«Поляна» № 1 (7), февраль 2014
Независимый литературно-художественный журнал
Главный редактор
Олег СОЛДАТОВ, [email protected]
Редакционная коллегия
Александр ГРИНЧЕНКО, Андрей КОЗЛОВ, Нана ЧАТЫНЯН
Редакционный совет
Борис ИЛЮХИН, Татьяна КАЙСАРОВА, Сергей МАГОМЕТ, Михаил САДОВСКИЙ, Игорь ХАРИЧЕВ
Дизайнер Елена КОЗЛОВА
Корректор Мария ВЯЗИГИНА
Технический редактор Наталья ТИМЧЕНКО
Менеджер по подписке Мария КОЛЧИНА, [email protected]
Индекс по каталогу Агентства «Роспечать» — 84959
Знаю, зима,
и не вскрикнет горластый петух,
Солнце не выкатит
спелую дыню рассвета.
Серого утра
потертый овчинный кожух.
Сонный трамвай
как осколок цветастого лета.
«Вновь небо цвета олова…»
Вновь небо цвета олова,
Звезда, как образ светится,
Деревья клонят головы
И торопливо крестятся.
В ливрее мокнет улица,
Фонарь в берете розовом,
И ангел лета кружится
Во храме во берёзовом.
А в жизни брешь бездонная,
Печаль в парче и кружеве.
Сияет непреклонная,
Как памятник Бестужеву.
И прошлое расстреляно,
И речи наши праздные,
И мы глядим растерянно
И близкие, и разные.
Осень листья
Насыпала дюнами,
Только ветры
Взяли и дунули.
Окна жмурятся,
Сердце жмурится.
В танце бешеном
Дом и улица.
Листья — бабочки,
Листья — фанты,
Встали деревца
На пуанты.
Обойти бы им
Лужи-блюдца
И до небушка
Дотянуться.
«Уже давно не тревожит возраст…»
Уже давно не тревожит возраст.
Несутся дни бессловесной тенью.
И вдруг — пронзительный сердца возглас,
И вновь — забытое мной волненье.
И мне теперь бы такую малость:
Святого утра услышав звуки,
Переосмыслить души усталость
И рухнуть в небо, раскинув руки.
* * *
Плещет волна.
В одном направлении движется
Целую жизнь.
* * *
Тихая грусть.
Свил паутину паук
Средь невысохших листьев.
* * *
Женщина, родившая тебя,
Украла душу твою —
Пустота.
* * *
Вспыхнул закат.
Одинокая пустая беседка —
Домик моей души.
* * *
Солнце закатилось за море,
А кажется —
Утонуло в нём.
Плакать не хотелось. Есть — тоже. Хотелось курить.
Я закурила «Vogue». Как всегда. Хотя слово «всегда» теперь, в силу сложившихся обстоятельств, явно распространялось только на прошлое.
Странное это слово — «всегда». Похоже на избушку на курьих ножках. Или на матерую шлюху. Поворачивается то задом, то передом, в зависимости от превратностей судьбы.
Сейчас «всегда» (курить «Vogue») обернулось ко мне задом. Я курю эти сигареты где-то четыре года. Чуть больше. Судя по всему, через пару недель эти изящные «палочки здоровья» придется сменить на что-нибудь более дешевое. Потому что они станут слишком дорогим удовольствием.
В принципе дальнейший сценарий сегодняшнего вечера мне был ясен. Сейчас я покурю. Потом меня потянет плакать. Плакать придется в кладовке. Для конспирации. В кладовке, «как всегда», будет пахнуть просроченным пивом. А пахнет оно мерзко — типа подгнившего чеснока.
И вот я проплачу минут двадцать в этом просроченном чесноке. Потом умоюсь. Покурю еще раз. А дальше — захочу есть.
И я скажу себе, как говорят эти похожие на мускулистых динозавров американские тети из жизнеутверждающих голливудских фильмов: «Дуся, — скажу я себе. — Ты не должна есть. Ты должна взять себя в руки и не есть. О’кей? Если ты начнешь есть, ты потеряешь этот… как его?., селф-контрол и нажрешься, как африканский хомяк. И прибавишь еще пару килограммов к своим восьмидесяти. Дай себе установку не есть. Дай ее себе, Дуся! О’кей?»
