Ознакомительная версия.
Прокурор сообщил суду: переписка Ивинской и Фельтринелли убедила его в том, что за границу роман переправила Ольга, хотя и Пастернак тоже «продался милитаристам»[894]. По словам прокурора, ему неизвестно, кто написал роман, Пастернак или Ивинская, но за все это ее преследовать не будут, а судят ее с дочерью за получение ввезенных в СССР контрабандным путем советских денег. Суду представили половинку банкноты, присланной Фельтринелли; представили список курьеров вместе с переданными ими суммами.
Адвокаты Ивинской и дочери заявили: ни Ивинская, ни ее дочь ничего не ввозили в страну контрабандой и никогда не меняли иностранную валюту на рубли. Более того, Фельтринелли и его посыльные действовали, исполняя поручения Пастернака. Адвокаты спрашивали, почему курьеров, за которыми следили, так и не арестовали.
Ни у кого не было сомнений в вердикте, но, когда объявили сроки заключения, все были поражены их суровостью — восемь лет принудительных работ для Ивинской и три для Ирины.
В январе их отправили поездом в лагерь в Тайшете, в Сибири, почти в пяти тысячах километров к востоку от Москвы. Ближайшим к лагерю городом был Красноярск. По пути на восток, окруженные уголовниками и монахинями, которые пели о Христе, они сидели в клетках внутри вагонов. Стоял ужасный холод, а на Ирине было лишь легкое весеннее пальто. Последнюю часть пути прошли пешком при 25-градусном морозе. Ивинская нашла такой мороз «невыносимым» для непривычных к нему москвичей[895].
Режим в лагере для политзаключенных женщин оказался не слишком строгим. В бараках было тепло[896], имелась баня; посылки из Москвы доходили без труда. Ольгу и Ирину сокамерницы прозвали «Пастерначки»[897]. Однако пробыли они там недолго. В то время, как их отправили в Тайшет, ГУЛАГ — Государственное управление лагерей — официально расформировали. Через несколько недель Ольгу и Ирину этапировали на запад, в Потьму, в лагерь, где Ивинская отбывала срок в 1950–1953 годах. Весть об их аресте и заключении постепенно просачивалась за границу. Сначала ряд западных писателей и ученых, в том числе Грэм Грин, Франсуа Мориак, Артур М. Шлезингер-младший и Бертран Рассел, писали советским властям, однако их просьбы игнорировались[898]. Рассел, пожилой философ, выступавший за одностороннее ядерное разоружение, писал Хрущеву, что преследование Ольги и Ирины «чрезвычайно затрудняет[899] мой призыв к лучшим отношениям с Россией».
18 января обо всем стало известно официально. «Нью-Йорк таймс» назвала приговор «чистым актом мести»[900] против «ближайшей соратницы и близкого друга Бориса Пастернака, которая стала вдохновительницей романа «Доктор Живаго» и послужила прообразом его героини, Ларисы».
Московское радио откликнулось 21 января[901]. В передаче на английском языке рассказали о контрабанде денег и привели цитату из июльского письма Фельтринелли, в котором он просил Ивинскую не допускать того, чтобы его договоры с Пастернаком попали в руки властей или родственников Пастернака. В передаче говорилось, что Ивинская призналась; под конец иезуитски приводили цитату из «Гамлета» в переводе Пастернака: «О женщины, вам имя — вероломство!» Через неделю в передаче итальянской редакции Московского иновещания пересказали ход судебного процесса с длинным комментарием на итальянском языке[902]: «Мечта о фантастических богатствах довела ее до преступления, и она начала торговать именем Пастернака оптом и в розницу. Чем больше ухудшалось здоровье писателя, тем выше была ставка; даже смерть не помешала ей».
Далее подробно описывалась «целая система конспирации, похожая на те, что обычно описываются в детективах. У них было все: условный язык, тайные встречи, клички и даже средства опознания: итальянская банкнота, порванная пополам, должна была служить опознавательным знаком».
В заключение авторы передачи говорили, что «последняя страница этой отвратительной истории закрыта: Московский городской суд от имени миллионов советских граждан, чью землю пятнают отбросы общества, купленные за доллары, лиры, франки и марки, вынес свой приговор».
На Западе история была еще далека от завершения. В преследовании Ивинской видели продолжение травли Пастернака после присуждения ему Нобелевской премии. «Здесь, на Западе, люди справедливо задаются вопросом[903], чего можно ожидать, на уровне межгосударственных отношений, от режима, который демонстрирует так мало храбрости и великодушия по отношению к собственным гражданам и так мало уважения к великой культуре, которой — во многом — он является тюремщиком», — писал отставной американский дипломат Джордж Кеннан в письме в «Нью-Йорк таймс». «Таймс оф Лондон» заключала, что «тон радиопередачи слишком мстителен[904], а сама она слишком мелодраматична, чтобы принимать ее за чистую монету».
