Ознакомительная версия.
По словам Ивинской, она только на Лубянке узнала, что получение денег из-за рубежа — хотя и совершенно законными способами — наносит ущерб государству. Она, как и ее адвокаты и защитники Пастернака на Западе, напоминала, что время от времени Пастернак получал гонорары из-за границы, и эти деньги помогли поддержать Пастернака и его семью. Ивинская напомнила, что родственники Пастернака купили новую машину. «Невозможно не знать, что деньги пришли из-за границы», — написала она.
«Я делила жизнь с Пастернаком на протяжении 14 лет, и в большинстве случаев я делила с ним не гонорары, а все его несчастья и превратности судьбы, и очень часто вопреки своим убеждениям, — продолжала она. — Но я любила его и делала все, что могла, как шутили мои друзья, чтобы прикрыть его «своей широкой спиной». А он верил, что я самый близкий и дорогой ему человек, который был нужен ему больше всего». Она напомнила — и позже повторила в своих мемуарах, — что с помощью Д'Анджело отложила издание «Доктора Живаго» и что ЦК просил ее не давать Пастернаку встречаться с иностранцами. В этом она оказалась даже более сильным союзником властей, чем Зинаида Пастернак.
В заключение Ивинская писала, что Пастернак «перевернулся бы в гробу, узнав, какой ужасный конец ждал меня из-за него». «Пожалуйста, верните меня и мою дочь к жизни. Обещаю, что проживу остаток жизни с пользой для родины». К письму прилагался рапорт начальника лагеря, а также «характеристика заключенной»[927]. Ивинскую называли сознательной, скромной и вежливой; отмечалось, что она «правильно понимает» политику КПСС и советского правительства. Но, добавлял начальник, ей «кажется, что ее посадили неправильно, что она сидит за преступление, которого не совершала».
Тенденциозные отрывки из письма Ивинской Хрущеву были опубликованы в московской газете в 1997 году, когда наследники Ивинской судились с Государственным архивом литературы и искусства из-за документов Пастернака. Авторы статьи при помощи цитат, вырванных из контекста, пытались очернить Ивинскую, выставив ее осведомительницей КГБ. Полный текст письма Ивинской опубликован не был. К сожалению, попытки очернить доброе имя Ивинской во многом удались, поскольку обвинения, выдвинутые в статье, были некритично восприняты западной прессой. Полный текст письма, которое хранится в РГАЛИ в Москве, не позволяет назвать ее доносчицей. В служебной записке КГБ «для внутреннего пользования» Ивинская названа «антисоветчицей». Ее письмо — это мольба отчаявшейся женщины, искавшей участия у высшего лица страны. Точно так же поступали и другие лагерники, добивавшиеся помилования.
После освобождения Ивинская возобновила занятия литературными переводами и начала писать мемуары. Е. А. Евтушенко вывез ее мемуары из Советского Союза в 1976 году; они были изданы под названием «В плену времени. Годы с Борисом Пастернаком». Ивинская умерла в 1995 году в возрасте 83 лет. Ее дочь Ирина Емельянова живет в Париже; она издала две книги своих мемуаров.
Серджио Д'Анджело живет в Витербо (Италия); он продолжает писать о «деле Живаго» и очаровывает гостей с такой же легкостью, как в свое время очаровал Пастернака. В 1960-х годах он безуспешно подавал иск на Фельтринелли, пытаясь отсудить половину гонораров Пастернака. Он считал, что имеет право на эти деньги, из-за записки Пастернака, в которой тот просил вознаградить Д'Анджело. По словам Д'Анджело, он хотел на полученные гонорары учредить литературную премию имени Пастернака, которая «будет присуждаться писателям, защищавшим дело свободы». Судебная тяжба затянулась, и Д'Анджело в конце концов отозвал иск. Его мемуары, переведенные на английский язык, доступны в Интернете.
В 1966 году родственники Пастернака при поддержке советских властей начали вести переговоры с Фельтринелли о переводе гонораров Пастернака в Советский Союз. «Мне кажется, что настало время откровенности и искренности[928]… что необходимо отдать дань памяти покойного поэта, — написал Фельтринелли Александру Волчкову, президенту Инюрколлегии в Москве, представлявшему интересы Пастернаков. — Поэтому я считаю, что нам всем необходимо сделать… шаг вперед, в том числе тем, кто в свое время не давал пощады благородной фигуре покойного Поэта».
К соглашению удалось прийти через несколько лет — дело так затянулось, что представители СССР во время своих приездов в Милан, по словам сына Фельтринелли, «научились наматывать спагетти на вилку»[929]. Шеве сообщал, что Ивинская «настроена воинственно и непримиримо[930], как всегда»; ей не хотелось делиться, хотя она не имела законных прав оспаривать какое-либо соглашение. В 1970 году, когда стороны пришли к соглашению, в знак признания своей роли «верной спутницы Пастернака»[931] она получила сумму в рублях, равную 24 тысячам долларов[932].
