Хотя ни для кого я не делал записей в своей студии: для меня время дорого. Ведь надо потратить несколько дней! Но для нее — исключение.
А я как раз работал над этим фильмом, где кроме музыки было шесть-восемь песен. Мы записали их с Аллой. А потом она пришла с просьбой записать ее собственные песни.
— Знаете, Александр Сергеевич, — сказала она, — под моей фамилией это никто не возьмет, поэтому я придумала псевдоним — Борис Горбонос. Я тогда песни и на радио протолкну, и пластинку выпущу. А так скажут: «Пугачева — не член Союза композиторов, зачем нам ее песни!»
От членства в Союзе композиторов действительно зависело немало. Я ее понимаю. Но потом она сделала все иначе. Сказала, что автор песен — восемнадцатилетний парализованный мальчик, прикованный к постели. Написал вот эти песни, надо ему помочь. Ведь для него это глоток воздуха, смысл жизни!..
Звучало красиво и душещипательно.
Но эту историю я узнал позднее. А пока записал все фонограммы для Аллы. Она спела. Одну песню — на свои слова. Я сделал сведение, дал ей пленки, и на этом, казалось бы, все должно было закончиться. Но нет! Только начиналось.
На «Мосфильме» она договорилась с режиссером нашей картины, и он пообещал вставить эти песни в фильм.
Я же ничего не ведал! Прихожу как-то на «Мосфильм» и вдруг узнаю, что эти песни уже отсняты и вставлены в картину!
Говорю:
— Я категорически против!
Во-первых, так не принято. Если ты композитор картины, то ты пишешь музыку и песни сам. Если приглашают еще кого-то, то обязательно с твоего согласия.
Во-вторых, тут получается, мягко говоря, не очень честно. Ведь Алла никому не сказала, что это ее песни. Речь шла об инвалиде, несчастном мальчике!..
И по студии поползли слухи, мол, черствый Зацепин не хочет помочь парализованному таланту! А я помалкиваю, что знаю правду, Аллу не выдаю… Она же приклеила себе усы и сделала фотографию, будто это и есть Горбонос. Годы спустя выяснилось, что всю эту авантюру придумал Стефанович, ее муж в тот период (по крайней мере, он так написал в своей книге).
А тем временем литературный редактор почти перестал со мной здороваться: потому что я такой мерзавец, не хочу помочь инвалиду…
Мне было очень обидно. Я ей подарок сделал — записал песни (запись в студии, кстати, — дорогое удовольствие), а она в благодарность обманула меня, да еще и спекулирует на вымышленной чужой беде!..
Пошел к Сизову, директору «Мосфильма», говорю:
— На самом деле ситуация выглядит иначе. Никакого Горбоноса не знаю! Между нами — это псевдоним Пугачевой. Никакого мальчика-инвалида нет! Если нужно, могу работать на фильме, скажем, с Флярковским, с Эшпаем, с другим каким-нибудь моим коллегой-композитором, но Горбоноса не знаю и не хочу делить с ним свою музыку. Я ухожу с картины!
— Тогда нам придется закрыть картину, — говорит Сизов. — Ведь все песни уже сняты, переснимать — у нас денег нет…
— Ну, пусть Горбонос и записывает песни! — отвечаю. — Без меня.
— Но мы только что закрыли одну картину. Сейчас — вторую?.. У нас так скоро зарплату будет нечем платить!.. Вы же наш работник, войдите в положение!..
Мне бы, наверное, еще в самом начале этой интриги надо было стукнуть кулаком по столу и сказать:
— А подайте сюда режиссера! Почему он позволяет такое вытворять на картине при живом-то композиторе?..
Но я, пластилиновая ворона, не стукнул.
А Сизов продолжал меня уговаривать. Пообещал, что Горбоноса не будет в титрах рядом со мной, лишь в самом конце появится: «такие-то песни написаны Горбоносом».
В итоге я согласился. «Мосфильм» мне был дороже.
Хотя в душе еще оставалась обида на Аллу. Почему она не объяснила все нормально?! Конечно, не хотелось бы вставлять в свой фильм четыре чужие песни, но можно же было по-человечески найти компромисс!.. Одна ее песня потом отпала: Пугачева исказила стихи, и поэтесса запретила ей выпускать их в таком виде, и песню вырезали. Кстати, и слова другого поэта она изменила. В оригинале было: «Той женщине, которую люблю», а она переделала и прозвучало — «которая поет». Но автор ей разрешил.
