Итак, мы были в Европе. С ее правосторонним движением! Это обстоятельство было причиной нескольких опасных столкновений, но, к счастью, ничего серьезного. Голландцы привыкли к безумным англичанам, ездящим не по той стороне, и относились к таким нарушениям с улыбкой.
Мы ехали через Гаагу. Тысячи велосипедистов окружали наш автобус: люди ехали на работу. Здоровые, розовощекие, чисто вымытые, опрятно одетые, симпатичные люди. Когда мы останавливались у светофоров, они, конечно, тоже останавливались и, в ожидании зеленых огней, прислонялись к нашему автобусу. От этого наша бедная колымага угрожающе раскачивалась. В таких случаях Битлы высовывали свои косматые головы из боковых окон и, улыбаясь, кричали: «Убери корягу, приятель!» «Отзынь отсюда!» «Кончай раскачивать лодку!» «Глядите, какой славный зверек!» (Это о женщине.)
Голландцы тоже улыбались и кивали нам, приветствуя на своем языке. На окраине Гааги я опять сделал неправильный маневр, свернув не туда, куда надо, и нас чуть не сбил огромный грузовик. Грузовик прогромыхал мимо. Клаксоны ревели. Из окна кабины на нас глядел могучий кулак. Проклятые англичане, они угробят нас всех! Да, надо срочно учиться ездить справа. Срочно. Битлы кричали мне слова утешения и ободрения. Мы выехали на просторы сельской Голландии. Упоительный аромат деревни приятно щекотал ноздри. Зеленые пастбища радовали глаз. Мы забыли про все треволнения. Битлы то и дело восторженно кричали: «Красота!» «Как на открытке!» «Как в школьном учебнике!» «А где эти проклятые тюльпаны, о которых мы столько слышали?» «И ветряные мельницы!» «Не вижу мельниц.» «А, вот одна!»
Мы подъехали к дорожному знаку, указывавшему путь на Арнхем, где тысячи британских солдат сложили свои головы во время последней мировой войны. Говорят, что они проиграли битву, но покрыли себя неувядаемой славой. С войнами всегда так: храбрые люди храбро, но глупо умирают. Я заглушил мотор у Арнхемского мемориала, где написано: «Их имена будут жить вечно.» Сначала мы позавтракали купленными в дороге бутербродами с сыром, а потом мой шурин Барри сфотографировал нас на фоне мемориальной стены.
Я был глубоко взволнован: я увидел бесчисленные ряды маленьких белых крестов. Каждый крест — это британский солдат, погибший на чужой земле. Теперь их плоть, их кости вскармливают тучные земли голландской деревни. Удобрение. Я заплакал. Отвернувшись, чтобы никто не видел, я вытирал руками глаза. Я не хотел, чтобы меня считали неженкой.
Джон Леннон даже не вышел из автобуса. Это зрелище было не для него. «Мне это не интересно. Все это не то.» Он чувствовал то же, что и я: что война — бессмыслица, и что эти люди не должны были умереть. И все-таки меня поразило, что он не захотел выйти и посмотреть на свидетельство такого трагического безумия. Я мысленно обругал его разными нехорошими словами. Таким был Джон: противоречивым, упрямым, не по летам циничным. Впрочем, если остальные были для меня просто мальчишками, то на Джона я смотрел как на зрелого молодого человека — ершистого, язвительного, странного молодого человека, который подавлял всех остальных. У гениальных людей всегда есть странности. Дорогой Джон.
Остальные все вышли из автобуса и получили свою долю трогательных впечатлений. Сейчас я вижу руку судьбы в том, что мы остановились у стены с надписью: «Их имена будут жить вечно». Потому что это относится и к БИТЛЗ.
Арнхем оказался приятным маленьким городком. Мы гуляли по его живописным улочкам. День был жаркий. В воздухе жужжали пчелы. Мы шли по улицам, обсаженным аккуратно подстриженными деревьями, и смотрели на людей, спешащих по своим делам. В каком-то переулке мы добрели до музыкального магазина. Битлы зашли внутрь, а мы с Берил, Вуди и Барри остались на улице. Лучше бы я пошел вместе с ними! Вскоре они вышли. Вид у них был возбужденный и виноватый, как у мальчишек, совершивших удачный набег на чулан, где хранится варенье. Нехорошее подозрение охватило меня. «В чем дело, ребята? Что случилось?» Я почувствовал недоброе. Мы были в чужой стране, без разрешения на работу, маскируясь под студентов. Не хватало еще неприятностей от местных властей!
