2000 километров романтики
Уже от одной идеи этой гигантской стройки семилетки веет романтикой. Представляешь трудные дороги в пустыне, отдых в оазисе, сражение с ветрами, знакомство с мужественными, интересными людьми. Проект газопровода поражает масштабами. От одного из крупнейших месторождений природного газа, открытого неподалеку от древней Бухары — в Газли, две толстенные, в метр толщиной каждая, нити труб протянутся через пустыню Кызылкум, через Аму-Дарью, пройдут по оконечности Заунгузских Каракумов, через Хорезмский оазис по плато Устюрт, потом через пески и степи Казахстана, отроги Мугоджарских гор, оренбургские степи, предгорья Южного Урала до самых склонов Уральских гор МЗ 163-километровый газопровод строится в доселе нехоженых и неезженых местах, в безводной песчаной пустыне.
И это сооружение — одно из величественных слагаемых Программы партии, предусматривающей многократное увеличение добычи газа и развитие трубопроводного транспорта при создании материально-технической базы коммунизма в нашей стране.
Поселок в пустыне
Всего несколько лет назад мало кто слышал о Газли, об этой удивительной сокровищнице природы. Здесь, под горячим песком Кызыл кума, лежит толстенная газовая «подушка».
— Просто сказочное богатство! — восторженно говорил мне начальник треста эксплуатации Грант Девонширович Моргулов. — Бурить приходится на каких-нибудь шестьсот метров. По-нашему, это даже не скважина. Это колодец. Раз пять-шесть долото сменишь — и все. Главное — дешево. Газопровод будет давать двадцать один миллиард кубометров газа в год! И это только Газли — Урал. А ведь он будет не единственным на месторождении.
Поселок стоял среди раскаленной серой пустыни. Но на футбольной площадке, у края пустыни, парни гоняли мяч. Ворота футбольного поля были сварены из труб, которых здесь куда больше, чем бревен. Из открытого окна школы слышались детские голоса: «Ма-ша! Шу-ра!» В прохладном зале клуба директор составлял план работы, которая для всех, кроме него самого, была отдыхом. Из этого плана я узнал, что по вечерам молодые дизелисты репетируют инсценировки по рассказам Чехова. Что медсестры и главврач местной больницы занимаются вокалом. Что многие ребята с промысла играют в оркестре. И что здесь, как и всюду, бывают танцы, кино и лекции о любви и дружбе.
Газли, как говорят промысловики, «обустраивается». Скоро в поселке будет все, как в любом городе: рестораны и кафе, библиотеки и ясли, вокруг футбольного поля поднимутся трибуны стадиона, зеленые лесополосы защитят поселок от пыльных бурь.
На строительстве «трассы дружбы», как ее здесь называют, работают и русские, и узбеки, и татары, и казахи, и армяне, и таджики, и грузины. Недавно на промысле избирали профсоюзный комитет. Когда подсчитали голоса, оказалось, что в состав его вошли представители семи национальностей.
Пора было отправляться в путь. Специалисты посоветовали начать путешествие еще до «нуля» трассы и побывать в Кагане, где трубы для газопровода сваривают в «плети».
Каганский «магазин»
Каган в начале века считался чем-то вроде «новой Бухары». Здесь последний бухарский эмир собирался с почестями принимать последнего русского царя, чтобы высокопоставленный «неверный» не вступил в «благородную Бухару». Известные всем события отменили и царя, и эмира, и запланированный прием, а построенный ради него дворец стал Дворцом культуры железнодорожников.
Сегодняшний Каган — это большой железнодорожный узел и благоустроенный зеленый городок. Но сварочный полигон окутан густыми клубами песчаной пыли. Машины-водовозки прибивают ее водой, но справиться с пылью не так-то легко. И здесь, и позднее, во время поездки по трассе, мне вспоминались строки из старинной каракалпакской песни:
В зубах у меня песок,
И в кишках у меня песок,
И весь я в песке с головы до ног...
Но люди здесь словно не замечают пыли и жары. «Словно не замечают» не значит, что вообще не замечают. Что у них нет песка на зубах. Что они не чувствуют, как все вокруг раскалено. Это значит, что они продолжают работать, несмотря на распыленный песок и жару.
На сварочном полигоне, или, как тут его называют, в сварочном «магазине», десяти-двенадцатиметровые трубы соединяют в звенья — «плети». Потом эти «плети» увозят на трассу.
Сам процесс сварки не сложен, сложнее условия работы. На каганском полигоне решили сваривать трубы изнутри. Это позволило избавиться от ветра и пыли. Сварщики, залезая в трубу, делают первый шов. Дальнейшую работу производят полуавтоматы.
