и медленно кивнул.
— Иван Карлович! — решила не сдавать позиции Нина Васильевна, наградив Аннушку недобрым взглядом, — так что, в отчёте потом так и напишем «работа не выполнена в связи с тем, что лаборант находился на особом положении и укосы брать отказался»?
Так я узнала, что я — лаборант.
— Э-э-э… — начал Бармалей, но Аннушка опять влезла:
— Иван Карлович! У нас же полмешка хлеба еще осталось. Он уже цвести, между прочим, начал. Нужно на сухари срочно резать. Сушить прям сегодня буду. А то пропадёт же.
— Ну и суши себе! — пренебрежительным тоном заявила Нина Васильевна, — кто тебе не даёт?
Бармалей, по всей видимости, счёл аргументацию Нины Васильевны достаточно веской и убедительной, потому что согласно кивнул ей, и я с грустью поняла, что мне придется-таки идти на дальний участок в мокрых носках и без куртки с антикомариной сеткой.
— Иван Карлович! — Аннушка так просто своих позиций сдавать не собиралась, — да я бы с радостью, но я же ландорики жарить хотела. Зоя пусть бы резала хлеб, а я в это время как раз ландорики к обеду состряпаю.
Волшебное слово «ландорики» окончательно и бесповоротно решило ситуацию в мою пользу. В результате я осталась в лагере помогать Аннушке на кухне, а Нине Васильевне пришлось самой идти на дальний участок брать укосы фитомассы.
Когда все разошлись на работу, Аннушка уставилась на меня:
— Зоя! — сказала она, — что это с тобой происходит?
Хм… мне бы и самой хотелось это знать…
— Не знаю, — пожала плечами я, — я ничего не помню, ничего не понимаю, никого не узнаю. И вот как ты думаешь — что со мной происходит? Ужас, вот что со мной происходит. Мне очень страшно, Анна Петровна.
Я всхлипнула.
— Ну будет тебе, будет, — обняла меня за плечи Аннушка. — Не переживай, Зоя. Пройдёт время — вспомнишь всё. Остальное спрашивай — я расскажу, что знаю. А если эти дурни будут тебя задирать — говори мне, уж я им задам!
— Спасибо… — прошептала я сквозь слёзы, обнимая добрую Аннушку.
И в это время раздалось требовательное мяуканье.
— Кошка пришла! — обрадовалась Аннушка, отстранившись.
— Кошка? — удивилась я. — Дикая что ли?
— Да какая там дикая, — усмехнулась Аннушка, насыпая в небольшую мисочку гречневой каши с тушёнкой.
Мисочку она поставила в углу и туда гордо продефилировала самая настоящая серая домашняя кошка, с высоко поднятой головой и хвостом трубой.
— Иди ешь, — пригласила Аннушка, и только после этого кошка снисходительно соизволила подойти к мисочке.
— Это Бармалея нашего кошка, — пояснила она мне, наливая в другую кошкину мисочку воды, — он её всегда в экспедиции с собой берет.
— Оставить не с кем? — догадалась я, наблюдая как жадно кошка поедает кашу. Кошка, ощутив мой взгляд, недовольно блеснула глазами-крыжовниками и демонстративно стала есть медленно, словно нехотя, через силу.
— Не смотри на неё, — хмыкнула Аннушка, — оголодала она, бедняга, а гонору, как у самого Бармалея.
Я хихикнула и отвернулась. Послышалось торопливое чавканье — кошка опять накинулась на кашу.
— Так зачем он её в тайгу возит? — мне было прям любопытно, — зачем мучить животное? Она же домашняя.
— Да почему мучить? Ей тут нравится, свобода, красота. Мышкует даже иногда, — пояснила Аннушка, водрузив на стол большую алюминиевую миску и насыпая туда муки. — Но главное то, что домашняя кошка — это же первое средство от медведей!
— В каком смысле? — удивилась я. Сперва даже решила, что Аннушка так шутит.
— Кошка ходит вокруг лагеря и метит территорию, — охотно продолжила рассказывать Аннушка, замешивая крутое тесто, — это я еще лепёшек к ужину напеку, а то сухари не скоро будут, а ландорики они в обед смолотят.
— И что? — мне хотелось дослушать про медведей, а не про лепёшки.
— И всё, — усмехнулась Аннушка. — Бурые медведи настолько кошачью мочу презирают и ненавидят, что они к тому месту брезгуют даже подходить. Поэтому в лагере у нас всегда безопасно и Игнат — наш проводник и охотник, спокойно может уходить на охоту надолго.
— Ну ничего себе, — покачала головой я, вот уж никогда бы не подумала. Но у меня вертелся в голове еще один вопрос:
— А как её зовут? — спросила я, кивнув на кошку.
— Кошка, — ответила Аннушка, такими могучими движениями вымешивая тесто, что оно аж квакало.
