Рассеченный танковыми клиньями, немецкий фронт рвался в клочья, отходил под ударами наступающей за танками пехоты. Передовой отряд поручника Козуба почти сутки удерживал захваченный Крейцбург, пулеметными очередями рассеивая или отбрасывая в стороны группы противника, а потом вдруг оказался в тылу своих войск и в полосе затишья ожидал дальнейших распоряжений.
На остатках металлических конструкций сорванных ворот, ведущих на территорию бывшего концлагеря, на легком ветру трепетали флаги. На самом верху два больших, советский и польский, а ниже десятка два размером поменьше, сшитые в последние дни из чего придется и прикрепленные к решетке узниками, которых гитлеровцы свезли под Берлин со всех концов Европы. По сочетанию белого, красного и голубого угадывались французский, голландский и чешский флаги; по горизонтальным крестам – норвежский и британский. Американские звезды, вырезанные из консервных банок, блестели на солнце как маленькие зеркальца. Вот и теперь несколько человек в арестантских робах, подсаживая друг друга, прикрепляли полосатый бело-голубой флаг Греции с крестом в верхнем углу.
Раздавленные гусеницами «ежи» оттащили в сторону. У ворот выставили регулировщика – желтым, как подсолнух, флажком боец открыл путь на территорию лагеря дымящейся кухне, запряженной двумя лошадьми, а за ней – высоко нагруженному грузовику с одеялами и большими котлами.
С того времени, как экипаж «Рыжего» выступил из Ритцена в составе отдельного разведывательного отряда, прошло всего несколько дней, но все сильнее пригревающее солнце успело уже раскрыть цветы на яблонях. Мозаика из бледно-розовых и белых цветов, из тени густых ветвей, зазеленевших первыми листьями, надежно маскировала «Рыжего», стоявшего несколько поодаль от въезда в лагерь у стены небольшого дома, в неглубоком укрытии между фруктовыми деревьями.
Черешняк ходил по саду в одной рубашке с высоко засученными рукавами и кривым, острым как бритва ножом срезал сломанные ветви, замазывал глиной царапины на деревьях.
Кос сидел на борту танка и, пользуясь затишьем, наверное, уже в третий раз читал Саакашвили письмо отца.
– «…Обещал, что отдаст танк вам, как лучшему экипажу».
– Генерал нас уважает. – Григорий нежно похлопал по броне.
– «Пусть он приведет вас к победе, а потом и домой…»
Ни один из них не заметил, как Шарик, крадучись, взобрался на башню, схватил в зубы шапку, висевшую на замке открытого люка, и куда-то с ней юркнул.
– «Руковожу оперативной группой, состоящей из гражданских товарищей, – читал дальше Янек. – Как только Щецин будет освобожден, мы установим в нем польскую власть».
Со стороны еще низко стоящего на востоке солнца донеслась вдруг артиллерийская пальба. Кос прервал чтение и повернул голову.
– На востоке, – заметил он удивленно.
– Мы на фланге, за каналом немцы. Может, это двинулся Рокоссовский?.. Читай дальше.
– Уже почти конец. «Буду ждать здесь твоего возвращения с фронта, а еще лучше – приезжайте всем экипажем. Крепко обними Густлика, Григория…»
– Так и пишет: Григория?
– «…Григория и Томаша. И пожми переднюю лапу Шарику».
– Постой-ка, – вспомнил вдруг Янек, – я ведь от самого Ритцена вожу с собой две фотографии. Генерал передал для тебя и Вихуры.
Саакашвили обрадованно схватил фотографии, но лицо его тут же потускнело: обе фотографии были почти одинаковы.
– Кацо, как я могу узнать…
– Тут на обороте написано: «Любимому Григорию…» Это, значит, твоя, – пояснил Янек и, снова повернувшись в сторону канонады, доносившейся километрах в двадцати, стал прислушиваться.
Саакашвили всматривался в небольшой квадратик бумаги, и сердце у него билось все сильней. Это, конечно, Ханя. Вот и беленькая кофточка на ней, как тогда… с рукавами выше локтя, с матросским воротничком, обшитым в три ряда синенькой тесемкой. И тот же широкий галстук с большим бантом над вырезом…
Наверное, в память о том дне специально сфотографировалась так… Лукавые глаза, высокий лоб под шапкой чудесных темных волос, рот с чуть приподнятыми в легкой улыбке уголками губ. Да, это Ханя… Он взглянул на оборотную сторону фотографии: «Любимому Григорию…»
Неописуемую радость доставила ему эта фотография, и когда он поднял голову и посмотрел вокруг, то и деревья, и дома показались ему и выше, и красивее.
– Бьют вовсю, – проговорил Янек, – больше сотни стволов, и звук как бы…
– Соседи пошли, – заверил Саакашвили, нежно глядя на фотографию. – Твой отец, может, уже в Щецине.
