Ознакомительная версия.
Да нет, конечно; можно и роту собрать.
В этом томе упомянуты или появляются в качестве эпизодических персонажей поэт и генерал-адъютант майорского ранга Александр Петрович Сумароков (1717–1777); сначала служивший во флоте, а затем участвовавший в подавлении пугачёвщины драматург Михаил Иванович Верёвкин (1732–1795); участник Семилетней войны, драматург Владимир Игнатьевич Лукин (1737–1794); воевавший на той же Семилетней и вышедший в отставку в чине капитана писатель Андрей Тимофеевич Болотов (1738–1833); участники Русско-турецкой 1768–1774 годов – поручик, писатель Василий Алексеевич Лёвшин (1746–1826) и полковник, поэт Юрий Александрович Нелединский-Мелецкий (1751–1828); воевавший и погибший в Отечественную полковник, поэт Сергей Никифорович Марин (1776–1813); ополченец 1812 года – поэт, переводчик и публицист Василий Андреевич Жуковский (1783–1852); получивший десять штыковых ран в европейском походе 1813 года подполковник, поэт Гавриил Степанович Батеньков (1793–1863). И ещё корнет Александр Сергеевич Грибоедов (1795–1829) – хоть и стоявший в резерве, но служивший во время Отечественной войны в гусарском полку.
И другой поэт и переводчик, умоливший отчима отпустить его, будучи всего шестнадцати лет от роду, в европейский поход русской армии, и затем участник Кавказской войны – капитан Александр Ардалионович Шишков (1799–1832).
О каждом из них стоило бы написать; где бы сил на это набраться.
А ведь был ещё Иван Михайлович Долгоруков (1764–1823) – поэт, прозаик, драматург, вышедший в отставку в чине бригадира после шведского похода.
Участник русско-турецкой и польской кампаний – писатель и переводчик, редактор и издатель, премьер-майор Пётр Иванович Шаликов (1768–1852).
Сражавшийся под небом Аустерлица (а заодно под Гуттштадтом, Гейльсбергом, Фридландом и проч. – в австрийском и прусском походах) штаб-ротмистр, писатель Дмитрий Никитич Бегичев (1786–1855).
Успевший послужить на Кавказе поэт Вильгельм Карлович Кюхельбекер (1797–1846).
Ополченец 1812 года, получивший ранение при взятии Полоцка, – автор первых в России исторических романов, имевший огромную популярность при жизни, писатель и драматург Михаил Николаевич Загоскин (1789–1852).
Входивший в Париж в 1814 году драматург, адъютант Кутузова Николай Иванович Хмельницкий (1791–1845).
Против воли родителей вступивший в ополчение в 1812 году – ив боях дошедший до Парижа два года спустя, принятый после войны в лейб-гвардию и в чине поручика назначенный адъютантом к графу Остерману-Толстому, – писатель Иван Иванович Лажечников (1792–1869).
Кто-то, быть может, посчитает нужным здесь заметить, что тогда просто было принято молодым людям идти по военной линии.
Полно вам, обязательную воинскую службу для дворянства отменила ещё Екатерина Великая. Вы всерьёз думаете, что люди в силу традиции шли на смерть?
Нет, большинство вышеназванных (и все персонажи этой книги) могли никогда не служить. Напротив, они имели возможность просто жить в своих поместьях, непрестанно рассуждая о благе человечества и гуманизме.
Равно как мог остаться в стороне участник заграничных походов 1813–1814 годов, корнет Белорусского гусарского полка, поэт Иван Петрович Мятлев (1796–1844).
И другой поэт – Евгений Абрамович Боратынский (1800–1844), пять лет служивший в недавно отвоёванной русскими Финляндии.
И даже создатель словаря Владимир Иванович Даль (1801–1872) – на протяжении семи лет мичман сначала Черноморского, а затем Балтийского флота; позднее, во время русско-турецкой войны и польской кампании, – блестящий военный хирург, спасший под огнём не одну жизнь. (А если понадобится – то и военный инженер: однажды, когда возникла необходимость, а инженера не было, сам навёл мост, защищал его при переправе и потом сам же его разрушил; от начальства получил выговор за неисполнение своих прямых обязанностей, а от Николая I – орден Святого Владимира.)
А мы ведь, став перечислять, ещё только-только вступили из XVIII в XIX век. Наверное, стоит пока остановиться, потому что имён будет слишком много, десятки. И каких имён!
То был во всех смыслах Золотой век.
Век, давший нам ту Россию, в которой мы живём по сей день, и является главным героем этой книги.
Перед нами литература, где каждые три года рождался очередной офицер, ополченец, солдат.
Именно она и была воистину гуманистичной, преисполненной сердечной, сыновьей любви к Отечеству, побуждений добрых и суровых дел.
