Думается, московские служилые люди, прошедшие через испытания Смутой, уцелевшие в них, были не менее опытными и закаленными бойцами, чем воины Ходкевича, что и показали, одолев противника в тяжелом двухдневном сражении за Москву и будущее своей страны.
В центре нашего внимания находятся войны этого периода – со вторжения в октябре 1604 года в русские пределы армии самого знаменитого из московских самозванцев, Лжедмитрия I, и до завершающих аккордов русско-польской войны 1609–1618 годов, когда наконец наступил мир.
Мятежи и битвы Смутного времени стали тяжелым испытанием для страны, прежде всего – для ее защитников, ратных людей, первыми встречавших приходивших из-за границ ворогов, бившихся с ними и гибнувших за свою страну.
Причины разразившейся в начале XVII века череды войн и бунтов следует искать, конечно же, не в закрепощении крестьян или своевольстве осмелевших бояр, как утверждают многие исследователи. Случайно или намеренно, они отводят читателям глаза, повторяя слова Василия Ключевского, что Лжедмитрий «был только испечен в польской печке, а заквашен в Москве». Вряд ли ненавидевшие Годунова бояре могли решиться ради его свержения навести на свою родину вражескую армию. А вот западным соседям Руси, прежде всего Речи Посполитой, еще со времен Ивана Грозного панически боявшейся нашей страны, ее ослабление и разрушение были на руку. Еще в 1600–1601 годах в составе большого посольства Речи Посполитой в Москве побывал молодой человек, подготовленный на роль якобы спасшегося царевича Дмитрия[7]. Возглавлял посольство воевода виленский, гетман великий литовский и канцлер великий литовский Лев Сапега, который и разработал план, направленный на подчинение Московского государства Речи Посполитой с помощью самозванца, эксплуатировавшего имя погибшего в Угличе в 1591 году царевича Дмитрия, младшего сына царя Ивана Грозного. С его помощью в Варшаве рассчитывали раскачать русское общество, а затем, в нужный момент, воспользоваться обрушившимися на страну бедами и подчинить Русь. Точно по графику объявившийся в Речи Посполитой Лжедмитрий I тайно принял там католичество, заключил секретный договор с польским королем Сигизмундом III, за помощь и поддержку обещав своему покровителю уплатить миллион злотых и отдать порубежные города Смоленской и Северской земли. Со вторжения его армии в русские пределы и началось испытание Московской державы на прочность.
В советское время чрезвычайно популярным было утверждение А. А. Зимина о том, что все происходившее тогда в России было, по сути, крестьянской войной, начавшейся еще в 1603 году, достигшей кульминации в 1606–1607 годах и завершившейся новым подъемом в 1614–1618 годах[8]. Эту концепцию справедливо оспорили Р. Г. Скрынников и А. Л. Станиславский, отметившие факт незначительного участия крестьян в антиправительственной борьбе, главную роль в которой, по их мнению, играли служилые люди южных городов, казаки и беглые боевые холопы. Поэтому исследователи предложили считать Смуту не крестьянской, а гражданской войной[9]. В настоящее время эта концепция доминирует в науке. Однако она также ошибочна, ибо, за исключением Болотниковщины, участие русских людей в военных действиях против законной власти было вторичным. Основная роль в них принадлежала прибывшим на территорию страны иноземцам. Смутное время – это глобальная война, в которой заметны элементы не только социального противостояния (гражданская война), но и религиозной борьбы (война за веру), агитации и распространения ложных сведений (пропагандистская война) и даже зарождающегося национального движения (освободительная война).
Изучение военных событий Смутного времени не просто блажь историка. Явленные в ходе них примеры жертвенности и героизма, полководческого искусства и воинского мастерства должно не только изучать и пропагандировать, но и переосмысливать с учетом новых обнаруженных и опубликованных документов.
Книга посвящается
ВОЛКОВОЙ МАРИНЕ НИКОЛАЕВНЕ,
жене и другу.
