одной живой курицы. Впрочем, если бы нас здесь не было, то ночью явились бы партизаны и забрали бы себе все, что нужно. Мы слышали, что они постоянно совершают набеги на деревни.
Караулим пленных, которых хотим сдать в лагерь военнопленных в Карачеве. Мы будем рады поскорее избавиться от них, потому что из-за них приходится выделять больше людей в караул. Да еще и кормить их, а провизии у нас и так мало. На вид это сущие оборванцы, а шеи у них такие, будто они уже побывали на виселице. И все же никто из них не пытается бежать. Наоборот, им, наверное, кажется, что мы разместим их в теплых квартирах и обеспечим питанием. То, что мы приставили к ним охрану, их совершенно не тревожит. «Батюшка» Рюм рассказывал, что в основном это безобидные бродяги – вероятно, солдаты-дезертиры. Но ни у кого из них нет при себе никаких документов. У них нет ничего, кроме их собственной жизни. Они вечно хотят есть и испытывают просто нечеловеческую страсть к сигаретам. Я дал им немного своего табаку. Эти мужики сразу же содрали со стены кусок обоев и скрутили из пожелтевшей газетной бумаги самокрутки.
7 ноября
Уже вечер. На лесной поляне мы разбили палатки и выставили караулы. У меня еще есть немного времени, чтобы как-то описать события прошедшего дня. Мы только подъехали к печально известному партизанскому лесу, в котором сейчас находимся, когда увидели большие щиты, предупреждающие об опасности. Колонна машин двигалась впереди, а я находился в составе крупного отряда под командованием Штоффмана. Поступил приказ снять предохранители на винтовках. Дюжина гражданских («Надо было их расстрелять», – сетовал Фельгибель) шла в центре нашей группы. Все молчали. Мы с опаской поглядывали по сторонам, осматривали кусты, кроны деревьев, поляны – о быстром марше можно было пока забыть. Штоффман часто останавливал нас, чтобы прислушаться к звукам в лесу. Всем как-то не по себе… Треск веток, шорохи… Но никто не стрелял. Разбитые вражеские машины, изуродованные трупы. Все это лишь усиливало наш гнев, а заодно и страх, который пронизывал нас насквозь. Медленно, но верно мы шли вперед, а лес все никак не заканчивался. И только животные, то и дело мелькавшие среди деревьев и кустарника, вели себя довольно беспечно. Ужасная картина открылась на опушке. Мы увидели лесопилку, а вокруг несколько сгоревших хижин. Все пространство было усеяно трупами людей и лошадей, а также сгоревшей техникой. Видимо, здесь был уничтожен едва ли не целый русский батальон. Внезапная атака с воздуха… Судя по всему, вражеское подразделение было застигнуто врасплох этой бомбардировкой. Они так и остались здесь навсегда, посреди леса, едва прикрытые осенней листвой. «Внимание, партизаны рядом!» – прокатился шепот по нашим рядам. Мы действительно добрались до самой жуткой поляны. Ужасная вонь. Об этих мертвецах некому было позаботиться. Только звери жадно набрасывались на трупы и поедали все, что им по вкусу. Неподалеку от этого страшного места мы миновали кладбище павших героев пехотного полка «Великая Германия». Могилы были украшены ветками и камнями. Пунцель, который шел рядом со мной и время от времени потягивал какое-то зелье из своей фляги (по его словам, он пил водку), указал на могилу молодого солдата, награжденного Рыцарским крестом. Дата его смерти оказалась такой же, как и день рождения! Выходит, парень не пережил свой день рождения… Мы вздохнули, когда миновали этот «опасный поворот», как назвал его Пунцель. Думаю, что даже Фельгибель, которого обычно трудно чем-то смутить, почувствовал облегчение – видно, очень нервничал. Но самое страшное ждало нас впереди. Незадолго до того, как устроили привал, мы наткнулись на немецкую разведгруппу, которая прочесывала лес в поисках партизан. Они увидели штатских, которых мы сопровождали в качестве пленников. И набросились на них. «Всех к стенке – это партизаны!» – сказал командир отряда. Штоффман не сказал ему «Нет». Не успели мы опомниться, как подозреваемые были в спешке расстреляны. Их поставили рядом, бок о бок. Несколько торопливых жестов – выкрики по-русски, которые никто не понял, – широко раскрытые глаза, в которых явственно отразился страх смерти, – а потом ударили более чем из десятка автоматов. Они как стояли, так и рухнули вниз, распластались на земле. Некоторые какое-то время еще дергались. Командир отряда добил их. «Вообще-то они заслужили куда худшую смерть. Партизаны ежедневно убивают наших товарищей, издеваются над ними, – сказал он. – Кто не жесток, тот быстро потеряет голову». Он сделал движение, словно хотел сказать, что ему тоже не нравится судить и убивать. Только один среди нас ухмылялся и, казалось, даже радовался. Это был Груль. «Мертвецы… – услышал я его голос, – наконец-то мы сможем снова поесть в одиночестве». И закурил сигарету. Остальные же, в том числе Фельгибель, промолчали, так что слова Груля прозвучали как насмешка. Пунцель дернул меня за рукав и подал свою фляжку. Но я даже губы смочить не успел. Прозвучала команда, и мы двинулись дальше. Между деревьями мелькали птицы. Сквозь облака пробивалось вечернее солнце…
8 ноября
Полдень. Через час выступаем. Так и не смог уснуть. Слишком много произошло за день: множество погибших на поляне, могилы полка «Великая Германия», расстрел мирных жителей… Странно, что все отмалчиваются. На меня давят переживания. Даже Пауль, которого не так уж легко разжалобить, проворчал: «Мне так худо, что блевать хочется». Думаю, пройдут годы, прежде чем все это как-то переварится. Да, человек меняется. С годами ты становишься другим человеком – возможно, не всегда более жестким, но зато более опытным, познавшим жизнь изнутри…
Мы по-прежнему в том же самом партизанском лесу, которому нет конца и края. Вокруг только лес, а посреди него – деревня: около двух десятков маленьких деревянных хижин, населенных одинокими людьми. Мы снова соединились с остальной частью роты. Наши водители совсем измучены. Они сообщили, что в пути их обстреляли. Они отстреливались. В итоге несколько легкораненых и кое-какие повреждения на автомобилях. Но вблизи партизан никто не видел. Они, похоже, стреляли откуда-то из надежного укрытия, а заметив, что наткнулись на численно превосходящего противника, сразу же скрылись в густом лесу. На ночь мы расставили вокруг деревни усиленные караулы (в том числе и пулеметные расчеты). Дежурит попеременно почти вся рота. Странная ночь: непрерывный шум и треск в лесу, но это пока только звери и птицы, которые ходят, ползают или летают неподалеку.
Кроны деревьев гнулись от сильного ветра…
Снова мысли о родине. Когда в детстве я бродил по нашим лесам, настроение было всегда приподнятое, сердце ликовало. Теперь, когда мы
