Может быть, высокие покровители не оставят и его? Круговая порука, особенно если она повязана кровью, обязывает ко многому…
Впрочем, дальнейшие события разрушили эти надежды как карточный домик: спустя неделю после суда над Колиговым при весьма загадочных обстоятельствах погиб адвокат одного из курганских «звеньевых» Дмитрия М., участника знаменитого расстрела Наума Коптевского на Петровке.
Узнав об этом, Нелюбин помрачнел. Он понял: видимо, М. рассказал адвокату то, что тому знать не полагалось.
А поняв, сам напросился на встречу со следователем — только чистосердечное признание могло сохранить ему жизнь.
«Я готов дать любые показания, — с ходу сообщил он «следаку». — И о том, как мы появились в Москве, и о том, почему нам протежировал Тимофеев, и о том, почему власти так долго закрывали на курганских глаза…»
Следователь выказал живую заинтересованность. Предложив закурить, налил арестанту чаю и, разложив перед собой чистые листы протоколов допросов, приготовился слушать и записывать.
Однако уже через десять минут несколько фамилий, походя названных арестантом, заставили следователя измениться в лице. Отложив авторучку, он поспешно вызвал в кабинет конвоиров, распорядившись отвести подследственного в камеру. А сам, закрыв поплотней двери и придвинув к себе телефон, принялся накручивать какой-то номер. Следователь волновался: пальцы не попадали в лунки наборного диска, голос предательски срывался, а услышав с той стороны провода голос секретаря референтуры, он и совсем растерялся…
Больше Нелюбина к следователю не вызывали.
Спустя несколько дней лидера одной из самых беспредельных оргпреступных группировок перевели со «спеца» сюда, в эмвэдэшный корпус № 1. Перевели, чтобы он уже никогда никому ничего не сказал…
В камере сто пятнадцать, рассчитанной на двадцать шесть заключенных, содержались семьдесят шесть человек. Вонь параши, миазмы давно не мытых тел, испарения свежепостиранной одежды и особенно сон по очереди — ко всему этому Олег, не бывавший прежде даже на «хате» ИВС, так и не смог привыкнуть.
Сокамерники приняли его настороженно. Безусловно, слава отморозка и беспредельщика достигла сто пятнадцатой «хаты». Новичка не подвергли «прописке» — то ли потому, что он был не первоходом, то ли потому, что такие развлечения выглядели по отношению к курганцу как минимум глупо.
Однако вскоре все изменилось. Арестанта несколько раз провоцировали на необдуманные шаги — он стерпел. Дважды к нему обращались не слишком уважительно — Нелюбин не поддался и на это.
Особенно усердствовал некто Вячеслав Лесцов, сидевший в «Матроске» по обвинению в двойном убийстве с отягчающими обстоятельствами. Несколько дней назад в бане Лесцов во всеуслышание заявил авторитету, что Нелюбин — гондон, штопанный колючей проволокой, и таких беспредельщиков, как курганские, надо рвать на части. После чего пообещал его опетушить.
Опасно трогать человека в состоянии ожидания неопределенно отодвинутой гибели, и Олег впервые не выдержал.
Завязалась жуткая драка.
Сперва верх одерживал Нелюбин — все-таки навыки борьбы, он, мастер спорта, еще не утерял. Грамотно проведенный захват — и спустя секунду борец уже сидел на обидчике. Пальцы Нелюбина уже тянулись к трепетавшему кадыку Лесцова. Еще мгновение — и он хрустнул бы, как яйцо, но как раз этого мгновения и хватило сокамерникам, чтобы оттащить курганца от жертвы. Несколько беспорядочных ударов, незаметная подсечка — и Олег, поскользнувшись на скользком кафеле пола, ударился головой о стену.
Били его человек пять. Били с наслаждением, с упоением, отталкивая друг друга от тела.
Так бьют лишь тогда, когда хотят убить. Но его не убили — помешали оказавшиеся поблизости «вертухаи».
Лежа на «шконке» сто пятнадцатой камеры, Нелюбин понял: его не оставят в покое.
Ведь и Лесцов, и остальные арестанты наверняка действуют не от себя лично. Наверняка они исполняют чью-то волю.
Когда-то, давным-давно, в другой жизни, он, Олег Николаевич Нелюбин, отдавал приказ: убрать, уничтожить, ликвидировать. Он планировал, заказывал убийства, он просчитывал все плюсы и минусы.
А теперь кто-то заказал его самого.
Заказать его могли и те теневые структуры, которые сперва способствовали возвышению курганских, а затем долгое время закрывали глаза на существование ОПГ. Зачем им лишний свидетель, готовый купить жизнь ценой скандальных разоблачений!
