Александр Бушков - Возвращение пираньи

Кацуба ударил молниеносно, двумя сомкнутыми и согнутыми в «клюв ястреба» пальцами. Никто так и не понял, отчего недоросль вдруг улегся отдохнуть возле урны, прижав руку к печени — и никто не стал вникать.

— Зря, — сказал Мазур, шагая дальше.

— Конечно, зря, — сказал Кацуба. — Ну и что?

— Знаешь, что меня больше всего удивило в данном финале? То, что нам аккуратно выдали все обещанное и даже не стали проводить профилактических бесед касаемо молчания и возможных последствий.

— Ничего удивительного не вижу, — сказал Кацуба. — Один голый прагматизм. Гораздо проще и нехлопотнее было нам это все повесить, чем закатывать под асфальт. Папаня, надо полагать, свято хранит имидж джентльмена, честно платящего по мелким счетам, — это крупные счета, как убедили нас английские классики, джентльмен может и не оплачивать… Без малейшего ущерба для родовой чести. А что до профилактики… Кто-то неплохо нас изучил и просчитал, дорогой адмирал. Ты не пойдешь бродить по редакциям бульварных листков, да и я тоже. Не из врожденного благородства души и высокой морали, а оттого, что собака никогда не научится мяукать. Не будем мы мяукать, это не наше. Циники мы, а не шлюхи, верно?

— Пожалуй что, — кивнул Мазур. — В конце-то концов, мы все это взяли…

— А почему мы не должны были брать? Я себя не ставлю чересчур высоко, но, по моему глубокому убеждению, мы столько лет рвали в клочья всех, на кого указывал хозяин, нимало не заботясь о целости собственной шкуры, что уж на такие-то мелочи имеем право, verdad? Особенно когда сто раз видели, как навешивают и более крупные звезды, и более яркие ордена на всякую сволочь… Такова моя нехитрая жизненная философия.

— Аналогично, — сказал Мазур. — Слушай, рассказал бы ты, наконец, за что у тебя «Дружба народов»? До сих пор любопытно…

— За заслуги перед отечеством, ясное дело, — сказал Кацуба. — Был я когда-то молодой и энергичный старлей, и приехал к нам в Союз нерушимый республик свободных один генералиссимус типа Папуаса, про которого тогда еще не было известно точно — станет он другом мирового соцлагеря или шатнется в объятия империализма. Ну я был десятой спицей в колесе, опекали его бобры — не мне, юному, чета. Вот только когда он ухитрился срубить хвосты и вместе с советником из ихнего посольства закатиться на хату к проституткам, куда довольно некстати нагрянула облава, — ну, представляешь застойные времена? — именно ваш покорный слуга эту хату вычислил и ухитрился выдернуть оттуда обоих папуасов под носом доблестной советской милиции. За коньячком эту историю кто-то изложил лично дорогому Леониду Ильичу, в те поры еще бодрому, без малейшего маразма. Ильич посмеялся и велел непременно отметить находчивого молодого товарища. Поскольку я возле генералиссимуса светился как исключительно штатское лицо — кажется, аспирант из «Лумумбы», уж точно и не помню, — то и отмечен был соответственно. Такова была моя первая награда… А того генералиссимуса, кстати, все-таки понесло в цепкие объятия мировой Антанты, по слухам, наше же ведомство ему и обеспечило нежданное самоубийство из четырех стволов… Ты что?

Мазур стоял как вкопанный, его мимоходом толкали, он не обращал внимания. Нет, ему не почудилось, как решил было сгоряча, это и в самом деле были странствующие латиноамериканские певцы, Мазур таких не раз видел в Питере, а теперь вот кто-то из вагантов добрался до Арбата. Народец был невероятно живописный, в бахроме, нашитой всюду, где только возможно, в позвякивающих разноцветных бусах. Они ничуть не походили на тех музыкантов, что Мазур видел в Санта-Кроче, — а вот песня была знакомая, та самая «Малагуэна»:

Его пронзила боль. Он крепко зажмурился. Казалось, достаточно открыть глаза — и окажется в ночном саду, освещенном разноцветными огнями, под другими звездами, на другом конце света, и Ольга вновь будет смотреть в лицо — неотрывно, загадочно, покорно и властно. Вот только открыть глаза…

Кажется, он застонал от этой невыносимой боли — Кацуба вдруг потряс за плечо, что-то встревоженно спросил, Мазур отмахнулся. И медленно открыл глаза.

Ничего не было — только морозная, смертная тоска.

И это — последний из рассказов о Маугли, сказал Киплинг.

…И обратился я, и видел под солнцем, что не проворным достается успешный бег, не храбрым — победа, не мудрым — хлеб, и не у разумных — богатство, и не искусным — благорасположение, но время и случай для всех их.

Ибо человек не знает своего времени. Как рыбы попадаются в пагубную сеть и как птицы запутываются в силках, так сыны человеческие уловляются в бедственное время, когда оно неожиданно находит на них.

Numero Uno — номер первый (исп.).

Muchacho — парень (исп.).

Хорошо. Спасибо (исп.).

К вашим услугам, сеньор (исп.).

К вашим услугам, сеньоры (исп.).

Quiensabe? — Кто знает? (исп.)

Жаргонное словечко, соответствующее русскому «Пшик!».

Бедняга, несчастный (исп.)

Чочо — буквально «никчемный», презрительное прозвище западных соседей.

Соединенные Штаты (исп.).

Коронадо — прозвище коренного жителя Санта-Кроче, самоназвание.

Коммодор — во многих военных флотах чин, соответствующий капитану первого ранга.

Подождите, сеньор (исп.).

Буквально — североамериканец, но применяется главным образом к жителям США.

Чудесная погода сегодня, сеньор, не правда ли? (исп.)

Примерный смысл: «Стало быть, что творится?» (исп.)

Подождите (исп.)

Не говорю по-испански (ломаный испанский).

Не говорю по-английски (исп.)

Вагабундос — бродяги (исп.)

Черт возьми! (исп.)

Стоять, руки вверх! (исп.)

Разбойники (исп.)

Бак — носовая часть судна.

Счастливого пути, ребята! (исп.)

Ладно, почему бы и нет? (исп.)

Берегись! (исп.)

И так далее (лат.)

Не так ли? (исп.)

Ломаный испанский, примерно: «Тык точно, дарагие сеньорита!»

В США — воображаемая граница между Севером и Югом.

Хорошо, очень хорошо (кит.).

О мертвых либо хорошо, либо ничего (лат.).

Эгей, человече! (исп.)

Разбойников (исп.)

Черти (исп.)

На месте преступления (лат.)

Фатом — морская единица измерения (морская сажень) = 1,83 м.

Из глубины (лат.).