Потом Золотой век окончился.
* * *
Что сталось с ним?
Отчасти про Золотой век позабыла, в делах текущих, сама российская государственная власть.
Отчасти он был унижен и осмеян «шестидесятниками» XIX века.
Разночинцы научили воспринимать адмирала Шишкова как дикий анахронизм, развенчали гусарство Давыдова, высмеяли ставшего консерватором Вяземского.
Пушкина не тронули; это уже было бы слишком. Но мало кто помнит, что Пушкин к финалу XIX века значил не так много: тогда были иные властители дум.
Стоит привести несколько цифр, чтоб стала более ясной сущность вопроса.
Большинство из описанных нами персонажей, вместе со всеми их взглядами, были подвергнуты жесточайшей ревизии ещё тогда.
С 1815 года в течение более чем ста лет «Письма русского офицера» Фёдора Глинки издавались… лишь один раз! Только с 1942 года начались массовые переиздания наследия Глинки и подробное его изучение.
Бестужев-Марлинский? Его время от времени издавали и в XIX веке, но первое полное и научное издание его стихотворений вышло в 1948 году, а биография – в 1960-м.
Катенин? После публикации сказки «Княжна Милуша» в 1834 году, следующая книга Катенина была выпущена…
в 1937 году. Сто лет его не издавали вообще. С 1937-го начали изучать и классифицировать.
Раевский был издан только после революции 1917-го; соответственно, и жизнь его начали изучать только потом.
Часть сочинений Чаадаева была издана в 1906–1914 годах, в 1908-м М.А.Гершензон написал о нём первую исследовательскую работу, но неизданные его «Философические письма» были опубликованы только в 1935 году в «Литературном наследстве». Первая серьёзная биография Чаадаева – это 1965 год, вторая – 1986 год, а первое полное издание его сочинений – 1987 год. В итоге Чаадаев как был понят превратно ещё при жизни, так ещё сто лет затем почти никто не мог разобраться в его взглядах.
И Шишкова, и его оппонента Вяземского (после выхода у каждого собрания сочинений, причём у Вяземского – тиражом 650 экземпляров) в XIX веке не переиздавали по нескольку десятилетий кряду: кто-то решил, что это более не любопытно.
Так, в силу самых разнообразных причин, меж Золотым веком и Серебряным пролёг разрыв.
Придётся признать, что голоса, которые мы приводим в этой книге, даже сегодня различимы лучше, чем тогда, накануне наступления XX века…
Наставший век Серебряный разрывался меж попытками протянуть руку веку Золотому и столь разнообразными собственными вирусами, которые мы здесь описывать, пожалуй, не станем, а то слишком далеко уйдём от темы.
С одной стороны, Серебряный век пытался вернуть хотя бы отчасти равновесие Золотого, преодолевая навязанное «шестидесятничеством» ощущение истерики, неопрятности, туберкулёзного кашля и воспалённых глаз.
С другой, огромная часть интеллигенции, и литературной тоже, болела против России в русско-японскую и Первую мировую; так чего же мы могли получить в итоге, кроме революции.
Ходасевич, вы помните, говорил про Державина, что он, страшно молвить, антивоенный поэт. Какой с них спрос тогда? Наиважнейшие составляющие своих предшественников – они опускали: государственнический идеализм при безусловном осознании реалий страны, в которой живут, чувство нерасторжимой сопричастности с тем, что здесь творится, и личной ответственности за это, и проч.
Серебряный век ни за что всерьёз отвечать не желал, но будто нарочно, до степеней просто восхитительных, путался в богах, демонах, идеях, где – и это самое важное – идея Отечества и службы ему, в отличие от века Золотого, занимала всё меньшее и меньшее место.
Прямое или опосредованное влияние «шестидесятничества» было столь велико, что поэты, обращённые из Серебряного к Золотому веку в наибольшей степени – Блок, Брюсов или Гумилёв, – остались в меньшинстве.
Даже к нынешнему времени у них приняли то, что кажется приличным, а всё остальное – весь этот «патриотический угар», «скифство», антиевропейские выпады, брезгливый антилиберализм и явный милитаризм – замели под половик.
Блок «запутался», Брюсов «продался», а Гумилёв – «романтик»: всерьёз к его желанию въехать с шашкой и на коне в Берлин никто из его новейших биографов относиться не собирается. Что вы, что вы, к чему это всё – ведь ещё поэт Георгий Адамович сказал, что только для Державина и Пушкина страна и государство были едины, а потом эта связь оборвалась, и её не восстановить.
Знаете, мы ленимся оспаривать; мы скажем так: Адамович пошутил.
Ознакомительная версия.