Заказать его могли и «законники». И может быть, «дороги» — эти кровеносные сосуды любой тюрьмы — уже доставили в камеру сто пятнадцать «маляву» воров с коротким приказом: расправиться с беспредельщиком!
Заказать его могли и коптевские, чьим кровником он оставался. Вальнуть убийц братьев Наумовых было для коптевских делом чести. Живой Нелюбин был бы для них укором — мол, какие же вы пацаны, если убийцу своих старших без наказания оставили! Это несомненный удар по авторитету и репутации.
…После драки в бане прошло почти две недели. Олега пока не трогали, но от этого ему было не легче. Чувство страха и обреченности преследовало его каждый час, каждую минуту. И теперь, ранним январским утром, за полтора часа до подъема, он, лежа на нарах «Матроски», вспоминал, рассчитывал, воскрешая давно забытое, пытаясь отыскать хоть какую-нибудь зацепку, которая могла бы его спасти. Искал — и не находил.
Нелюбин твердо знал лишь одно: жить ему осталось не больше суток. Сегодня, максимум завтра его должны убить…
То памятное для многих утро шестнадцатого января 1997 года началось в камере сто пятнадцать «Матросской тишины», как и обычно.
Появление «баландера», раздача «пайки» — едва подогретой перловой каши, видимо, оставшейся с ужина, и ржавой чернушки хлеба. Нелюбин так и не смог привыкнуть к изыскам тюремной кулинарии и потому не притронулся к каше. Он очень рассчитывал на «дачку», которую должны были передать оставшиеся на воле пацаны, но ее сегодня почему-то не принесли.
После завтрака арестанты, не спавшие ночь, забрались на «шконки» — пришла их очередь отдыхать. Оставшиеся бодрствовать обратились к привычным занятиям — просмотру телевизионных «сеансов», игре в домино и нарды, в карты, чтению переданных с воли газет.
На Нелюбина никто не обращал внимания, и это вселило пусть крохотную, но все-таки надежду: может быть, ему удастся прожить и этот день? Может быть, это чувство обреченности лишь плод его воспаленного воображения?
Теперь Олегу больше всего хотелось раствориться в воздухе, стать невидимым, неосязаемым для сокамерников. Он держался тихо, стараясь не обращать на себя внимания, но взгляды арестантов, то и дело бросаемые в сторону его «шконки», подтверждали самые худшие опасения. И надежда прожить еще хоть сутки, появившаяся с утра, таяла, словно песчаный замок под ударами волн.
Говорят, многие люди предчувствуют свою смерть. Говорят, в тюрьме это предчувствие, как правило, обостряется. Нелюбин понял: э т о должно произойти сегодня. А поняв, ожесточился — уж если ему суждено умереть в этих постылых стенах, то он утащит с собой в могилу двух, трех, четырех… Сколько получится.
Такое в минуты отчаяния случается даже с самыми робкими и безответными людьми — необъятная волна гнева затмевает разум, слепая злоба поднимается из самого нутра, и уже не думаешь о каре и не страшишься мести, и нет большей радости, чем выбитый глаз или порванный рот противника, и нет большего счастья, чем кровь, хлещущая из его артерии.
Аналитик курганских был далеко не робкого десятка.
В тот день, шестнадцатого января, Нелюбина не трогали до самого отбоя. И лишь после окончания последнего выпуска теленовостей, когда телевизоры были выключены и на «хате» воцарился фиолетовый полумрак, к его «шконке» наконец подошли.
Их было человек шесть. Все как на подбор рослые, крепкие, с рельефной мускулатурой. Предводительствовал Лесцов — чего, впрочем, и следовало ожидать.
— Че, бля, копыта разбросал, падла гребаная, — уже накручивая себя на предстоящую драку, произнес один из подошедших. — Поднимайся, маромойка. Базар к тебе один небольшой есть.
Олег уже знал, что ударить надо первым и обязательно неожиданно — это внесет растерянность в ряды исполнителей приговора. А дальше как получится. Он будет бить, душить, кусаться, выдавливать глаза, ломать кости, пока не умрет.
Короткий прямой хук — и стоявший впереди Лесцов, не ожидая такого начала, резиново отлетел в сторону. Нелюбин пружинисто вскочил с нар и, оттолкнув локтем стоявшего слева уголовника, впечатал кулак в челюсть второго. Но следующего удара нанести не успел: некто, прятавшийся за спинами, с животным рычанием бросился ему в ноги, и Олег, потеряв равновесие, тяжело и неуклюже свалился на пол.
И тут же на Нелюбина посыпался град ударов.