— Да, кошку, — подтвердила я, — так как её зовут?
— Кошка, я же говорю, — опять повторила Аннушка и шлёпнула увесистый ком теста обратно в таз.
— Что, кошку зовут Кошка? — не поверила я.
— Именно так, — хихикнула Аннушка. — Бармалей не стал заморачиваться с именем.
— Даже боюсь представить, как он назвал своих детей, — ошарашенно покачала головой я.
— А у него нет детей, — вздохнула Аннушка и её глаза чуть затуманились, — ни жены, ни детей. Он всего себя отдал науке.
— Жесть, — пробормотала я, очищая хлеб от слегка заплесневелой корочки и нарезая оставшийся мякиш порционными кусочками.
Мы доваривали густой гороховый суп с глухариным мясом на обед (а еще планировался винегрет и ландорики. И традиционный компот из сухофруктов. Со вторым блюдом решили не заморачиваться — ландориков получилось очень много, они были из гречневой каши, куда Аннушка добавила аж две банки тушёнки. Так что голодными не останутся).
И тут к нам заглянул Митька:
— О! Как тут у вас пахнет, — расцвел улыбкой он и выхватил из большой миски ландорик. Улыбка у него была красивая — широкая такая, мальчишеская.
— А ну, не лезь грязными руками в миску! — турнула его Аннушка, –хочешь ландорик — так и скажи. Сейчас я тебе наложу. Зоя, ты тоже будешь?
Я отрицательно покачала головой.
— Беда с девкой, — пожаловалась Аннушка Митьке на меня, — утром не ела, сейчас опять не ест. Пропадёт до конца экспедиции.
— Мужика ей надо, — глубокомысленно изрёк Митька и ломанулся из-за стола, получив от Аннушки увесистый подзатыльник.
— У него одно только на уме, — проворчала Аннушка, жалуясь уже мне на Митьку, — а так как ума маловато, то только единственная мысль и поместилась там.
Митька заливисто хохотнул у дальнего выхода, схватил ведро с грязной водой и вышел наружу.
— Сполоснуть не забудь! — крикнула ему вслед Аннушка.
Я, наконец, вышла из столовки. После насыщенного печным дымом и паром от еды помещения, в тайге дышалось хорошо и приятно. Легкий ветерок прогнал мошку, так что можно было спокойно постоять и полюбоваться окрестными видами. Могучая стена из елей и лиственниц окружала лагерь. С одной стороны, зиял обрыв, который заканчивался отвесными скалами по-рериховски неимоверно красивых расцветок. На дне обрыва бесновалась и шумела узкая речушка. Со стороны лагеря, с видом на обрыв, стоял длинный деревянный стол и несколько грубо сколоченных лавок, под стационарным навесом. Я подошла ближе. На верхней части навеса была приколочена табличка. Я прочитала надпись вслух:
— «Лабораторно-смотровая площадка».
— Ага, бухаем мы тут, когда мошки мало, — я вздрогнула, не заметив, как сзади подошел Митька.
Он держал в каждой руке по ведру с водой.
— Мы же план стационарной базы «наверху» согласовываем, — пояснил он, — ну, не напишешь же ты «место для распития спиртных напитков». Начальство может понять неправильно. А так у нас — «лабораторно-смотровая площадка». Всё, как и положено. Если какая-то проверка приедет — придраться не к чему.
— И что, в такую глушь разве приезжает начальство? — удивилась я.
— При мне раза два так было, — кивнул Митька неодобрительно.
— А зачем… — начала формулировать вопрос я, но от столовки раздался возмущенный окрик Аннушки:
— Митька, ты где там ходишь⁈ Я что, должна воду полдня ждать⁈
— Несу! Несу, моя хорошая! Всё только для тебя! — дурашливо завопил Митька на весь лагерь, подмигнул мне и торопливо потащил ведра с водой на кухню.
Я закрыла глаза, глубоко-глубоко вдохнула таёжный воздух, благоухающий багульником и хвоей, и улыбнулась: хорошо-то как!
А к обеду вернулась Нина Васильевна. И была она очень-очень злая.
Главной претензией, которой она таки вынесла мозг Бармалею было то, что она, бедняжка, в поте лица работает, а я — в лагере «прохлаждаюсь». Нину Васильевну аж колбасило от такой социальной несправедливости.
— И до каких это пор, — разорялась за обедом она, жуя ландорик, — все эти лаборанты и уборщицы будут бездельничать, а мы будем за них всю работу делать⁈
В общем, при поддержке «дона Педро» они таки укачали Бармалея и теперь сразу после обеда мне предстоял поход на дальний участок проводить какие-то ботанические работы.
После обеда и так пасмурное небо затянуло еще больше. Периодически срывался острый, насыщенный
