подслушивать разговоры Сергея с мадам Журден, то не нашла бы в них ничего предосудительного, а если бы мадам Журден, с которой Калюжный работал с соблюдением всех правил конспирации, вздумала выкинуть какой-нибудь фортель в отношении советского разведчика, она в тот же миг лишилась бы своего любовника, который стал ее богом и смыслом жизни. Сергей всякий раз шел «на дело» стиснув зубы и скрепя сердце. Однажды на одной из встреч с Калюжным он разрыдался и стал истерично кричать, что с него довольно и он требует немедленно отправить его на родину.
— Те московские шлюхи с гитарами были лучше, — говорил Сергей, преодолевая спазмы в горле и размазывая по лицу слезы. — Они требовали только секса, а эта хочет, чтобы я ее еще ласкал и говорил ей нежности.
— Возьми себя в руки, сынок, — сурово перебил его Калюжный, наливая в стакан «Мартель». — На, выпей и вспомни о том, как предки наши горели за идею на кострах, шли на виселицы и под расстрел, падали на амбразуры, десятилетиями гнили в одиночках. То, что я заставляю тебя делать, — это всего лишь легкая разминка на пути к истинному подвигу во славу Отечества.
После этого случая Сергей замкнулся и ушел в себя. Он затосковал по родине, но не по порочной Москве, а по российской глубинке. Где-то в недрах его сознания постепенно формировался образ прекрасной женщины с русой косой, которая умела бы варить вкусный борщ, лепить аккуратненькие пухленькие пельмешки, рожать детей и не ведала бы ничего о политике, авангардистских веяниях в искусстве и виртуальном мире. Возникшая из пены парижских книжных развалов Женевьева была частичным воплощением этого образа.
Между тем роман его с Женевьевой развивался с бурной стремительностью. Встречи их становились все более частыми, так как им было все труднее обходиться друг без друга. «Соприкосновение душами» первой наскучило Женевьеве, и однажды в погожий сентябрьский день, когда они забрели в уединенный уголок Булонского леса, она спросила в упор:
— Серж, неужели тебе никогда не хотелось обнять меня?
— Мне только этого и хочется, черт побери! — ответил он. — Но я ведь дал зарок.
— Кому?
— Тебе.
— Я этот зарок с тебя снимаю.
Он схватил ее в охапку и стал целовать спутанные душистые волосы, широко распахнутые зеленый глаза, вздернутый нос, пухлые свежие губы, шею и грудь там, где был вырез блузки. У нее были чистое дыхание и нежная атласная кожа. Он быстро пьянел, и она, хохоча, принялась отбиваться от него кулачками. Наконец, это ей удалось. Она отошла на шаг и укоризненно сказала:
— Серж, любимую женщину нельзя выпивать всю сразу, как рюмку водки, ее надо дегустировать маленькими глоточками, как дорогое вино.
Она взяла его под руку, заглянула ему в глаза, улыбнулась и добавила:
— Жаль, что хозяйка нашего пансиона не позволяет своим постояльцам приглашать в гости особей противоположного пола, не то я позвала бы тебя на день рождения.
— А когда твой день рождения?
— Ровно через неделю.
— Мы отпразднуем его в каком-нибудь кафе, скажем в «Курящей собаке».
— Нет, так не пойдет. Я хочу, чтобы мы были только вдвоем. И никого вокруг. Знаешь, у меня есть знакомый портье в «Амбассадоре». Он даст нам номер на сутки и документов у тебя не спросит. Я принесу закуски, ты — бутылки, кое-что закажем в ресторане. Ты согласен?
— Почему бы и нет. Где этот «Амбассадор»? Кажется, в районе Оперы?
— Ты прав. Это старый четырехзвездочный отель на бульваре Османа в двух шагах от Оперы.
— Кто был Осман? Турок какой-нибудь?
— Темнота! Барон Осман был префектом Парижа в эпоху Наполеона III. Он проложил и застроил все двенадцать проспектов, расходящихся от площади Этуаль, а кроме того, разбил Большие Бульвары.
«Амбассадор» Сергею не понравился. Старая мебель, нет смесителя в ванной, сливной бачок барахлит, да еще и вид из окна на помойку во дворе-колодце. Когда он сказал об этом Женевьеве, она выдала на ужасном русском языке знаменитую пословицу: «С милым рай и в шалаше». Он рассмеялся, подошел к ней сзади и стал целовать ее теплый затылок, пахнущий липовым цветом. Она мягко его отстранила:
— Не мешай мне готовить салаты. Нацелуемся еще. Хорошо, что ты принес одно шампанское. Любовь не должна быть пьяной. Расскажи лучше что-нибудь. Ты много читал и много знаешь.
— Я расскажу о смесителе. Это чисто русское изобретение. Когда Черчилль в сорок первом прилетел в Москву и впервые увидел смеситель, то заметил глубокомысленно, что такое может позволить себе только тоталитарный режим, но все же попросил у Сталина один экземпляр для своей лондонской квартиры.
Он снова попытался обнять ее.
— Я же просила тебя не мешать! Воткни лучше свечи в торт.
— И зажечь?
— Зажжем, когда стемнеет.
Ему показалось, что она чем-то расстроена и озабочена. Он снова подошел к девушке сзади и осторожно надел ей на шею свой подарок — золотой кулон с изумрудом.
— Я подбирал камень под цвет твоих глаз.
Она пискнула от восторга и, повиснув у него на шее, влепила ему полновесный поцелуй в губы.
— Зачем ты тратишься на меня? Ты ведь не богач!
— К Рождеству я подарю тебе колечко с изумрудом. Кулон будет хорошо смотреться только в паре с ним.
Женевьева повеселела. Она уселась на диван рядом с Сергеем и, тесно прижавшись к нему, объявила, что праздник можно считать открытым. Сергей аккуратно откупорил первую бутылку шампанского и наполнил бокалы.
— Сначала мы выпьем за тебя, потом за меня, потом за нас, потом закусим, чем бог послал. Салют!
Сергей сосчитал свечи на торте и сказал, что, когда они загорятся, он поцелует Женевьеву двадцать один раз — по числу ее лет.
— Молодец, что пришла сегодня не в джинсах, а в юбке. Я смогу, наконец, поцеловать твои коленки. С них и начну.
— Сегодня ты сможешь поцеловать все, что захочешь. Я, кажется, захмелела.
— Это оттого, что ты редко и мало пьешь.
Он зажег свечи и выключил свет. Женевьева быстро таяла под его поцелуями. Наконец, она откинулась на подушки, прошептав, что не в силах более держать осаду.
Ни с одной из женщин Сергей не испытывал того, что испытал с ней. Это было счастье.
— Ты счастье, — сказал он ей.
— Я хочу иметь от тебя ребенка, — ответила она. — Прежде со мной такого не бывало. Это значит, что я люблю тебя.
Женевьева приподнялась на локтях и посмотрела ему в глаза, а он снова подумал, что она похожа на молодую кошку, и погладил ее по спине, как гладят кошек. Тело ее было горячим и упругим, и
