Кроме того, описанием этих примеров я хотел показать читателю, какие результаты могла бы принести оценка таких источников информации как ежедневные газеты для разведпунктов ГРУ как разведывательных органов со специфическими заданиями. При этом, вероятно, следовало бы подчеркнуть, что обнаружение сведений военного характера в ежедневной прессе только редко подпадало под определенные правила. Правильно было бы даже сказать, что в 80 % случаев все определялось только случайностью. Так, например, за одну неделю те четыре ежедневные газеты, которые выписывал разведпункт в Магдебурге, могли бы поставить столько информационного материала, что он обеспечивал бы выполнение ежемесячного плана информационной работы аналитического отдела на целых 150 %. Но зато на следующей неделе, а также в течение всех остальных недель того же месяца, если взять как раз другой оценочный критерий для ежедневной печати, в них вообще не появлялось ни одной подходящей статьи. Если бы как раз в этот момент кому‑то постороннему пришлось бы оценить эту ежедневную прессу как источник информации, то он пришел бы к решению, что она как источник информации военного характера не приносит никакой пользы. Но я, опираясь на опыт двух лет моей работы в аналитическом отделе, могу заверить, что это вовсе не так.
По прошествии определенного времени у сотрудников аналитического отдела сформировался собственный стиль при оценке дневной печати. Я, например, начинал свою ежедневную работу с газетами с «Хессише Альгемайне», так как она, по моему мнению, как источник информации была особенно интересна. На втором месте у меня стояла газета «Мюнстерше Цайтунг». «Ханноверше Альгемайне» была для меня самой неинтересной. Газета «Рур — Нахрихтен», содержавшая время от времени статьи о 2–й эскадре ракет «Першинг» и об эскадрилье самолетов АВАКС, но редко публиковавшая информацию общего политического характера, касавшуюся еще процессов в чужой полосе разведки, была поэтому тоже совсем неинтересна. Зато для моего коллеги, напротив, «Ханноверше Альгемайне» и «Рур — Нахрихтен» представляли особый интерес. В то время как я направлял свое внимание при работе с газетными источниками на проблемы военного характера, мой коллега, как убежденный «штатский», как он сам себя называл, занимался аспектами агентурно — оперативного характера, чем способствовал только выполнению количественных требований к информационной деятельности, но ни в коем случае не осуществлению плана информационных задач ГРУ и вследствие этого разрушал выполнение всего информационного плана аналитического отдела, как одной из самостоятельных служб в разведпункте ГРУ, который формально состоял из информационных планов аналитика и его подчиненного. Из‑за того, что Лобанов систематически пренебрегал заданиями информационной работы в отношении военного характера, мне как его начальнику постоянно приходилось считаться с неприятностями. Так каждое собрание оперативного персонала, где обсуждались результаты информационной работы, превращалось для меня в боксерский бой в сверхтяжелом весе, из которого я всегда выходил проигравшим. Так как Лобанов был просто офицером запаса, который через три года все равно должен был вернуться к штатской жизни, ему было совершенно безразлично, сколько и какие служебные наказания он получал, потому что какой‑либо карьерный рост как кадрового офицера не стоял для него на повестке дня. В моем же случае каждое служебное наказание, считавшееся единственным эффективным средством для повышения эффективности работы офицера, теоретически означало угрозу для моей следующей карьеры. Зато эта ситуация, в которой я находился, была для руководства разведпункта ГРУ в Магдебурге очень выгодной. Я объясню почему. Метод работы моего полугражданского коллеги вел к тому, что я автоматически повышал качество и эффективность моей деятельности в качестве аналитика, чтобы улучшить общую картину деятельности аналитического отдела, так как меня как кадрового офицера ГРУ теоретически могли наказать за ошибки другого.
К другим личным особенностям, которые определяли стиль информационной работы офицеров аналитического отдела, относились также следующие. Если один пытался в течение более длинного периода прослеживать свои информационные документы на основе нескольких сведений или статей, которые касались одной и той же темы, то другой концентрировался на составлении информационных документов на основе отдельных однократных публикаций. Если у одного появлялись неясности и двузначности, то он продолжал работу над информационным документом, в то время как другой в подобном случае бросал эту работу.
