Лицо Джона смотрело с обложек журналов по всему миру. Но именно этот снимок был для него особенным. В нем сиял и внутренний настрой Лен-нона в переломный момент музыкальной карьеры, и талант фотографа.
Появление в «Роллинг Стоун» открыло перед Лейбовиц двери мира рокеров. В 1975 году журнал выбрал ее как официального фотографа их мирового турне. Энни сделала сотни снимков. В памяти у всех осталась черно-белая постановочная фотография Мика Джаггера и Кита Ричардса. Оба без рубашек, Кит важно надулся, в бандане и с белым шарфом на шее, выпятив живот вперед. Мик, напротив, скромно смотрит в объектив, он больше похож на школьника, позирующего для выпускного альбома, чем на рок-звезду.
В очередной раз Лейбовиц сделала культовую обложку для «Роллинг Стоун».
Ленноны считали Энни другом. Ей они тоже нравились, но она не могла так легко к ним относиться.
— Они были для меня как боги, — сказала она в интервью «Роллинг Стоун». — Помню, какое впечатление на меня произвел их поцелуй на обложке «Double Fantasy». Восьмидесятые были не самой романтичной эпохой, и поцелуй — это было так восхитительно.
Энни узнала, что Джон подстригся, лишь когда зашла домой к Леннонам. Спроси он ее заранее, она бы его отговорила. Фотосессия началась пятью днями ранее, и вдруг Джон меняет образ. Нельзя сказать, что Энни разозлилась, она просто недоумевала, что подвигло Джона на такой шаг.
Тот объяснил, что носит длинные волосы со времен «битлов». Это, конечно, смотрится здорово, но «ухаживать за ними — такая морока».
Вопрос замяли. Важнее было решить, каким Джон хочет предстать перед миром. Лейбовиц пообещала ему очередную обложку «Роллинг Стоун» и пыталась вырулить в сторону одиночного снимка. Джон с Йоко переглянулись. Их такой вариант не устраивал. Они вместе работали над «Double Fantasy», и хотели отобразить, что они — команда. Энни ударилась в панику. Редакторы журнала хотели Джона Леннона, одного, без жены. Но с этим чета боролась с тех пор, как Йоко впервые пришла на репетицию «Битлз». Они знали, как выиграть эту битву.
Хотите Джона — получите Джона с Йоко. Не согласны — проваливайте.
Ленноны понимали, что камень преткновения — не Энни. Дело в «тупицах», как сказала бы Джулия Леннон, сидящих где-то там, в конференц-зале. Энни меньше всего хотела бы обманывать их доверие. Она оглядела комнату. В окна, выходящие на парк, лилось солнце. Джон и Йоко сидели довольные. Лейбовиц предложила им раздеться и обняться.
Джон тут же разоблачился. А Йоко почему-то забуксовала. Они уже тысячу раз снимались голышом, и она никогда не испытывала комплексов. Что сейчас не так? Энни слишком уважала Леннонов, чтобы причинять им неудобство. Она решила не давить, посмотреть, что будет делать Йоко.
— Рубашку я сниму, а штаны не буду, — предложила Йоко. Энни была разочарована, но легко подстроилась.
— Оставляй все, — сказала она.
Йоко легла на пол, расслабилась и закрыла глаза. Голый Джон свернулся клубочком рядом, согнул ногу и положил ей на живот. Он тоже закрыл глаза и поцеловал ее в щеку.
— Складывалось впечатление, что она безразлична, а он так и вцепился в нее, — расскажет потом Лейбовиц.
Она подняла фотоаппарат, понимая, что это — особый миг. После всех страданий детства, Джон, голый и ранимый, чувствует себя защищенным, обнимая волевую женщину, которую зовет «матушкой».
Чепмен косился по сторонам. Окружающий мир давил на все чувства: проносились желтые пятна такси, в потоке машин сновали люди, вдоль каменной ограды Централ-Парк-Уэст стояли и курили прелестные девушки, ветер нес листья, обрывки газет и фантики, разливался запах соленых крендельков, жаренных на угле, и крики торговцев. Вдруг он почувствовал, что ему чего-то не хватает. Он всегда носил с собой томик «Над пропастью во ржи», сейчас тот остался в отеле. Без него у Дакоты делать нечего. На ближайшем светофоре Чепмен свернул в сторону Бродвея. Там он нашел книжный магазин и купил себе новую книгу.
Холден Колфилд не любит насилия, думал Чепмен, даже если в воображении он и разряжает револьвер в живот человеку, жулику, который его предал. Он оправдывал в собственных глазах то, что собирался сделать. Он свято верил, что действует на благо всего человечества, и поступок превратит его в реального Холдена Колфилда, «квази-спасителя», «ангела-хранителя».