Усомнились в самой сути дела «СССР против Ивинской». Фельтринелли 28 января заявил[905]:
«Как издатель Бориса Пастернака я отныне предпочитаю воздерживаться от каких-либо заявлений, потому что считаю, что противоречия в данном вопросе не помогут лицам, вовлеченным в дело, — даже семье покойного писателя. Однако неточности, по сообщениям из разных источников, настолько бросаются в глаза, что я считаю своим долгом изложить факт, о котором известно мне лично.
Я лично знаю, что 100 тысяч долларов, переведенных целиком или частично в рубли и пересланных в Москву, взяты со счетов Бориса Пастернака на Западе. Сумма, о которой идет речь, была передана по письменному распоряжению, написанному автором собственноручно и датированному 6 декабря 1959 г.».
Фельтринелли сообщал, что распоряжение попало к нему в марте 1960 года.
«В заключение считаю, что Ольга Ивинская не виновна ни в передаче данной суммы, ни в ее последующем принятии. Во-первых, распоряжение о переводе денег, повторяю, было отдано самим Пастернаком; во-вторых, сам Пастернак пожелал, чтобы сумму, переведенную в рубли, послали либо ему самому, либо Ивинской.
Точно так же нельзя исключить того, что автор, по сути, желал видеть в Ивинской свою наследницу. Поэтому прошу Верховный суд СССР принять во внимание обстоятельства, на которые я ссылался. Все они подтверждаются неоспоримыми документами».
Д'Анджело также опубликовал ряд статей, в том числе отрывки из писем Пастернака к нему, содержавшие «неопровержимые доказательства», что деньги запрашивал и получил сам автор. И Нива говорил репортерам в Париже[906]: «Зная об отношениях Пастернака и Ивинской, я не сомневаюсь в том, что она никогда ничего не предприняла бы без его инициативы». Через знакомых Нива просил вмешаться Елизавету, королеву Бельгии, которая в 1958 году первой из представителей королевской семьи посетила Советский Союз. «Будь Борис Пастернак, которого я любил как отца, еще жив[907], такого бы не случилось», — писал он.
В бой ринулся Сурков: он дал интервью газете французских коммунистов «Юманите». Он выразил удивление в связи с тем, что получает письма от таких писателей, как Грэм Грин. «Вы вмешиваетесь и требуете освобождения преступниц[908], о которых вы ничего не знаете… Речь идет о незаконных сделках с валютой, и дело никак не связано с Пастернаком, который был великим поэтом. Надо сказать, что его семья не имеет никакого отношения к этой грязной истории. Все слухи оскорбляют память писателя. Если бы за границей хотели почтить его память, то не стали бы взбаламучивать грязь вокруг него только потому, что среди его друзей была авантюристка».
Кроме того, Сурков написал Дэвиду Карверу, генеральному секретарю Международного ПЕН-клуба, что Ивинская «рекламировала свою близость с Пастернаком»[909] и «несмотря на преклонный возраст (48 лет), не переставала заводить параллельных и частых близких отношений с другими мужчинами».
Через месяц Сурков и Алексей Аджубей посетили Великобританию. Они привезли с собой, по их словам, документальные свидетельства, доказывавшие вину Ивинской, в том числе фотографии пачек рублей; фотографию ставшей знаменитой половины банкноты, присланной Фельтринелли; письмо от Фельтринелли Ивинской и копию рукописного заявления, сделанного Ивинской в КГБ.
«Мы привезли документы и письма[910], которые предоставят вам окончательные доказательства, что она была замешана в очень грязных делах, которые могут только повредить имени Пастернака», — заявил Аджубей на пресс-конференции в Лондоне.
Советские служащие в Лондоне, казалось, не понимали, какой отклик на Западе вызовет вырванное у Ивинской признание. «Все в обвинении — истинная правда[911], — писала она. — Я со своей стороны ничего не отрицаю (возможно, за исключением подробностей, в которых я могла сама запутаться из-за своего нервного состояния). С другой стороны, я хотела бы поблагодарить следователя за тактичность и корректность, не только в связи со мной, но и в отношении к моим архивам, которые тщательно разобрали, часть вернули мне, часть доставили [в литературный архив] и не уничтожили ничего из того, что я хотела сохранить».
Ознакомительная версия.
