Я молчу...
— Ну, где же ваш знаменитый «танковый порядок»? А?
На подначку не обижаюсь. Знаю, что комдиву достается в эти дни, и от командарма и от комкора. По собственному опыту знаю, как это бывает обидно и часто несправедливо! Тем более, если в горячке боя.
— Зенитки на крыше бункера мы подавили, это для нас было главное, и танки пошли вперед. Что ж мне теперь, остановиться и дожидаться пехотинцев?!
— Не горячись, подполковник: себе вы путь пробили, верно. Но в этом хаосе без пехоты танки твои далеко не уйдут. И ты представь, скольких солдат у меня еще срежут пулеметы из бункера; надо их ликвидировать. Помоги, брат! Сталинградцы в долгу не останутся!
— Как? Можете подсказать?
— Если бы я знал... Есть один способ: пробить стену залпами.
— Бить в одно место, — вступает в разговор командующий артиллерией дивизии. — Несколько залпов, но все — в одну точку!
— Выводите, товарищ полковник, свою артиллерию на прямую наводку! И бейте. Вы же знаете, как у нас со снарядами!
— Это займет много времени. А танки могут ударить немедленно.
— В этом и все дело. — Смолин смотрит внимательно и серьезно. — Ну, что решил?
— Попробуем... Но чтобы пехота в подвалах не отсиживалась!
— Это мы обеспечим. — Он сильно, до боли сдавил мою руку.
* * *
Три залпа из пяти танков хлобыстнули один за одним, а бункеру хоть бы что. Он вздрагивает, как в ознобе, но все пулеметные точки живы и продолжают косить пехоту.
Лишь после четвертого залпа, когда рассеялся дым и сдуло облако пыли, в стене этой башни, в метре над землей зазияла рваная брешь!
В пролом тотчас ринулись автоматчики гвардии старшего лейтенанта Ивана Степина. Теперь участь башни предрешена. Одна за другой стихали амбразуры, гасли в них пляшущие огоньки пулеметов. Сперва внизу, потом выше, выше...
Только один боевой отсек — самый верхний — все еще жил. Оттуда хлестали длинные очереди крупнокалиберного пулемета, да коротко харкал МГ-42.
Степин по радио доложил: большая часть гарнизона бункера ушла под землю. Спрашивал, нужно ли их преследовать. Я приказал под землю не лезть, все равно их там не поймаешь; планов подземелья у меня не было.
Адъютант передал. Степин все понял.
— Хорошо. Спроси его. Юра, почему до сих пор не подавлен верхний отсек с пулеметами?
— Отвечает: вход туда перекрыт бронированными дверями. Говорит, принимает меры...
— Передай, что я перевожу свой наблюдательный пункт на крышу бункера. Пусть пошлет автоматчика встретить нас у пролома.
— Есть. Передаю!
— А теперь, Юра, тебе боевая задача. Снимай с «виллиса» пулемет «ДТ», бери запасные диски и жми на чердак, к сержанту Чорному. Мы сейчас будем на крыше бункера. Так чтобы он нас не угостил хорошей очередью из своего «дегтяря».
— Понял. А мне зачем пулемет? Вот «шмайссер».
— Останешься там с пулеметом, и, пока мы будем на бункере, ты и Чорный прикроете подходы к башне. Два пулемета — сила!
— От чего прикрыть?
— На случай, если пехота немцев пойдет от вокзалов. Понял? Чтобы мы не остались в ловушке.
— Так, может, не стоит туда НП подымать? — Младший лейтенант свел к переносице свои широкие, мохнатые брови.
— Потому и стоит. Для НП — хорошее место.
* * *
Зенитные пушки на крыше башни обслуживала орудийная прислуга из состава вермахта.. Зато, как выяснилось, в гарнизоне самого бункера были эсэсовцы из бригады «Лейбштандарт АГ» («Адольф Гитлер»). В каждом из этажей пулеметные амбразуры прорублены были с расчетом на круговую оборону. И возле всех амбразур стояли массивные железные столы, а на них на треногах пулеметы. На ворохах тускло поблескивавших стреляных гильз валялись убитые эсэсовцы. Не так уж их было много, но все в щегольском обмундировании и все рослые, молодые, красивые. Парни из личной охраны Гитлера.
— Что, старший лейтенант, никого живых нет? — спросил я Степина.
— Почему? Есть раненые, остальные ушли под землю. Раненых я приказал оттащить в нижний отсек, там они. Только одного еще не отцепили... Пойдемте, покажу.
На третьем этаже, в отсеке, обращенном амбразурой в сторону Белле-Аллиансе-плац, прислонившись к стене у покореженного пулемета, сидел рослый гауптштурмфюрер (капитан) СС. Он был ранен. Его почерневшие пальцы судорожно перебирали патронные гильзы.
— Вы что же оставили его одного? Наделает дел...
— Не наде-елает! — улыбнулся Степин. — Вы посмотрите на его левую руку! Под обшлагом!