Право на первую обработку ежедневной печати регулировалось среди офицеров аналитического отдела их внутренней договоренностью. Эта, на первый взгляд, мелочь имела особое значение в рамках деятельности аналитического отдела, так как сотрудник, первым получавший доступ к только что поступившим газетам, мог пользоваться также всем информационным разнообразием ежедневной прессы. Другой сотрудник, разумеется, был в худшем положении. Как правило, последовательность обработки ежедневной прессы устанавливалась в начале каждого месяца. Каждый сотрудник две недели в месяц первым получал доступ к ежедневным газетам. Такой договоренности не всегда придерживались. Так, я время от времени ловил своего коллегу на том, что он в течение моей недели тайком выбирал газеты с особенно интересными статьями и пытался их украсть. Это звучит странно, но я был вынужден, чтобы уберечь своего коллегу от искушения, хранить новоприбывшую прессу в течение «моей недели» в сейфе. Однако одновременно было абсолютно нормальным и делиться сведениями между собой. Это происходило в случае, если один перевыполнял свой ежемесячный план информационной работы, а другой, из‑за того, что в течение «его времени» в ежедневной печати не было опубликовано ничего существенного, оставался с пустыми руками.
Проблема раздела сведений, полученных сотрудниками аналитического отдела, систематически приобретала очень острую форму, если такой раздел происходил не только в пределах аналитического отдела между обоими его сотрудниками, но и внутри всего разведпункта ГРУ с оперативными сотрудниками. При этом нужно подчеркнуть, что во втором случае разделение сведений с оперативными сотрудниками разведпункта ни в коем случае не происходило добровольно. Как правило, одного из офицеров аналитического отдела вызывали к заместителю командира по оперативным вопросам или непосредственно к командиру разведпункта, которые вместе контролировали процесс выполнения плана информационной работы сотрудниками разведпункта. Во время короткого разговора аналитика или переводчика просили, при чем просьба носила форму приказа, помочь конкретному сотруднику разведпункта со сведениями в отношении определенных информационных задач. Руководство разведпункта не возражало и в том случае, если в ответ на такие просьбы поставлялись сведения по другим темам, которые, однако, должны были быть полными.
Теоретически ни заместитель командира по оперативным вопросам, ни сам командир разведпункта не могли приказывать моему коллеге или мне составлять информационный документ для третьего лица. Однако, в действительности в «просьбе» помочь офицеру оперативного состава отказать не могли. При этом нужно было исходить из того, что моя должность аналитика стояла на самой низкой ступени среди других сотрудников разведпункта — за исключением должности переводчика — внутри оперативной формации, что уже само по себе заранее исключало отказ от выполнения просьбы. В одном случае это вело к тому, что я должен был, независимо от того, справлялся ли я сам с выполнением моего ежемесячного информационного плана или нет, просто передать часть добытых мною сведений одному из оперативных офицеров. Иногда я отдавал не только не проанализированные сведения, которых было, однако, достаточно для составления информационных документов, но и полные проекты готовых информационных документов, чтобы данный оперативный офицер только размножил их и передал дальше уже под моим именем в Москву. Можно представить, что сотрудники аналитического отдела пытались защититься от этого всяким возможным образом, когда они утаивали лучшую информацию и иногда передавали оперативным офицерам очевидно уже заведомо непригодную информацию, которая из‑за своей негодности могла добраться лишь до разведуправления Вюнсдорфа. Исходящие из каждого разведпункта документы, прежде чем они передавались дальше в Москву, предварительно проверялись также в разведуправлении в Вюнсдорфе. Эта проверка теоретически должна была выполняться так называемым уполномоченным, отвечающим в разведуправлении за конкретный разведпункт. Таким образом, каждый разведпункт ГРУ располагал собственным уполномоченным в разведуправлении в Вюнсдорфе, должность которого соответствовала званию полковника. Прежде всего, к компетенции уполномоченного по разведпункту относилась обработка или предварительная проверка всех документов, которые передавались дальше из «его» разведпункта. К ним относились как информационные документы аналитического отдела разведпункта, так и все остальные, включая документы об агентурной деятельности, личных планах работы оперативных сотрудников и т. д. В круг задач каждого уполномоченного по разведпункту в рамках предварительной проверки входила проверка не только актуальности и содержания, но и исправление грамматических и орфографических ошибок, т. е. он практически выполнял работу, сравнимую с работой аналитика разведпункта ГРУ. После предварительной проверки уполномоченный по разведпункту (начиная с конца 1989 года в разведуправлении в Вюнсдорфе за магдебургский разведпункт отвечал некий полковник Лучкин) передавал документы на подпись начальнику 2–го отдела или его заместителю (эти должности в разведуправлении в Вюнсдорфе в 1990 году занимали соответственно полковники Толмачев и Дубко). Только после подписания документы отправлялись дальше в Москву. Время от времени уполномоченный отсылал документы назад в разведпункт, причем они снабжались еще едкими замечаниями уполномоченного.