Из-за угла показался Густлик:
– Вот клей принес. Что хочешь приклеивай, намертво.
– И к металлу тоже? – поинтересовался Кос.
– Не оторвешь.
Все трое спустились в башню и на покатую шершавую броню стали приклеивать фотографию своего первого командира. Они трудились не сговариваясь, но очень старательно: Густлик наносил на металл тонкий ровный слой клея, Янек прикладывал к нему фотографию, Григорий носовым платком тщательно ее разглаживал.
Через нижний люк забрался в танк заинтересованный Томаш, пробрался на свое место в башне справа от пушки.
Кос повесил рядом оба боевых креста Василия и задумчиво проговорил:
– Вот бы порадовался новой машине…
– В двигателе на полсотни лошадиных сил больше, по шоссе за пятьдесят выжимает, – начал перечислять Григорий.
– А пушка прошивает «тигр» ото лба до хвоста, – включился в свою очередь и Густлик. – Вот только снарядов маловато: на старом сто, а тут – пятьдесят пять.
– Зачем тебе больше, ты все равно не стреляешь! – подтрунил над ним Кос.
– И то верно. Пока все только из «Дегтярева». Этот Испанец не дурак, умеет воевать без шума.
Над ними в открытом люке на фоне голубого неба показался Вихура. Григорий кивнул ему головой:
– Франек вон тоже стрелял. Не знаю только, метко или нет, но часто.
– Он хороший парень, – подтвердил Густлик, делая вид, что не замечает вновь прибывшего. – Мастер крутить не только баранку. Там, глядишь, одного, тут другого подхватит по дороге, вот тебе пачку сигарет или банку консервов и заработал, а на танке…
– Не дури, Елень. – Капрал схватил его сверху за чуб, встряхнул; потом опустил в танк связку бутылок, перевязанных телефонным кабелем.
– Чтобы не тужили о девчатах, вот вам доброе вино.
– Какое? – оживился Григорий.
– Испанское. И вообще, вылезайте-ка из коробки. Кроме вина есть и новости.
Первым на броню выпрыгнул Саакашвили.
– Сестры фотографии прислали. – Он достал и, проверив по надписям на обороте, отдал карточку. – Ханя – мне, Аня – тебе.
Вихура взглянул на карточку, спрятал ее в нагрудный карман и, присев на башню, стал выкладывать новости окружившим его танкистам:
– На юге армия генерала Сверчевского заняла Будишин, ее танки подошли к Дрездену, но здесь во фланг нашим ударили немцы, прорвали фронт, и теперь там бой не на жизнь, а на смерть.
– А сзади нас что? – спросил Кос. – Слышишь?
Артиллерийский огонь стал реже, чем был, но не стихал.
– Слышу.
– Не знаешь, что там?
– Неважно, – шофер махнул рукой, – южнее Берлина советские войска окружили дюжину дивизий. Две танковые армии давят их, как клещами… Осталось вот… – он показал ноготь мизинца, – чтобы Гитлера в котел, и конец.
– Как сказать, – покачал головой Кос, – чтобы город взять, тоже надо попотеть.
– Зато дело почетное. И вообще это как торт на десерт. А знаете, что говорят? – Вихура понизил голос, словно опасаясь, как бы кто не подслушал тайну. – Польские войска тоже должны идти в Берлин. На парад. Саперный батальон уже пошел, гаубичная бригада пошла…
– Откуда ты все это знаешь? – недоверчиво спросил Густлик.
– Наверно, капралу все во сне привиделось, как наяву, – съязвил Томаш в отместку за насмешки на привале в Шварцер Форст.
– Прибыла армейская санитарная часть. – Франек пропустил колкость мимо ушей. – Узников из лагеря будут вывозить в тыловой госпиталь. От санитара узнал.
– А санитар от кого? – допытывался Густлик.
– От раненых генералов.
Григорий снова вынул из кармана фотографию Хани и, чуть отвернувшись, внимательно ее рассматривал.
– Вихура, покажи-ка свое фото.
– Мое?
– Второй сестрички.
Капрал довольно равнодушно протянул ему карточку с дарственной надписью на обороте. При этом на броню нечаянно выпал голубой бант, взятый у девушки в Гданьске. Густлик, не любивший, чтобы на танке валялись какие-нибудь ненужные предметы, поднял его и сунул в карман.
– А знаете, – стал сравнивать фотографии Саакашвили, – похоже, они, когда подписывали, перепутали свои карточки…
– В общем, не забудьте, я первый вам сказал, что поедете на парад в Берлин.
– А ты не поедешь? – спросил Кос.
– Я же говорил – мне в танке душно, – неохотно напомнил Франек и тут же переменил тему: – Идемте, я вам покажу докторшу, которая с санитарными машинами приехала. Ух! Пойдешь, Григорий?