Его имя встанет в один ряд с Джоном, Полом, Джорджем и Ринго.
Смирившись с тем, что не быть Джону ни бизнесменом, ни докером, тетя Мими отправила племянника поступать в Ливерпульское художественное училище, и даже сходила с ним на собеседование. Впервые Леннон очутился среди сверстников, которые его понимали. Рисуя обнаженную натурщицу, молодые парни изо всех сил пытались забыть, что перед ними стоит голая женщина. Джон, как обычно, отличился. С присущим ему талантом попадать в неловкие ситуации, он сперва выразил охватившее всех волнение, громко взвизгнув, а через несколько секунд пронзительно захихикал. Вскоре весь класс, вместе с моделью, охватил истерический хохот.
Даже в окружении собратьев-художников Джон примечал то, что ускользнуло от внимания остальных. Как-то раз, пока все вырисовывали контуры тела натурщицы, Джон набросал единственный предмет у нее на теле, наручные часы.
Хоть Ливерпуль и был провинцией, там нашлась своя богемная тусовка, и Джон быстро очутился в ней. Он ходил на выставки, поэтические чтения и на джазовые концерты в таких темных, уединенных заведениях, как клуб «Пещера».
Джордж Харрисон и Пол Маккартни учились в Ливерпульском институте по соседству, ребята бегали в художественное училище на обед, вместе с Джоном репетировали в свободном кабинете, или развлекали народ песнями Бадди Холли и «Эверли Бразерс».
Отношение Леннона к Харрисону было неоднозначным. Когда Джордж играл на гитаре, Джон гордился таким другом. В остальное время младший паренек воспринимался как помеха.
— Между школьником и учеником колледжа лежит целая пропасть, — говорил Джон «Плейбою». — Я уже ходил в колледж, занимался сексом, пил, и все в таком духе, — Джон не считал себя взрослым, но в развитии далеко обогнал Харрисона. — Мы выходили из художественного училища, а он болтался вокруг, как те подростки, что сейчас торчат у ворот Дакоты.
Первой девушкой Джона стала Тельма Пиклес. В те времена полная семья была даже не нормой, а всеобщим правилом, а отец Тельмы бросил их, когда ей было десять. Из-за этого она отдалилась от друзей, и стеснялась обсуждать свою жизнь, пока Джон не рассказал ей о себе.
— Когда мы оставались наедине, он был мягким, заботливым, очень добросердечным, — сказала она газете «Обзервер». — Конечно, смерть матери наложила на него сильный отпечаток. Нам обоим казалось, что жизнь обошлась с нами несправедливо.
Но психика Джона пострадала куда сильнее, и они вскоре были вынуждены расстаться. Как-то раз на танцах в училище они вдвоем прокрались в темный класс. Тельма рассчитывала на уединение, но вскоре стало ясно, что они в помещении не одни. У нее испортилось настроение, и она собралась уходить. Джон грубо потащил ее назад, потом ударил.
— Он бывал агрессивен, по большей части ругался, — вспоминает она. — Как только он поднял на меня руку, все было кончено.
Джону требовалась ось, вокруг которой вертится жизнь. Потом это будет Йоко. Сейчас ею стал Стю Сютклифф, красивый художник-шотландец, любитель темных очков и причесок под Элвиса, которые делал чуть выше, чем принято в Америке. Он с друзьями поселился в заброшенном доме эпохи короля Георга неподалеку от училища и пригласил Джона жить с ними. Он очень привязался к Стю, даже убедил продать одну из своих картин и на вырученные деньги купить бас-гитару. Играть Стю не умел, но Джон верил, что со временем тот научится. Так или иначе, Леннон сообщил ребятам, что Стю теперь тоже член группы.
Столь немузыкальный компаньон привел Пола в ужас. Маккартни и Леннон постоянно издевались над игрой Стю. Но из группы не гнали. Леннону было хорошо рядом с новым другом, а решающее слово в таких вопросах всегда было за ним.
Еще Джон нашел себе новую подружку, Синтию Пауэлл, скромную, приятную девочку. С ней он познакомился на уроках начертания. Если с Тельмой Джона объединяла утрата родителей, то с Синтией — плохое зрение, о чем они узнали в тот день, когда ученики стали мерить очки друг друга.
— Это судьбоносное открытие вывело наши отношения на принципиально новый уровень, — пошутил он в разговоре с английской писательницей Кейт Шелли в 1980 году.
Поначалу Синтия выдерживала дистанцию. Острый язык Джона славился на всю школу, в любой момент его юмор мог перерасти в насмешку.
— Уже в том возрасте у него был очень сложный характер, — сказала она английскому радиоведущему Алексу Белфилду, — а все из-за трудного, поломанного детства.
