Направили телеграммы в Москву (в разные адреса, в том числе и в АПН), и дело, к нашему удовольствию, вскоре разрешилось: руководство ШПТ отозвало своего «активиста». Не исключаю, что через свои возможности в спецслужбах руководство ШПТ установило, что Леон является агентом местной контрразведки.
Подавляющая часть советских граждан, работавших в Женеве, проживала в городе в арендованных у местного населения квартирах. И спецслужбы Женевы имели в эти квартиры, можно сказать, свободный доступ: по существующим там правилам, консьерж или управляющий домом имеет запасные ключи от всех квартир. А эти лица являются штатными осведомителями полиции. Большинство квартир, где проживали наши соотечественники, были оборудованы контрразведкой техникой подслушивания. Мы многократно убеждались в этом, в ряде случаев даже изымали микрофоны. А чаще оставляли их на месте, предупредив жильцов о их наличии и, следовательно, о необходимости соблюдать осторожность в разговорах. Время от времени, при необходимости, мы их использовали, чтобы довести до местных спецслужб выгодные нам сведения, включая и дезинформационные. «Проложенный» противником «канал связи» нас вполне удовлетворял.
Глава восьмая
БУДНИ ОФИЦЕРА БЕЗОПАСНОСТИ
Летом 1974 года между правительствами СССР и Швейцарии было подписано соглашение об открытии Генеральных консульств: советского — в Женеве, швейцарского — в Ленинграде. Нам было поручено найти подходящий для этой цели дом в аренду, а лучше — в собственность.
В таких случаях лучше всего обращаться в солидные адвокатские конторы, которые занимаются оформлением дел с недвижимостью. Они берут за услуги дороже, по и возможности у них шире, и предлагаемые строения проходят квалифицированную экспертизу. Поэтому я сразу позвонил хорошо известному мне адвокату. Он ответил: «Есть одна вилла, выставленная на продажу, которую стоит посмотреть. Приезжайте!»
«Продастся „Белый дом“, — весело сказа мэтр, — только не в Вашингтоне, а у пас в Женеве, в десяти минутах езды от вашего Представительства. Его хозяин господин М. приобрел замок под Лозанной, который нравится ему больше, чем эта вилла, несмотря на её звучное название. Посмотрите её пока внешне. Если притянется, завтра-послезавтра устрою встречу с М. Цена виллы и при ней участка в 0,22 гектара — разумная».
Внешний вид виллы и участка нас удовлетворил. Одноэтажный особняк на высоком фундаменте окрашен в белый, а высокая, со многими окнами мансарда — в контрастный темно-коричневый цвет. На участке помимо нескольких крупных деревьев имеются декоративные кусты и цветники. Все пострижено, ухожено. Во всем видна заботливая рука.
Господин М., весь какой-то круглый и очень подвижный, ждал меня на лужайке под развесистым каштаном. На вид ему было лет 55–60. «Вот мой „Белый дом“, — сказал он вместо приветствия. — Конечно, он не столь велик, как в Вашингтоне, у него нет купола и овального кабинета, но он очень удобен и, по-моему, будет достаточно комфортабельным для небольшого персонала Генерального консульства. Пойдемте в дом, познакомимся. Я хочу, чтобы дом стал вашим».
Дом мне понравился. Оставалось узнать, во сколько он нам обойдется. А речь мота идти о весьма крупной сумме, так как и земля в Женеве дорогая, и район, где находится дом, престижный, да и сам он стоит немалых денег.
— Скажу откровенно, — отмстил М., — что я очень обрадовался, когда адвокат сообщил мне, что вы ищете дом. Вам, великой державе, я продам его с особым удовольствием. Отдам за 22 миллиона швейцарских франков. Это — стоимость земли, а дом — в подарок.
Я поблагодарил господина М. за доброе отношение к моей стране, за «специальную» цену и обещал о нашем разговоре немедленно сообщить в МИД СССР. Указанная М. цена усадьбы была принята МИДом без возражений. Это всех очень обрадовало: не надо торговаться. Дальше, к моему великому удовольствию, делами по покупке дома занялся прилетевший к этому времени в Женеву будущий вице-консул.
В десятых числах августа М. позвонил мне и сказал, что формальности, связанные с покупкой нами виллы, практически завершены. Оформление документов у нотариуса и в мэрии займет еще три-четыре дня. Он сказал также, что по случаю подписания акта о продаже дома Советскому Союзу намерен в четверг 29 августа устроить коктейль для узкого круга, и, конечно, «он и его семья были бы счастливы видеть на нем господина Окулова и его друзей — советских дипломатов». Он спросил, устраивает ли нас эта дата. Посмотрев план мероприятий Представительства, я ответил согласием. И вечером получил официальное приглашение на специально сделанной для этого случая открытке с видом «Белого дома».
