Желаю Вам, Михаил Сергеевич, хорошего здоровья и больших успехов в Вашей выдающейся партийной и государственной деятельности.
Еще раз большое спасибо Вам.
С неизменным и глубоким к Вам уважением
А. Н. Шелепин».
Горбачеву благодарственное письмо даже не стали показывать. Заведующий общим отделом ЦК Валерий Болдин показал его секретарю ЦК Александру Яковлеву. Тот прочитал и, как положено, расписался на полях. Болдин добавил: «В архив».
Через два месяца, в конце марта 1988 года, Шелепин вновь обратился в ЦК. На сей раз к секретарю Егору Кузьмичу Лигачеву, ведавшему организационными делами:
«Уважаемый Егор Кузьмич!
В связи с упразднением Госпрофобра СССР, где я работал и состоял на партийном учете, прошу ЦК КПСС и лично Вас, Егор Кузьмич, разрешить в порядке исключения поставить меня на партийный учет в одной из цеховых партийных организаций аппарата ВЦСПС, где я до Госпрофобра СССР работал в течение восьми лет.
Партийный комитет (т. Фролов Е.А.) и руководство ВЦСПС (т. Шалаев С.А.) поддерживают эту просьбу.
О принятом Вами решении убедительно прошу Вас, Егор Кузьмич, поручить кому-либо из товарищей сообщить мне по телефону…
Извините за обращение непосредственно к Вам с указанной просьбой».
Егор Лигачев написал на письме: «Согласиться».
После выхода на пенсию членам партии полагалось перейти на учет в парторганизацию при ЖЭК. Кто мог, избегал этого, чтобы не сидеть на партсобраниях в малоприятной для себя компании самых простых людей. Райкомы партии бдительно следили за тем, чтобы пенсионеров снимали с учета в тех организациях, где они прежде работали. Для больших начальников делали исключение.
Однако 5 марта 1988 года ведомство, где Шелепин работал до пенсии, включили в состав нового государственного комитета СССР по народному образованию. Александр Николаевич попросил старых друзей в ВЦСПС избавить его от необходимости ходить в ЖЭК. Просьбу удовлетворили.
Персональные пенсии, гарантировавшие отставникам приличное существование, исчезли вместе с советской властью. Шелепин трудно жил последние годы, нуждался. Жалел, что, работая в КГБ, отказался от генеральского звания. Генеральская пенсия бы пригодилась, особенно когда началась безумная инфляция и рубль обесценился. Советская система показала, что если человек сопротивляется аппарату, то найдутся жернова, которые любого сотрут в порошок. К концу жизни Александр Николаевич Шелепин стал другим человеком, сильно изменился.
Незадолго до смерти, в 1992 году, он в последний раз поехал в родные рая, в Воронеж, на семидесятилетие брата Георгия. Александр Николаевич нашел дом на улице Эртеля (бывшая Венецкая), в котором вырос. Хотел зайти, да новые хозяева даже на порог не пустили. Они уже забыли, кто такой Шелепин. А напомнить он не решился.
Всю жизнь он был застенчивым человеком не в делах, а в личной жизни. Даже трудно себе представить: с юности в центре внимания, в президиумах, на трибуне, в окружении множества людей — и застенчивый, скромный и даже смущающийся. Александру Николаевичу было не по себе, когда его узнавали на улицах, подходили поговорить.
Валерий Харазов:
— Он стеснялся, уходил от разговоров. Он прихрамывал к концу жизни, и у него плохо было с сердцем. Он умер от сердечного приступа. Позвонил мне из больницы: «Все хорошо, выписываюсь». Я обрадовался, а через два дня у него произошло ухудшение. Неделю он пролежал в коме и умер, не приходя в сознание.
Это произошло в октябре 1994 года.
Похоронили Александра Николаевича Шелепина на Новодевичьем кладбище. Не в память о его прошлых заслугах, а потому, что там была могила отца. В конце жизни Николай Георгиевич Шелепин тяжело болел, в шестьдесят седьмом году приехал в Москву лечиться и здесь скончался. Член политбюро Шелепин похоронил отца на Новодевичьем кладбище.
Сам Александр Николаевич завещал его кремировать и похоронить в могиле отца. Так и сделали. Памятник у отца и сына один. А мать Шелепина осталась в Воронеже со средним сыном. Там они оба и похоронены, тоже рядом, на Коминтерновском кладбище.
Владимир Ефимович Семичастный пережил Шелепина на семь лет. Он умер 12 января 2001 года от инсульта. Всего трех дней не дожил до своего семидесятилетия.
В те годы я каждый вечер в главном выпуске новостей телекомпании «ТВ Центр» выступал с комментарием к важнейшему событию дня. Новости тогда начинались в восемь вечера. Я узнал о смерти Семичастного за пятнадцать минут до эфира: мне позвонил теперь уже тоже покойный Николай Григорьевич Егорычев.
Я уже был загримирован и должен был идти в студию.
А тема выступления уже была определена, и текст написан. Телесуфлером я никогда не пользовался, а текст клал перед собой — на всякий случай. Пока шел в студию, решил, что просто обязан сказать последнее слово о Семичастном, Шелепине, их поколении. Выбросил готовый текст в урну.
У меня было ровно пять минут в эфире. Смотреть на часы, когда выступаешь, неудобно. Попросил оператора, когда останется тридцать секунд до конца, махнуть мне рукой, чтобы я знал: пора завершать.
Я говорил о том, что ушел из жизни человек, сыгравший важнейшую роль в политической истории нашей страны. Я не был единомышленником Владимира Ефимовича Семичастного, но с уважением относился к нему. У него были свои взгляды. И он им не изменил. Он был мужественным и смелым человеком. И еще я напомнил, что когда они с Шелепиным возглавляли КГБ, то в стране было меньше всего политзаключенных.
Пять минут — небольшое время. И я понял, что должен написать книгу о Шелепине, его друзьях и противниках и вообще о той эпохе…