Во время всех этих перипетий мы с Аллой не виделись. И на следующий фильм «31 июня» я ее уже не пригласил. Позвал Таню Анциферову. Хотя некоторые мелодии были написаны для Пугачевой…
После разлада с Аллой я записал несколько песен с Софией Ротару. Соня мне всегда нравилась. Скромная, с прекрасным вкусом, всегда хорошо одевалась, пела очень приятно. На запись приходила всегда абсолютно подготовленная. Я был очень доволен!
Спустя какое-то время мы где-то встретились с Пугачевой. Алла говорит:
— Александр Сергеевич, давайте простим друг друга!
А за что?..
— Ладно, — говорю, — я не злопамятный…
Потом она стала петь в основном свои песни.
В конце девяностых как-то я приехал к Алле. У меня была песня для нее. Встретила меня радушно. Поговорили о жизни, Филипп поставил песню, она послушала.
— Филипп, — говорит Алла, — перепиши, мне нравится! Резник напишет мне стихи.
Я и Филиппу показал одну песню, но ему она не понравилась. Он дал мне три свои кассеты, чтобы я понял, в каком стиле ему нужно.
Через год приехал в Москву и снова зашел к ним, говорю:
— Алла, у тебя песня лежит, ты, наверно, ничего с ней не будешь делать. Я ее заберу.
— Да, да, — говорит, — сейчас не до этого! То одно, то другое…
Потом еще как-то раз принес Киркорову несколько песен. Он поставил, слушает.
— О! — говорит. — Одна лучше другой! Алла, слышишь?!
А она спокойным голосом:
— Нет, Филипп, ты сейчас уже в другом стиле поешь, это тебе не подходит.
Он:
— Ну, смотри, а вот эта?!
— Нет, — отвечает она.
Все, приказ свыше! Тема закрыта.
Больше я ей ничего не показывал.
А отношения у нас остались нормальными. Алла пела на моих юбилейных вечерах. И Филипп тоже очень хорошо там пел.
Франко Кристальди денег не жалел
Мне позвонили из группы Михаила Калатозова и сказали, что хотят пригласить меня писать музыку для фильма «Красная палатка». Картина о трагической экспедиции генерала Нобеля к Северному полюсу. Для меня такое предложение было большим подарком.
Михаил Калатозов — прекрасный режиссер. После фильма «Летят журавли» его знали не только в СССР, но и за рубежом. Кстати, еще в сталинские времена Калатозов в составе группы кинематографистов побывал в Голливуде, где они полгода изучали производство. Вернулись с идеей создать на Кавказе между Сочи и Новороссийском нечно подобное американской «фабрике грез». С аэродромом, десятками павильонов, кварталами домов со сменными фасадами, водопадами… Понятно, что проект предполагал немалые затраты. Сталин долго не отвечал. Месяцев через восемь на проекте появилась его резолюция: «Гигантомания». И советскому Голливуду не суждено было родиться…
Что касается «Красной палатки», тогда еще не шел разговор о том, что это будет совместная советско-итальянская картина. Мне дали сценарий Юрия Нагибина, я познакомился с Михаилом Константиновичем. Он пригласил меня к себе в гости. Это был интеллигентный, располагающий к себе человек. Когда-то он, как и я, работал киномехаником. К тому же оказался меломаном. Дома у него была хорошая аппаратура, на которую, бывая за границей, он тратил кучу денег.
Я приходил к нему со своим хорошим товарищем звукорежиссером Виктором Бабушкиным, одним из лучших в своем деле. Калатозов взял его на запись музыки.
Михаил Константинович включал свою дорогую аппаратуру и спрашивал нас:
— Ну, как звучит?.. А если я вот так колонки поставлю, как вы считаете, так лучше? А если так?..
Он был не женат, к нему приходила домработница, готовила обеды, убирала квартиру. Нас хорошо покормили, было грузинское вино…
…Довольно быстро я написал главную тему, поиграл ему. У меня тогда был орган Муромского производства, у него довольно неприятный звук, но за неимением гербовой пишем на простой!.. Хорошо хоть, что звук тянулся.