Столы были накрыты в зале на первом этаже. Кроме советских дипломатов были приглашены адвокат, сотрудники мэрии, службы протокола правительства Женевы, друзья хозяина, теперь уже бывшего.
Были речи и тосты. М. был трогательно внимателен к нам — советским. В своей речи он выразил глубокое удовлетворение тем, что первое в истории швейцарско-советских отношений Генеральное консульство СССР в Женеве будет находиться в доме его предков. Словом, все по протоколу. И лишь в конце приема протокол, к удовольствию собравшихся, был нарушен: каждому гостю хозяин вручил по бутылке арманьяка в ящичке из красного дерева.
История арманьяка заслуживает того, чтобы о ней рассказать. В 1930-е годы М. занимался, кажется, самолетостроением в Испании. Фашиста реквизировали его завод. К счастью, деньги, хранившиеся в швейцарских банках, сохранились, и он занялся бизнесом, потом— служил в банках. Как специалиста в области финансов, в пятидесятые годы его пригласили в ООЫ и направили советником по финансовым вопросам в одну из африканских стран.
Рассказывая, М. встал, открыл бар и вернулся с плоской бутылкой зеленого стекла и двумя коньячными бокалами. «Давайте выпьем по стаканчику старого арманьяка!».
Распробовав напиток, я сказал хозяину, что такого не пил ни во Франции, ни в Швейцарии, и, взяв в руки бутылку, стал рассматривать маленькую простенькую этикетку из серой бумаги, приклеенную под самое горлышко. Типографским шрифтом на ней было написано: «Лрманьяк урожая 1897 года. Приобретен в 1959 году на аукционе в городе Базель. Разлит в погребе „Белого дома“ в Женеве в 1144 бутылки».
Пока я изучал этикетку, хозяин, улыбаясь, наблюдал за мной. На его лице читалось желание увидеть изумление и «поразить» меня необычной историей. Я действительно был изумлен. Самый старый, по советской маркировке, коньяк (КС), который у нас бывал в продаже, выдерживался не более 10–12 лет. А тут — 1897 год. Как не удивиться?
«В 1943 году, — начал свой рассказ М., — гитлеровцы узнали, что в одном из погребов города Ош в Гаскони хранятся две бочки арманьяка урожая 1897 года, общим объемом 1200 литров. Они его тут же реквизировали, чтобы отправить в подарок Герингу. А чтобы груз не попал в руки французских партизан, решили сделать это через Базель. А швейцарская таможня наложила арест на этот груз, и до 1959 года он хранился на ее складе.
Я в то время находился в Африке, — продолжал он, — и, слушая швейцарское радио, узнал о распродаже на аукционе скопившихся на таможне товаров, в т. ч. и двух бочек арманьяка. Я знал, что вина 1897 года отличались особспно высоким качеством. И я решил лететь в Базель».
Из аукционной схватки М. вышел победителем, и уже обдумывал план реализации арманьяка, как ему было сделано официальное предостережение: продавать содержимое этих бочек іш оптом, ни в розницу он не может, поскольку не имеет лицензии на торговлю спиртными напитками. Это был удар, но М. перенес его стойко. «Если я не могу на этом заработать, буду пить арманьяк сам, с друзьями, дарить нужным, полезным и просто приятным людям», — решил он. И, застраховав покупку, отправил ее в Женеву. Тогда же заказал 1150 бутылок различной емкости, а также ящички из красного дерева, по размерам бутылок. «Уж если дарить, то красиво! Эго мое правило, — подчеркнул М. — В подвале этого дома виноделы, приглашенные из Оша, разлили арманьяк по бутылкам и опечатали их моей печатью».
2. ПАТРИАРХ ПИМЕН В ЖЕНЕВЕ
Среди советских граждан, находившихся в семидесятых годах прошлого столетия в Женеве, был двадцатисемилетний архимандрит Кирилл, в миру — Владимир Михайлович Гундяев. Он представлял во Всемирном совете церквей (ВСЦ) Русскую православную церковь (РПЦ), которая вошла в него в 1961 году, и был священником православного храма, принадлежавшего Московской патриархии.
Отец Кирилл время от времени заходил в Представительство к сотруднику, занимавшемуся консульскими делами, за помощью в оформлении виз, поскольку много ездил по поручениям Патриархата но Европе. Самостоятельно получать визы в иностранных посольствах и консульствах советским гражданам, в том числе и служителям отделенной от государства церкви, не рекомендовалось. В кабинете консула я с ним и познакомился. До этого мы встречались в Представительстве, на приемах, вежливо раскланивались, говорили о погоде, но не больше. Мне казалось, что он, догадываясь, какое ведомство я там представляю, избегает меня. Я не предпринимал никаких попыток сойтись с ним поближе, полагая, что рано или поздно это произойдет само собой, когда у меня или у него появится в этом необходимость.
