом разведки в Бразилии был назначен Георгий Александрович Соколов («Нил»), с опытом работы в центральном аппарате и за рубежом (последняя командировка была в Японию). Отношения с послом у него не заладились с самого начала. Резиденту не нравились «буржуазные повадки» Сурица, как и его постоянные отвлечения на «мемуарные воспоминания», чтобы вызвать на откровенность. Суриц, ветеран дипломатической службы, был на хорошем счету у Сталина. В прошлом, по довоенному периоду работы в Афганистане, Турции, Германии и Франции, посол тесно общался (и по службе и в личном плане) с руководящими сотрудниками разведки, и потому к резиденту относился без пиетета. Соколов воспринимал «авторитарность» Сурица настороженно и присматривался к нему, стараясь понять, чего можно ожидать от посла с весьма непростой биографией. Яков Захарович родился в семье владельца ювелирного магазина, учился в европейских университетах, был дипломатом до мозга костей и в некоторых служебных ситуациях не мог не чувствовать своего превосходства, и, самое главное, не всегда мог этого скрыть.
В июле 1946 года по запросу ответственного работника ЦК ВКП(б) Панюшкина разведке поручили изучение вопроса о возможности издания в Бразилии «Краткого курса» на португальском языке. Из-за того, что телеграфная связь между Москвой и резидентурой МГБ в Рио-де-Жанейро не была налажена, туда, по указанию тогдашнего начальника ПГУ МГБ Кубаткина, направили резидента Рябова из Уругвая. Он вылетел в Рио 23 июля, где передал указание Центра Соколову по поводу «Краткого курса ВКП(б)» и через шесть дней вернулся в Монтевидео.
Нескольких дней в Рио хватило Рябову, чтобы составить мнение о «неполадках» с безопасностью в миссии.
«Считаю необходимым обратить внимание Центра на подозрительных местных русских, которых я видел в нашем посольстве в Рио-де-Жанейро. Удивляет та свобода передвижения и степень доверия, которыми они пользуются. Завхоз Дукат, армянин по национальности, поддерживает приятельские отношения с Отрошкевичем, установленным полицейским агентом, о котором я ранее сообщал. При этом Дукат работает «безвозмездно», отказываясь от вознаграждения, и заявляет, что оказывает помощь «только из патриотизма». Другим говорит, что мечтает о возвращении в Армению. Он старается быть «на подхвате» у прибывающих в Бразилию советских делегаций и граждан, что не может не настораживать. Вольнонаемный шофёр Борис вызывает подозрение у ряда сотрудников посольства назойливыми расспросами. Он предоставляет для служебных разъездов личную автомашину, в которой вполне могли установить аппаратуру подслушивания. Можно сказать, что присутствие этих людей в посольстве объясняется недостатками штатного расписания, но если это так, тем более их необходимо тщательно контролировать».
Среди «не внушающих доверия» Рябов упомянул Соломона Стареца, инженера по профессии, работавшего в посольстве переводчиком. Он помогал бывшему торговому атташе Силкину закупать кофе через сомнительные, по мнению Рябова, славянские контакты. Он же привлекался послом Сурицем к ежедневной «обзорной читке» местных газет. Рябов присутствовал на двух-трёх таких сеансах, и сделал вывод, что Старец в ряде случаев «делал довольно откровенные и энергичные комментарии».
Следует сказать, что подозрения Рябова в отношении Стареца оказались беспочвенными. После выезда посольства СССР из Рио бразильская печать и радио обрушились на Стареца с обвинениями в том, что он «оставлен русскими» с заданием по ведению подрывной пропаганды и реорганизации компартии. Полиция арестовала Стареца, продержала в тюрьме, а потом выслала в Уругвай. Полиция в Монтевидео не захотела иметь в стране такого опасного человека и потребовала от него уехать куда-нибудь подальше. Ситуация казалась безысходной. Старец отправился в советскую миссию и попросил о помощи.
Посол Горелкин в Уругвае сообщил о нём в Москву, отметив, что Старец может быть полезен нашей стране как инженер-физик и запросил разрешения на выдачу ему визы, особо подчеркнув, что деньги на поездку у него есть. Судя по всему, вопрос прорабатывался в МИДе и ПГУ. Заключение было положительным. Трудно сказать, сложилась бы у Стареца карьера инженера-физика, но русско-португальскими и португальско-русскими словарями – составителя Соломона Мееровича Стареца – в России до сих пор пользуются.
Недолгая командировка Рябова в Бразилию обернулась серьёзными последствиями. В середине августа Очейто, корреспондент ЮПИ в Уругвае, сообщил Рябову по телефону, что начальник полиции Рио – Перейра де Лира – выступил с неприятным для советского дипломата заявлением. Оказывается, по данным бразильской полиции, Рябов в сентябре 1945 года нелегально высадился с парохода в Порто-Алегре, где, «переодетый моряком», занимался работой по координации деятельности местных коммунистов, вовлечением в советское гражданство славянских эмигрантов и т. д.
Расследование показало, что эти утверждения ложны. Рябов в сентябре 1945 года в Бразилии не был. Он написал в объяснении для Центра: «Моя поездка к Соколову не давала никакого повода для провокации. С бразильцами и, тем более, с коммунистами я не встречался». Вполне возможно, что Перейра де Лира специально переврал реальную дату пребывания Рябова в этом порту. В 1944 году Рябов, направлявшийся к месту работы в Уругвае, задержался в Порто-Алегре. Он налаживал связи с бывшими сотрудниками ВОКСа, получал от них материалы по тематике культурных связей.
В дальнейшем, пока советского представительства в Рио не было, Рябову, сотруднику посольства в Уругвае, приходилось обслуживать Бразилию по консульским делам. За его подписью туда шли сотни писем с анкетами по гражданству, документами, уточняющими запросами и т. д. Подобная переписка шла с Аргентиной, Чили, Парагваем, где находилось много славян-эмигрантов. «Проверка этой почты, адресованной славянам, на предмет «криминала», – объяснял Рябов, – доставляла местной полиции много хлопот. Ведь славян часто ассоциируют с