А потом я отвечу себе, как простая русская баба: «Да залейся оно все вредным кетчупом!» Этот слоган можно петь на мотив: «Чтобы тело и душа были молоды…»
И я наемся. Салатики, тортики и дальше по списку.
Говорят, эффект психологического пофигизма при моем росте (165) наступает после ста килограммов. То есть сначала, до ста, женщина волнуется, комплексует, судорожно ощупывает до синяков свои целлюлитные соцнакопления и так далее, а после ста ей становится совершенно комфортно. То есть, по-нашему говоря, — на…рать. Господи, о чем я думаю! У меня сегодня с утра, можно сказать, жизнь порушилась, а я тут…
«Vogue» приятно катать между пальцев. Он похож на какой-то плотненький стебелек из детства. Катаешь его в руке, потом засовываешь в рот, затягиваешься, всасывая сладкий сок-дымок из стебелька… Да, как в детстве.
Я выбросила окурок в банку из-под Нескафе и стала ждать приступа слезливости. Странно, но он почему-то не наступал. Такое случается, но редко. Может быть, сегодняшний стресс сместил что-нибудь там, в носу? Или в гормонах? А может быть, он накатит позже.
В магазине все уже давно стихло. 10:30. Все разошлись по домам. Продавщицы, охранник, грузчики. Они еще ничего не знают, а завтра им надо будет все сказать. Но это будет завтра.
Я вышла из магазина. Вокруг было темно и тихо. Стояла русская провинциальная осень. Где-то глухо бухала, как будто кашляет отставной прапорщик, собака и гудела сбрендившим шмелем подстанция.
В старых пятиэтажках зажглись окна. В шахматно-пьяном порядке. Пустырь. Дальше — деревенские домики, темные, холмистые поля, переходящие в ночное небо с нарождающимися звездами. Полная желтая луна с голубыми тромбофлебитными венами вынырнула из-за облака и зависла словно бы в растерянности над полуоблетевшим черным тополем. «Еще и полнолуние до кучи», — подумала я.
Когда я подходила к дому, я поняла: нет, слезы и истерика все-таки будут. Только бы успеть зайти в подъезд, подняться на четвертый этаж. Никого не встретив, нырнуть в квартиру и запереться.
Мне повезло. По пути мне встретилась только кошка Сява на подоконнике лестничной площадки между третьим и четвертым этажами. Сява, обычная серая кошка с темными изводами, так и живет в нашем подъезде. Она конкретно ничья и общая. Вроде меня.
Я погладила кошку. Та нежно боднула мою ладонь шерстяной головой и преданно, не по-кошачьи, а совсем по-собачьи, мурлыкнула. И здесь на меня почему-то накатила такая жалость к себе, что я, быстро поцеловав Сяву в ухо, бегом бросилась по последнему лестничному подъему к своей двери. Споткнулась и больно ушибла колено. Это было последней каплей. Чтобы окончательно захотеть реветь, надо больно ушибиться. Желательно коленом или локтем. Проверено.
Слезы начали бесповоротно душить меня, когда я вставляла ключ в замочную скважину. Когда я закрывала задвижку изнутри, я уже выла. Правда, шепотом: у нас очень хорошая звукопроводимость.
Перебираться из коридора в комнату или на кухню для того, чтобы хорошенько пострадать не имело смысла. Страдается лучше на полу. Тоже проверено. Если спиной облокотиться к стенке и прижать ноги к животу. А там, на кухне, — всякие стулья, столы. Это мешает.
Я села на коврик для обуви и стала тихо выть.
Через полчаса я умылась и закурила. Когда огонек подобрался вплотную к фильтру и фильтр стал кофейно темнеть, я почувствовала, что кто-то стоит с той стороны двери.
Я затушила окурок в горшке с бессмертником, поглядела на себя в зеркало. Глаза красные, конечно. Ну и ладно. Я посмотрела в глазок. Никого. Но кто-то там явно был. Я чувствовала. Может быть, он был, но ушел? Может быть. Если не открывать дверь, то так и будешь переживать. А если открыть — все станет ясно. Ая по-настоящему боюсь в жизни только одного — неясности. И в большом и в малом. А ясности, даже страшной, я не боюсь. Я взяла молоточек для отбивания мяса, отщелкнула задвижку и резко открыла дверь.