Немец поднял руку. Мощное запястье, поросшее рыжеватой шерстью, было схвачено металлическим браслетом наручников. К стволу пулемета тянулась стальная цепочка.
— Прикован?..
Такого я еще не видал, хотя и слышал об этом, да и в газете читал.
— Яволь, господин офицер, при-ко-ван! — на ломаном русском языке ответил гауптштурмфюрер.
— Вас приковали?
— Нет... Добровольно... Каждый человек имеет слабость: он хочет жить... В нем борются два, — фашист показал два пальца, — два чувства — страх и долг. Но часто страх побеждает. И вот… — Он тряхнул зазвеневшей цепочкой.
— Степин, почему его не отцепили?
— Да никак не перерубят эту чертову цепочку!
— Ванадиевая сталь. — Немец поднял руку на уровень лица. — Очень твердая. Надо зубило... Но все равно.
— А почему спороли нарукавные нашивки СС, гауптштурмфюрер? — показал на его левый рукав, где у офицера СС бывает нашивка с названием дивизии. Вместо нее виднелась полоска невыгоревшей материи.
— Это... наказание, господин полковник. Это... незаслуженное наказание всех СС, — сказал офицер еле слышно, лицо его дернулось. — Это указание, наложенное фюрером на все СС. За то, что мы не смогли остановить русских, когда они прорвали наши позиции на Одере. Гитлер приказал: с позором спороть почетные нашивки. Он лишил нас этой привилегии.
— Всех? И высших фюреров?
— Да... — Губы эсэсовца плотно сомкнулись.
— Гауптштурмфюрер! Кто стреляет из верхнего отсека бункера? Почему не сдается?
— Это командный отсек. Дверь можно вскрыть только сваркой! Там должен быть штандартенфюрер, заместитель командующего обороной сектора «Зет».
— Ну и что?
— Он из старых борцов. Личный друг Гиммлера. — Язык офицера стал заплетаться. — Много на нем крови... Все равно смерть.
* * *
На верхнем ярусе бункера дело не клеилось: подавить пулеметы не удавалось.
— Что будем делать? А, братцы?..
— У меня предложение. Только рискованное... — наконец сказал Степин и сдвинул каску на затылок. — От крыши до верхней амбразуры всего метра два. Предлагаю спустить на веревках двоих добровольцев, на уровень амбразур. Они закидают сбоку амбразуры дымовыми шашками. Как в кирхе. Мы их прикроем огнем с крыши и подстрахуем.
— А что?! — пыхнув трубкой, заметил капитан Тертычный. — Лучший выход из положения, ей-бо!
— Думаешь, так просто? А если из развалин стрельнут? — Я кивнул в сторону кирхи. — Эти двое будут висеть на веревках, как селедки из того анекдота!
— Надо рискнуть...
И в самом деле, других вариантов не было.
* * *
Веревок на бункере не оказалось, зато телефонного кабеля хоть отбавляй. Из него свили прочные жгуты, привязали к станинам зениток. На другом конце жгутов в двойные петли уселись взъерошенные, как воробьи, — они были без касок — два автоматчика, Пайзанский и Розенблюм. Я и сейчас будто вижу расширенные глаза обоих парней, их последнюю перед спуском затяжку махорочным дымом и как они после этой затяжки шагнули...
Что у них было в мыслях?
Я остро жалел обоих, но жалость сейчас была неуместна: никто ничего не мог изменить.
Многие автоматчики вызвались добровольно спуститься на стену, но Степин выбрал этих двоих.
Почему?
Да просто он был уверен, что и Пайзанский и Блюм выполнят столь необычную задачу. Ребята проверены во многих боях, смельчаки, сообразительные, находчивые. Головы у них ясные, глаз верный, и ловкие, гибкие солдатские руки. А тут надо действовать точно и быстро, наверняка.
И еще: оба худые, щуплые, легкие, их нетрудно и спустить и поддерживать на весу. А если будет опасность — сразу поднять наверх.
* * *
С крыши бункера, находящейся на уровне примерно четвертого этажа, как на ладони были видны обе улицы и перебегающие от укрытия к укрытию пригнувшиеся фигурки солдат, наших и противника.
— Все ли на месте, ребята? Спички, зажигалки, ножи?
— Все на месте, — спокойно говорит Пайзанский. — Я готов!
— Орднунг! (Порядок, нем.) — ерничает Блюм и хлопает себя по бокам. — Ку-ка- рре-ку!
Оба, как по команде, вздохнули и с опаской уселись на краю, свесив ноги и схватившись руками за жгуты.
— Сейчас, сейчас! — Степин прикуривает две новые длиннющие цигарки и вставляет их ребятам в зубы. — Теперь поехали!
Мы со Степиным легли на край крыши. Командовал спуском Степин. Людей внизу почти не было: едва показывался кто-либо, под нами немелленно оживала пулеметная точка.
