Ю. Немцевич (с медал. Давида)
Эта частица некогда могущественной Польши, получившая обидное для поляков название Варшавского герцогства и превращенная в самодержавную монархию, напоминавшую прежний строй Речи Посполитой лишь приятно звучавшими польскими терминами: посол, сейм, сеймики, не могла не вызвать горького разочарования в поляках, которые еще в 1796 г. просили Бонапарта позволить им разделить с ним опасности, «дабы увенчать его новыми лаврами и к титулам, которые он приобрел, добавить название отца угнетенных»[20]. Иронически относясь к своему новому государству, поляки говорили, что у них «герцогство Варшавское, монета прусская, войско польское, король саксонский, а кодекс французский». Но, сознавая свою полную зависимость от Наполеона, они заглушали в себе это естественное чувство недовольства. «Как высшие классы польского общества, так и низшие, как те, которые всегда руководствуются рассудком, так и те, которые в политике поддаются одному только чувству, были прикованы к Наполеону, — говорит польский писатель Юлиуш Фальковский, — тем, что все одинаково понимали, что судьбы той частицы Польши, которая составляла Варшавское герцогство, и в которой билось сердце всего народа, роковым образом связаны с судьбой великого завоевателя, связаны более сильно, чем судьба самой Франции, так как Франция могла существовать без него, а Варшавское герцогство им только жило и в случае его падения было обречено на возвращение в могилу разделов»[21].
Наиболее заслуженные политические и общественные польские деятели старались укрепить в гражданах нового государства веру в Наполеона и возбудить надежду на лучшее будущее. По мере приближения первого сейма стало появляться большое количество трактатов и статей, содержавших всевозможные советы гражданам, предостережения, практические наблюдения и т. п.; всякий, находивший свою мысль полезной для страны, спешил сделать ее общественным достоянием, дабы внести посильную лепту в великое дело устроения вновь возвращенной частицы своей родины. Знаменитый публицист Гугон Коллонтай уже больным стариком издал брошюру под заглавием «Наблюдения над теперешним положением той части польской земли, которую со времени Тильзитского мира стали называть Варшавским герцогством» со знаменательным эпиграфом: «Nil desperandum»; в этой брошюре Коллонтай доказывал, что Варшавское герцогство не может долго оставаться в союзе с Саксонией, но что оно или будет присоединено к какому-нибудь другому государству или послужит началом восстановления прежней Польши; не решаясь категорически высказываться в пользу последнего мнения, он находил все-таки, что Франция, проявлявшая много заботы по отношению к герцогству, делала это не за тем, чтобы впоследствии вновь отдать эту страну под ярмо прусского короля; как бы то ни было, — говорил Коллонтай, — «у нас не было земли, которую нам позволено было бы называть своею, ныне же мы получаем ее из рук великого Наполеона…; докажем сначала на этой частице земли, что мы достойны быть великим народом, и тогда у нас будет право доискиваться намерений этого великого человека и судить обо всем его творении». Юлиан Немцевич, общественный деятель, поэт и историк, призванный после установления герцогства на родину из Сев. — Ам. Соединенных Штатов и занявший пост секретаря сената и члена эдукационной палаты, написал «Предостережение для земляков на 1809 год»; он дает здесь полякам практические советы и старается примирить их с конституцией герцогства; доказывая ее благотворное значение для Польши, Немцевич заходит так далеко, что признает спасительными даже те постановления, которые лишали послов права произносить в палате речи, так как «эти бурные прения были полезны только велеречивым интриганам и лицам, состоявшим на жаловании у иностранных дворов и местных можновладцев». Отметим еще небольшой труд по статистике Польши Станислава Сташица, в котором этот патриарх польской демократии признает, что с образованием герцогства поляки «получили почву для вооружения и сплочения сил»; «весь народ, — говорит Сташиц, — должен действовать легальными и нелегальными, явными и скрытыми способами, чтобы в худшем случае сохранить если не все свое существо в целом, то, по крайней мере, народность, законы и учреждения».
Станислав Сташиц
Под влиянием этих увещаний стала воскресать поколебавшаяся посла Тильзитского мира вера поляков в Наполеона. Популярный король Фридрих-Август и призванные им к кормилу правления министры, преимущественно участники четырехлетнего сейма и восстания Костюшки, с большим рвением занялись устройством нового герцогства. Им предстояла трудная и сложная задача. На маленькую страну, разоренную недавними переходами французских войск и лишившуюся лучших национальных имений, которые Наполеон пожаловал своим маршалам и генералам, была возложена обязанность содержать на свой счет 30.000-ную армию и уплатить французскому императору в течение трех лет 20 миллионов франков. И польский народ, забывший обо всех испытанных им разочарованиях и считавший Варшавское герцогство предвестником возрождающейся Польши, с редкою готовностью приносил тяжелые жертвы своему «спасителю и благодетелю». Соединяя свою судьбу с ярко горевшей звездой Наполеона и посылая своих храбрейших сынов умирать под стенами Сарагоссы и на полях Бородина, поляки верили, что этим путем они приближаются к осуществлению своей мечты о восстановлении польского государства.