Часть первая
Войны Смутного времени
Глава 1. Московское государство в 1604–1607 гг. Лжедмитрий I – захватчик трона. Взлет и гибель «польского свистуна». Болотниковщина
Лжедмитрий I. Поход на Москву
В 1601 году в Речи Посполитой объявился человек, выдавший себя за царевича Дмитрия Ивановича, спасшегося от подосланных Борисом Годуновым убийц. В русскую историю этот самозванец вошел под именем Лжедмитрия I. По версии московских властей, им был беглый монах Григорий (Юрий) Богданович Отрепьев, в 1602 году бежавший в Литву, где объявил себя чудесно спасшимся царевичем Дмитрием, сыном царя Ивана IV. Это предположение официальных лиц давно уже вызвало обоснованные сомнения. Даже современникам бросалась в глаза искушенность «беглого монаха» в военном деле, в тонкостях европейской политики[10]. Удивляет и не раз выказанное им незнание московских обычаев. Французский кондотьер Жак Маржерет, командовавший ротой стрелков у Лжедмитрия I, сообщал в своих записках о небольших, но заметных ошибках, которые самозванец делал в произношении некоторых русских слов. Впрочем, Маржерет, считавший нового царя настоящим сыном Ивана Грозного, связывал эти ошибки с тем, что спасенный царевич был вывезен в Польшу еще ребенком и воспитывался вдали от родной земли[11]. Никогда не указывал на сходство Отрепьева и Лжедмитрия I и знавший обоих архимандрит Пафнутий, настоятель Чудова монастыря. В связи с этим следует отметить, что Григорий Отрепьев, допусти мы реальность его преображения в убиенного царевича Дмитрия, оказывался не лучшей кандидатурой для врагов Руси – он был слишком узнаваем в Москве, где отметился многими делами. Будучи автором службы московским чудотворцам Петру, Алексию и Ионе, после он стал патриаршим диаконом. Его использовали «для книжного писма»; «яко добр книжник и писец труждаяся у святейшего Иова патриарха в келии святые книги пища», присутствовал на заседаниях Освященного Собора и Боярской думы. По словам патриарха Иова, чернеца Григория знали и епископы, и игумены, и весь Освященный Собор. Вскоре диакон был уличен в «богоотступничестве и чернокнижии». После чего Григория, по решению Собора и Патриарха, должны были сослать на Белоозеро в пожизненное заточение, но он сбежал[12]. И такой узнаваемый в Москве человек претендовал на имя и звание умершего царевича? Более чем сомнительно.
Интерес к проблеме отождествления личности Лжедмитрия усилило утверждение описавшего события Смутного времени немца Конрада Буссова о том, что первым из знаменитых московских самозванцев был незаконнорожденный сын польского короля Стефана Батория: «Многие знатные люди, – писал Буссов, – сообщали, что он (Лжедмитрий I – В. В.) будто бы был незаконным сыном покойного короля Польши Стефана Батория»[13]. Спустя почти 300 лет, на рубеже XIX–XX веков, версию Буссова принял польский исследователь Ф. Ф. Вержбовский, отметивший портретное сходство Стефана Батория и «названного Димитрия»[14]. Следует обратить внимание и на другой весьма примечательный факт, до сего дня не использованный сторонниками этой версии: во время рокоша краковского воеводы М. Зебжидовского (1606–1609), участники этого шляхетского выступления, протестовавшие против планов установления в Речи Посполитой наследственной королевской власти, требовали свержения Сигизмунда III, предполагая возвести на польский престол Лжедмитрия I или князя Габора (Габриэля) Батория, в 1608–1613 годах правившего в Трансильвании[15]. Вряд ли простой московский монах-расстрига мог рассчитывать на столь пристальное внимание рокошан. Интересно упоминание «названного Димитрия» в одном ряду с Габором Баторием, представителем прославленного в польской истории рода.
Красивую гипотезу опроверг историк-иезуит Павел Пирлинг, нашедший в архивах Ватикана письмо Лжедмитрия I папе Клименту VIII, написанное сразу после отречения самозванца от православия и перехода в католическую веру. Исследование документа, проведенное И. А. Бодуэном де Куртене и С. Л. Пташицким, позволило установить, что человек, переписавший набело написанное по-польски письмо, «не был ни малоруссом, ни литвином, ни трансильванцем, что он не только проходил русскую школу, но что и в самом деле был великорусского происхождения»[16]. Эти выводы не объясняют, а еще более запутывают дело, так как бытовавшее у поляков стойкое убеждение в королевском происхождении Лжедмитрия I вряд ли можно объяснить ложными слухами.
Неслучайно историк С. Ф. Платонов еще в начале XX века так написал об этой загадке русской истории: «нельзя считать, что самозванец был Отрепьев, но нельзя также утверждать, что Отрепьев им не мог быть: истина от нас пока скрыта»[17]. Скрытой она остается и по сегодняшний день.
Ситуация с определением личности Лжедмитрия не изменилась и на данный момент. Но для людей, боровшихся с самозванцем и его людьми в начале XVII столетия, сомнения были недопустимы. Пришедший на Русскую землю враг должен был четко определен и охарактеризован. Присвоившего царское достоинство самозванца назвали монахом-расстригой Отрепьевым, и он стал Гришкой Отрепьевым. В борьбе с ним царя Бориса Федоровича охотно поддержали иерархи православной церкви, в числе которых был и казанский митрополит, будущий патриарх Гермоген. Сохранился его более поздний отзыв о самозванце. Святейший считал что он – «отступник православной нашей веры и злой льстец, сын дьявола, еретик, чернец-рострига Гришка Отрепьев», который «бесосоставным своим умышлением назвав себя сыном великого государя нашего и великого князя Ивана Васильевича всея Руси, царевичем Дмитрием Ивановичем всея Руси… и дерзнул без страха к Московскому государству, и, назвав себя царем, а после и цесарем, и коснулся царского венца. И владея таким превысоким государством мало не год, и которых злых дьявольских дел не делал, и коего насилия не учинил»[18].