Сварщики-монтажники, как правило, народ опытный. Они приехали в Узбекистан с других, законченных уже трасс. Впрочем, Мирзо Файзиев оказался местным — из Самарканда. На вопрос о прежней работе он ответил неожиданным каламбуром:
— До этого магазина я в настоящем магазине работал.
Мирзо окончил кооперативный техникум с дипломом товароведа. И есть у него семья, и дети, и даже много детей. А вот решил к тридцати годам переменить профессию. Все решила трасса газопровода, что прошла через Самарканд по дороге из Джаркака и Бухары на Ташкент. Захотелось Мирзо принять самому участие в этой удивительной стройке.
Бригада его выполняет полторы нормы за смену.
— Как добились? Руки нужны. Голова нужна, — говорит Мирзо в свойственной ему лаконичной манере.
Полки каганского «магазина» ломятся от тридцатишестиметровых «плетей». Увозят их на трассу мощные «КРАЗы». Первую сотню километров они идут медленно, но уверенно. Посмотрим, что будет дальше. Наш путь лежит туда же — на трассу, в пустыню.
Дорога от «нуля»
Мы ехали вдвоем с шофером на грузовичке. Впереди лежала пустыня, исполосованная следами автомобильных скатов. В пыльном мареве маячили ажурные силуэты буровых вышек.
По пути нам встретились заброшенный домик и колодец. Когда-то здесь была стоянка чабанов. Потом в колодец пробился газ, и чабанам пришлось покинуть стоянку. Вода в колодце и сейчас бурлит, как в котле. Вероятно, настанет время, когда здесь поставят памятный знак. Ведь это и есть старый Газли.
На каждом участке есть свой «нуль» и свой конец — «потолок». Они отмечают отрезок трассы, где сейчас идет строительство. Но здесь был «нуль» всей двухтысячекилометровой трассы. Место это не отмечено флагами и плакатами. Просто на бровке траншеи лежала еще не спрятанная под землю труба. Путешествие от «нуля» началось. Мы ехали в глубь Кызылкума, на один из «потолков», где монтажники сваривали трубу.
Посреди пустыни появились вдруг белые домики-вагончики. Здесь работали строители третьей колонны.
— Завязнете вы, — сказал начальник колонны Владимир Иосифович Мазиашвили, задумчиво поглядывая на наш «ГАЗ-51».
— Э-э, «газон» — замечательная машина! — Шофер Кадыр Гулямов даже из кабины выскочил от возбуждения. — Всюду пройдет. Я такой человек: решили ехать — доедем.
— А как же плетевозы проходят? — спросил я Мазиашвили.
— С трудом проходят.
Я вспомнил, как уверенно шли по шоссе «КРАЗы» с «плетями».
— Пробьемся, — успокоил меня Кадыр, — да, кстати, увидишь, какой здесь наш шоферский труд.
...Впереди, извиваясь на подъемах как удав, чернела труба. Мы решили ехать вдоль нее по колеям машин и, как выяснилось потом, выбрали самый неудачный путь — по разбитому колесами песку.
Скрылись белые вагончики, и стало пустынно, как и положено в пустыне. На желтом песке краснела и зеленела сыпь травянистых солянок. Временами песок был совершенно голый, но чаще его покрывали пучки каких-то цепких трав. И мне все время казалось, что мы попали на другую планету — вероятно, неизбежная в наш космический век ассоциация.
Кадыр вдруг остановил машину, подобрал забытый кем-то кусок водопроводной трубы и с тревогой поглядел на дорогу. Я же не видел причин для беспокойства: до «потолка» оставалось всего двадцать пять — тридцать километров, солнце стояло почти в зените, и мы могли вернуться дотемна, как обещали начальнику промысла.
Потом на подъеме мы забуксовали. Бессильно ревел мотор, и крутились задние колеса, все глубже зарываясь в песок. Мы стали подкладывать под них имеющиеся у нас подручные средства: две доски и найденную водопроводную трубу. С этого все и началось. Теперь машина застревала каждые полкилометра. Мы вытаскивали из кузова трубу, доски — и все повторялось сначала. После каждой удачи Кадыр сразу приходил в отличное настроение: «Теперь уже не сядем!» Я уверился в том, что он отчаянный оптимист. Да иным, наверное, и нельзя быть в этих лесках.
Часа через три мы встали на перекур. Машина сидела в песке. Мы тоже. «И весь я в песке с головы до ног...»