И. Рябинин
Франция в XIX в. (Racinet)
V. Первые войны с Наполеоном и русское общество
Д. А. Жаринова
ервые войны с Наполеоном — эпоха, когда интерес к внешней политике успел уже приобрести некоторое право гражданства в России. Достаточно окрепли и умножились культурные и экономические связи России с Зап. Европой; самые западноевропейские события, выдвинутые только что пронесшейся революцией, выпукло и ярко сгруппировались теперь около одной личности — Наполеона. «С самого восшествия на престол императора Александра Павловича, — говорит современник — политический горизонт был покрыть тучами… Тогда во всех петербургских обществах толковали о политике, и даже мы, мелкие корнеты, рассуждали о делах! Это было в духе времени». Толки о политике волей-неволей заставляли оглядываться и внутрь России: каковы ее силы? что может обусловить успех ее или неуспех в случае активного вмешательства в ход событий? Обнаруживаются два направления: правительственное, официально патриотическое — людей довольных существующим строем, солидарных с правительством, и оппозиционное — несогласных с правительством.
Карнавал при первой империи (рис. Дебикура)
Указ Сенату от 1 сентября 1805 г., объявлявший рекрутский набор и изъяснявший причины первой войны с Наполеоном, не был неожиданностью для русского общества. Уже в 1803 г. в лучшем из русских журналов, «Вестнике Европы», слышатся нотки, предостерегающие от чрезмерного увлечения Наполеоном. Этот великий человек имеет некоторое право назваться в истории «единственным»: но не случаю ли он обязан своим счастьем? «Описание обстоятельств и прагматическая история таких великих происшествий будет делом потомства». Недоверие к Наполеону сменяется враждой к нему после принятия им императорского титула и казни герцога Энгиенского. Известно, что после события в Эттенгейме все высшее петербургское общество облеклось в траур, а супруга французского посла на вечере у князя Белосельского должна была уехать за час до ужина, так как с ней разговаривала только ее кузина. Журналы и частные письма пестрят уже суровыми отзывами о Бонапарте: это «опасный деспот», «хищник, не уважающий народных прав», «мещанин на троне», недостойный титула, который себе присваивает. Объявление первой войны было встречено большинством сочувственно. «Весь город толкует о войне, — пишет про Москву в сентябре 1805 г. Жихарев. — Ненависть к Бонапарту возрастает, между тем как любовь к государю доходит до обожания и доверенности к нему беспредельной». В октябре только и разговоров, что о войне: ожидают чего-то чрезвычайного. Помещик Перхуров так расходился в Английском клубе, что кричал на всю залу: «Подавай мне этого мошенника Бонапарта, я его на веревке в клуб приведу!» Настроение господ передается крестьянам: на пути за границу войска встречают в деревнях радушный прием; современники, по словам Михайловского-Данилевского, должны помнить возгласы: «забросаем Бонапарта шапками». Самоуверенная политика Наполеона могла возмутить русское общество. Но у патриотизма, несомненно, были и другие менее видные, но более веские источники. Один из источников — опасность, которая угрожала со стороны Наполеона экономическим связям России с Англией. Дело не обходилось и без непосредственной английской агитации в пользу войны. «Англичане, — говорит Булгарин, — распложали различные оскорбительные выдумки насчет Наполеона, и притом почти на всех языках, чтобы посеять во всех народах ненависть и презрение к главе французского правительства. Множество этих пасквилей переведено на русский язык, и в свое время все это с жадностью было прочитано». При дворе была влиятельная партия сторонников Англии с А. Воронцовым во главе. Уже в 1804 г. французский посол Эдувиль доносит, что англичане распускают слух о военных приготовлениях Наполеона против России: «нет нелепостей, которых они не распространяли бы каждый день — и все они клонятся к тому, чтобы поссорить нас с Россией». В 1806 г. с. — петербургскому главнокомандующему подкинули анонимное письмо о необходимости продолжения войны — с эпиграфом «Nov (now?) or never» — по стилю, переведенное с иностранного: судя по эпиграфу, автор, если не англичанин, то во всяком случае лицо, не чуждое английских симпатий. Письмо было передано государю и заслужило его одобрение. Не мешает отметить и другой источник: Наполеон — исчадие революции — и, в конце концов, его успехи не могут ли еще более усилить и без того неспокойное настроение русских крепостных крестьян? Желая уронить в глазах русского правительства гр. Моркова и в то же время несколько напугать Россию, Наполеон не нашел лучшего способа, как сообщить в августе 1803 г. о слишком будто бы неосторожных толках Моркова по поводу освобождения крестьян. Вопрос о крестьянах становился больным местом, незаметно связывавшимся с внешней политикой. «О Чарторижском, — пишет в апреле 1805 г. Ростопчин своему другу Тицианову, — все заражены мыслью, что он скрытый враг России и первый пророк вольности, коей стращают дворянство».
