мы орали на взвод – «держать строй!», «раз-раз-раз – два три!». «Столовая» в пустыне это нечто, даже мы привыкшие к «тяготам и лишениям», были, мягко говоря, ошеломлены. Место приема пищи – большая палатка с «барной стойкой» где происходила выдача масла, хлеба и кастрюль с баландой. Именно баландой, ибо едой это назвать было сложно.
Палатка не могла уместить весь учебный пункт, питались поротно, минута в минуту, малейший сбой приводил к хаосу и столпотворению. Опоздание на прием пищи приравнивалось к измене Родины, приходить раньше, тоже не рекомендовалось, ибо начиналась толкотня – возле столовой мало места, вокруг барханы и колючки.
Первые полтора месяца нас кормили селедкой. Причем она была далеко не свежая – «ржавая». Когда нам «поставили» горбушу мы радовались как дети. Но не тут – то было, горбуша прилипла тоже на полтора месяца. От рыбного меню у нас через три месяца выросли плавники.
– Я скоро от рыбы замяукаю – говорит Максимчук.
– Чешуей уже оброс, – в тон отвечаю я. Вот бы сейчас пельменей со сметаной…
– Да и бабу с бубликами – заканчивает короткий диалог Черников.
Питание на учебном пункте было построено по остаточному признаку, «то, что не съели в Афгане, доставалось нам». Очень запомнились банки по 5 литров с сушеной картошкой, при открытии которых мы обнаруживали червяков. Каким образом они там оказывались и чем дышали – не знаю. По этому поводу у нас разгорались жаркие споры «есть ли жизнь в консервной банке».
Прием пищи в пустыне дело непростое, а заступление в наряд по кухне это вообще Армагеддон и попа к верху мехом. Приготовление пищи осуществлялась практически под открытым небом, чаны стояли на улице под навесами, картошка тоже чистилась там же. Мы как огня боялись нарядов по кухне, но график был составлен и каждый со страхом ожидал приближение своего судного дня. Первый в наряд пошел курсант Толстогузов Игорь мой сосед по парте. Игорь пропал больше чем на сутки, когда он вернулся с наряда, только смог сказать:
– Это конец, – и, не раздеваясь, рухнул в кровать. Придя в себя Толстогузов рассказал, что бардак начинается с получением продуктов и все это продолжается в течении суток. Чистка картошки занимает всю ночь, рота не спит, точнее, спит, прямо на лавках. Сон не мог остановить не холод, не неудобства. Курсанту, дежурному по столовой приходилось всю ночь пинать молодых, ибо, не начистив нужный объем овоща – тебе начистит лицо начальник учебного пункта. Повара из старослужащих тоже не спешили – могли закимарить или накуриться шмали. Ветер или снег тормозили процессы приготовления пищи, а учебный график срывать нельзя. В общем цирк уехал, клоуны остались. В конце повествования Игорь сказал лишь одно:
– Лучше не ешьте ничего кроме масла и хлеба, – и тяжело вздохнув полез в рюкзак за тушенкой, которая быстро у всех заканчивалась.
Очередь дошла и до меня, я заступал дежурным в наряд по столовой. После развода пошли менять роту Максимчука, срочники были измотаны, у дежурного усталое лицо и ненависть в глазах.
– Жопа, – сказал он и отдал мне повязку с выцветшими буквами – «дежурный». И понеслось – то воды нет, то масло кто-то украл или картошку не подвезли. Срочники как малые дети, кто-то до этого дня никогда не чистил картошку, и они просто резали ее кубиками. Посуду тоже кто-то мыл первый раз, а если учитывать, что это происходило в холодной воде без моющих средств то, результат был понятен. Спасала только хлорка, которую сыпали везде кроме еды. Я трижды заставлял перемывать алюминиевые гнутые тарелки, неоднократно протирать столы и перемывать котлы. Я ненавидел срочников, а они меня. Руки у них были синие и распухшие, у меня красное от крика горло.
В это время активно выводились войска из Афганистана. В нашем расположении стояла рота мотоманевренной группы из Меймене и Файзабада. Все ребята были боевые, обугленные войной, зачерствелые смертями и болью. К нам они относились как к слепым щенкам, а молодых вовсе за людей не считали.
Утром они заходили стадом, без очереди принимать пищу. Проблемы начинались сразу. Они брали двойную пайку масла и сахара, остальное не ели. Многие не обращали на это внимание, но такими темпами может не хватить пайки остальным срочникам. Вступаю в спор с одним из них, который демонстративно на моих глазах взял себе два куска масла.
– Положи на место, другим не хватит, – говорю я, перекрывая ему дорогу.
– Ничего, пусть кашу жуют, – отвечает он и прет на меня.
– Положи, – говорю я и перегораживаю дорого наглецу. Тот нервно бросает поднос на стол называет меня «щенком» и уходит, злобно поглядывая на меня. Вечером он пришел на ужин. На его выцветшем ХБ, на его груди блистал орден Красной звезды и медаль «За отвагу». Он мне показал, кто здесь настоящий мужчина, а не «хозяйка» по столовой. Досталось парню, герой, да пусть ест, сколько хочет, тихо укоряю я себя. Потом мы с ним познакомились – Андрей Розов, нормальный брянский парень. А на тот момент, я, проклиная себя за свое упрямство, вышел на задворки столовой, покурить Приму.
На песке стояла миска с вонючими селедочными потрохами. Вокруг нее, как поросята вокруг свиноматки, лежали пять кошек, цвета грязной тряпки. Они лихорадочно жевали рыбную слизь, агрессивно урчали и прижимали уши к голове. Кошки были худые с острыми лопатками и огромными животами. Глядя на них я думал, что наша жизнь в наряде по кухне, безобразна как эти коты.
После наряда, как зомби дошел до кровати и упал спать, не снимая сапог. Мне снился сон, что я ем мамины пельмени с жирной сметаной, чуть не подавился во сне, проснулся и поднял голову. Посмотрел на единственный огонек – истопник из числа срочников, выделяемый нам на сутки, топил буржуйку. Он сидел в накинутом на плечи бушлате перед раскрытой дверцей печки и равнодушно ковырялся кочергой. Сырые куцые дрова никак не хотели гореть. Едкий дым слоями расползался по промозглой палатке и оседал под кроватями. Накрывшись одеялом с головой, опять проваливаюсь в сон.
Мокрое, унылое утро ватой окутывало мысли, делать ничего не хотелось. Но мы образец для молодых солдат, поэтому – умываться и бриться холодной водой. Песок, песок, песок. Песок валялся на одеялах, залезала под бушлаты, въедался в кожу. Он налипал на наушники радиостанций, забивала стволы автоматов, и очиститься от него было практически невозможно. Отупевшие, покрытые песочной пылью, мы старались делать меньше движений, жизнь загустела, оставшись
