угля. XIX в.
Экспансионизм рассматривался как возможность ослабить социальную и экономическую напряженность, вызванную невиданным ростом безработицы. Национализм виделся как лекарство от опьяненного восхищения западными вещами, от того, что уже вызвало серьезные экономические проблемы в рамках сложившейся системы. Национализм в извращенной, псевдосинтоистской форме использовался и для оправдания японской колониальной экспансии. Суровая дисциплина, в основе своей – гражданская форма милитаризма, иногда подававшаяся в обличье дзэн-буддизма либо дзэнских боевых искусств, – призвана была противостоять влиянию западного демократического свободомыслия, считавшегося также в реакционных кругах Японии прямой угрозой социальным и экономическим устоям японского общества.
В 1931 году крайнее крыло японских военных спровоцировало инцидент в Маньчжурии, и «в ответ» на провокацию японская армия быстро оккупировала ее. Отняв Маньчжурию у Китая, Япония провозгласила создание марионеточного государства Маньчжоу-го. Оно стало главным японским форпостом в Азии, видевшейся как Зона Великого Азиатского процветания при лидирующей роли Японии. В 30-е годы Япония продолжала наступление на Китай и окончательно превратилась в полицейское государство для своих граждан и агрессивную колониальную державу для населения других стран.
В конце концов, загнанная в угол попытками США и Великобритании ограничить доступ к важнейшим сырьевым запасам, необходимым для военных нужд, Япония не выдержала и совершила фатальную ошибку, бросив вызов сразу всем своим противникам. Такой же промах, прямо противоречащий классическим принципам искусства войны, оказался гибельным и для союзницы Японии – Германии, которая в то время обладала самым лучшим вооружением в мире и вполне могла захватить практически всю Европу, не напади она столь поспешно на Советский Союз.
После безоговорочной капитуляции странам-союзницам в 1945 году Япония была вынуждена открыть миру тайну своих ужасающих экспериментов с химическим и бактериологическим оружием, проводившихся на территории Маньчжурии, и конституционным образом навсегда отказаться от ведения войны. Одновременно от своей божественности публично отказался японский император и была разрушена организационная структура государственной религии синто. Однако, несмотря на все это, Япония сохранила собственные вооруженные силы, а в период войны в Корее под патронажем бывших врагов восстановила свои связанные с созданием вооружений производственные мощности.
Хотя сокрушительное поражение 1945 года разрушило японскую империю и, казалось бы, должно было навсегда покончить с угрозой японского милитаризма, национально-расовые чувства, лежавшие в основе японского военного фанатизма, никоим образом не исчезли. Так, еще в 1960 году из печати вышла книга, заявленная как исследование дзэн-буддизма и синто, но на деле говорившая о японской божественной миссии руководства миром. А на протяжении 1980-х годов японская пресса время от времени поднимала вопрос о том, действительно ли капитулировала Япония и отказался ли на самом деле японский император от своей божественности.
Ныне Япония быстрыми шагами приближается к мировому первенству в технологиях, имеющих военное применение. Решив по какой-то причине, что Япония вечно будет отождествлять собственные интересы с интересами ее теперешних союзников, Соединенные Штаты в последние годы стали подталкивать Японию к тому, чтобы она вкладывала больше средств в вооружения и тем самым ослабила бы свой экономический потенциал. Если учитывать опасность подобного давления, вполне импонирующего самосознанию японцев, благоразумие подобной политики можно поставить под сомнение, поскольку США могут оказаться в угрожающей зависимости от японских технологий даже в вопросах собственной национальной обороны.
Другие азиатские народы, гораздо раньше в этом столетии испытавшие на себе, что такое японский милитаризм, прекрасно осознают опасность военного возрождения Японии и уже выражали свою озабоченность по поводу проявляемых в дипломатической, экономической, образовательной и военной сферах признаков крайнего национализма. В этом отношении страны Запада, и особенно Соединенные Штаты, кажутся либо слишком самонадеянными, либо слишком наивными, не понимая до конца, что попытки решить экономические проблемы путем усиления роли военной промышленности чреваты угрозами, противостоять которым, как показала история, одной дипломатии будет уже не под силу.
Дзэн в японской политике. Политика в японском дзэн-буддизме
На протяжении большей части японской истории политика и религия тесно переплетались. Дзэн является одной из школ японского буддизма, которая возникла одновременно с упадком придворной аристократии и созданием структуры централизованной власти военной элитой. Это единственная из буддийских школ, к тому времени только-только пришедшая в страну из Китая, что лишь возвысило ее в глазах последователей-самураев.
Первые сёгуны покровительствовали дзэн-буддизму отчасти затем, чтобы совершить определенную «культурную революцию» и тем самым утвердить престиж и легитимность воинов в качестве лидеров гражданского общества. Вот почему дзэн стал неотъемлемо связываться с военным сословием и даже получил название «религии самураев».
Однако дзэн был не единственной буддийской школой, привлекавшей приверженцев из числа воинов, и, естественно, профессиональные воины были ничуть не более искусными последователями религии в сравнении с выходцами из любых других слоев общества. Тем не менее, в японском дзэн-буддизме четко просматриваются черты самурайского влияния; справедливо и обратное – влияние дзэн на военное сословие Японии также было неизгладимым. В конце концов, оба этих влияния оказались трудноразделимыми, поскольку и первое, и второе воздействовали на политическую и культурную жизнь нации.
Пришедший в Японию дзэн-буддизм, наряду с собственными учением и практиками, принес с собой и неоконфуцианство. Первые дзэнские наставники стремились с помощью неоконфуцианства, являвшего собой синтез древнего конфуцианского социального идеализма и буддийского мистицизма, посеять в сознании новой военной элиты семена общечеловеческих ценностей.
Поначалу дзэн также породил жадную устремленность к чистой духовности, и попытки военного сословия приспособить дзэн для собственных нужд начались, видимо, лишь спустя несколько поколений. Однако со времен второго сёгуната уже просматривается четкое различие между дзэн-буддизмом духа и дзэн-буддизмом власти. Лакуна между политизированным институциональным дзэн и дзэн духовным на протяжении средневековья увеличивалась, и ко времени образования третьего сёгуната в начале XVII столетия от последнего уже почти ничего не осталось.
Появлению в конце XII – начале XIII веков новых буддийских школ способствовали снижение влияния придворной аристократии, покровительствовавшей существовавшим прежде церквам, и упадок в среде тогдашних высших священнослужителей. Первые дзэнские наставники были высокообразованными монахами классических школ, и их глубоко возмущали обмирщение и политизация институционального буддизма той эпохи, справиться с которыми они в условиях существовавшего положения вещей не находили возможным.
Некоторые из монахов отправлялись в поисках ответа на волновавшие их вопросы в Китай, где они нашли чань (дзэн) – направление буддизма, абсолютно отличное от тех, которые в то время были известны в Японии. И хотя чаньские школы процветали в Китае и столетиями ранее, когда группы японских пилигримов прибывали в Поднебесную в поисках знаний и культуры, которые могли бы способствовать развитию японской цивилизации, но тогда практически все чаньские школы почему-то остались незамеченными. Однако к XIII столетию чань-буддизм уже настолько глубоко проник в самое сокровенное