В то время политические пристрастия Фельтринелли начали поглощать его. После разрыва с Итальянской коммунистической партией ему казалось, что «он разуверился во всем[933]. Не был приверженцем никаких взглядов, ни идеологических, ни политических». Но две поездки на Кубу, в 1964 и 1965 годах, и продолжительные беседы с Фиделем Кастро, чьи мемуары он надеялся опубликовать, как будто вдохнули в него новую жизнь. Фельтринелли видел политический эксперимент, которым он мог восхищаться. В 1960-х годах участники холодной войны казались ему безнадежно продажными; американцы убивали во Вьетнаме, а советские танки давили Пражскую весну. В Италии Фельтринелли боялся фашистского переворота. Издатель все больше сил посвящал борьбе с империализмом, и его взгляды стали настолько радикальными, что он выступал за «систематическое применение контрнасилия» для обеспечения успеха итальянского рабочего класса. Итальянские спецслужбы зачислили его в разряд врагов государства. Когда в Милане в здании Национального сельскохозяйственного банка прогремел взрыв, унесший жизни 16 человек и ранивший 48, среди подозреваемых полиция называла и Фельтринелли. Вместо того чтобы опровергать обвинения, Фельтринелли ушел в подполье — в поисках «безвестного отсутствия», как он это называл. «Это единственное условие, позволяющее мне служить делу социализма», — написал он в обращении к своим служащим. Он постоянно переезжал с места на место: Италия, Швейцария, Франция, Австрия. Обзавелся несколькими паспортами. Он не привык к жизни в бегах и выглядел все более изнуренным и рассеянным. «Он пропал», — писала в дневнике его жена Инге Шёнталь-Фельтринелли. Когда она встретила мужа в Инсбруке в апреле 1970 года, то с трудом узнала его: «Он выглядел как бродяга». Через год убили боливийского консула в Гамбурге; следствие выяснило, что оружие, из которого произвели выстрелы, ранее принадлежало Фельтринелли. Сам Фельтринелли не был замешан в заговоре, но, возможно, познакомился с женщиной-киллером во время одного из своих латиноамериканских вояжей. Пути назад уже не было. Фельтринелли написал длинное письмо «красным бригадам», военизированной террористической группировке марксистско-ленинского толка, предложив сотрудничество «на политической, стратегической и тактической платформе». Позже, в 1971 году, он написал новый манифест: «Классовая борьба или классовая война?» — призыв к революционному сопротивлению.
15 марта 1972 года в пригороде Милана у основания опоры линии электропередачи нашли труп, в котором опознали Фельтринелли. Он с соучастниками собирался взорвать линию электропередачи, но бомба взорвалась раньше времени. «Произошел ли взрыв случайно, из-за того, что случайно задели таймер, или кто-то нарочно переставил стрелки? — спрашивает Карло, сын Фельтринелли, в своих мемуарах об отце. — Возможно, ответ закрыл бы дело, но не разрешил бы самого главного».
В 1988–1989 годах журналист Дэвид Ремник обратил внимание на необычное зрелище в московском метро: «Пассажиры читают Пастернака в голубых номерах «Нового мира». Многие представители интеллигенции давно прочли «Доктора Живаго» и другие запрещенные произведения в «самиздате» и «тамиздате». Настала очередь обычных людей узнать, что же так долго находилось под запретом.
Официальное отношение к Пастернаку начало смягчаться в начале 1980-х годов — до того, как во главе Советского государства встал реформатор М. С. Горбачев и начал проводить политику гласности, когда стало возможным издание прежде запрещенных книг. Бывшие протеже Пастернака, в том числе поэты Вознесенский и Евтушенко, призывали издать «Доктора Живаго» на родине. Вознесенский считал издание романа лакмусовой бумажкой времени, необходимым шагом для того, чтобы переосмыслить прошлое. Он называл издание романа «победой над «охотой на ведьм» против антисоветизма».
Вознесенский сравнивал издание «Доктора Живаго» с революцией. В декабре 1987 года в журнале «Огонек» появились короткие отрывки из романа. С января по апрель 1988 года в «Новом мире», который раньше отверг «Живаго», роман печатали с продолжением, и советские читатели смогли наконец-то открыто полностью прочесть роман Пастернака. Первое легальное издание на русском языке вышло через год; в строке копирайта значилось[934]: «Giangiacomo Feltrinelli Editore Milano».
Ознакомительная версия.