Леннон огляделся вокруг, убедился, что никто не смотрит, и вдруг вытащил из-за пазухи большую, очень дорогую губную гармошку. «Нравится?» — спросил он. «Где ты ее достал? Разве у тебя есть деньги?» Я прекрасно знал, что денег у него нет. И он знал, что я знаю это. «Я ее раздобыл.» «Ты украл!» — наступал я. Леннон окинул меня своим гордым, стальным взглядом. «Нет, ты мне скажи: ты что, украл ее? — не унимался я. — Мы тут в чужой стране, выдаем себя за студентов, а ты идешь на такое! Господи! Мелкое воровство!» Я поморщился. Леннон молчал. Засунув гармошку в карман пиджака, он сказал: «Да, я украл ее.» «Это идиотизм какой-то, — вопил я. — Зачем ты это сделал? Ты мог загубить все дело. Я бы купил тебе эту штуку, если б ты как следует попросил!» Леннон смотрел на меня неприступным взглядом, в котором читалась одна мысль: «Ты меня не запугаешь.» «А, бесполезно говорить!» — сказал я. Мальчишки! И выходка Леннона была, конечно, мальчишеством. Да и кто из нас, положа руку на сердце, может поклясться, что в свои юные годы он не делал ничего противозаконного? Я помню, как, будучи мальчишкой, заходил в магазин и смахивал в карман конфеты с прилавка. И не только конфеты. Я «специализировался» на электротоварах. Причем они мне совсем не были нужны. Я таскал их, потому что чувство опасности страшно возбуждало. И от скуки. А эта гармошка очень пригодилась группе. «Ладно, — сказал я. — Пошли. Все равно мы не можем отнести ее назад. Они вызовут полицию, и тогда быть беде. Давайте уносить отсюда ноги, пока целы. Не хватало еще нам угодить в местную тюрьму!»
Когда мы выезжали из Арнхема, в автобусе царила неловкая тишина. Все думали об этом дурацком инциденте. Тут, чтобы разрядить обстановку, Джордж предложил: «Давайте споем!» Отличная мысль. Нельзя же вечно дуться друг на друга! Леннон достал свою новую сверкающую гармошку и после нескольких пробных трелей заиграл «Мэгги Мэй». Мы все хором запели эту озорную песенку про известную ливерпульскую шлюху. Наверное, мы пели очень громко, заглушая даже шум мотора, потому что люди на улицах оборачивались, что-то кричали нам и махали руками.
На границе с Германией — опять встреча с таможенниками и иммиграционными властями. Все прошло как нельзя лучше. В наше байку про студентов поверили. А гитары? Ну, это для домашнего музицирования. «Немцы ведь очень музыкальная нация, не правда ли, майн херр?» «О йа, йа!» — и чиновник махнул рукой, что значило — проходите. Дорога в Гамбург прошла не без приключений. Сначала, сразу после переезда границы, колеса нашего автобуса застряли в трамвайных рельсах и нас чуть не раздавил мчавшийся навстречу трамвай. Потом, уже в Гамбурге, мы столкнулись с автомобилем, за рулем которого сидела женщина. Но все обошлось. Женщина оказалась милым существом и даже подробно объяснила нам, как добраться до Гроссе Фрайхайт-штрассе — улицы, где находились «Индра» и «Кайзеркеллер».
Мы выехали на Гроссе Фрайхайт как раз в тот час, когда начали зажигать огни в стрип-клубах, а проститутки выходили на свой вечерний рейд в поисках клиентов. Кого только не было на этой улице! Наркоманы и сводники, гангстеры и музыканты, обычные гомосексуалисты и трансвеститы, грязные старички и грязные молодые люди, женщины, ищущие мужчин, и женщины, ищущие женщин. В магазинах можно было купить кинжалы и пистолеты, наручники и дубинки, кастеты и бичи, даже ручные гранаты — если вы знали «места», конечно. В этом районе Гамбурга можно было купить что угодно и кого угодно. Битлы вышли из автобуса, чтобы размяться. Они вдыхали в себя грязный воздух Гамбурга, с любопытством осматривались. Город им сразу понравился. «Наш город», — сразу определили они. «Смотрите, сколько огней!» «Глядите — мужик в женской одежде!» «Что это он так вырядился?» Пришлось объяснить им про трансвеститов. Для них это было новостью. «Транс… как ты сказал?» «Вот чудики!» «Что за город!» Я привел их в «Кайзеркеллер», который находился в самом конце улицы. Бруно встретил нас с восторгом. Битлы тоже были в восторге — от «Кайзеркеллера». Мне пришлось все время напоминать им, что, по контракту, они будут играть не здесь, а в другом клубе Кошмидера — в «Индре». «Так это и есть знаменитые БИТЛЗ?» — сказал Бруно (он говорил через герра Штайнера). Они поразили его своим неудержимым темпераментом и колдовским обаянием. Точно такое же впечатление они потом произведут на Брайана Эпстайна, но будущее было тогда еще скрыто за далеким горизонтом.
Дэрри Уилки и Сеньоры были тоже там. Они готовились выйти на сцену. Хауи встретил Битлов довольно холодно: он считал их второсортной группой. Не будем сердиться на него: он и Дэрри давно не слышали БИТЛЗ и не знали, насколько те выросли за последнее время. Причина холодности могла быть и в другом: Хауи, наверное, думал, что я рассказал Битлам про его злое письмо. Но я им ничего не рассказывал: зачем ссорить людей, когда наша большая игра только начинается?
